Её Сиятельство Графиня

Глава 20

На ежедневную конную прогулку я вышла с Ильёй, и почему-то совсем не ожидала встретить Виктора Викторовича, который не менее удивился присутствию кого-то третьего.

Сначала он мялся вдалеке, словно не был уверен — я это, или нет. Потом всё же подъехал — под пристальным вниманием Ильи.

— Доброго утра, ваше сиятельство, — кивнул он почтительно и посмотрел на Илью.

— Ах, да! Позвольте представить! Его благородие Мирюхин Илья Егорович, мой кузен.

— Названный? — уточнил Безруков тут же. Я только кивнула.

— Илья, это его благородие Виктор Викторович Безруков, старый друг Фёдора и мой деловой партнёр.

— И какие же у вас дела?

— Мы с её сиятельством способствуем развитию институтов на вавилоских землях, — гордо проговорил Безруков.

— Ах, да, ты рассказывала…

После приветствия Безрукову стоило бы удалиться, но он отчего-то не торопился, и мы втроём стояли посреди дороги — молча. Я вовсе и не против его компании, но даже не представляю — о чём нам всем вместе беседовать?

Безруков вдруг откашлялся, приосанился — его конь переступил с ноги на ногу, потревоженный движением хозяина.

— Ваше сиятельство, позвольте пригласить вас на предстоящий бал? Я хотел бы быть вашим сопровождающим.

Ну ничего себе! И ради этого он столько выжидал? Неужели это Илья смутил вечно невозмутимого Виктора Викторовича?

— Прошу меня простить, но на это мероприятие меня сопроводит Илья Егорыч. Возможно, в следующий раз?..

— Что же, я сам виноват, — улыбнулся Безруков. — Мне стоило быть расторопнее, не так ли? Буду рад встретиться с вами на балу. Танец, я полагаю, вы мне не подарите? — он прекрасно знал ответ, но беззастенчиво заигрывал, отчего мне захотелось немножко его побить. Ещё не хватало, чтобы Илья подумал, что у меня табуны ухажёров, которым я раздаю авансы — тут же пожалуется отцу и братьям!

— Уж в этом, могу вас заверить, изменений не предвидится.

Безруков широченно улыбнулся, словно я ему и не отказала вовсе, снова поклонился.

— Тогда позвольте вас оставить, не думаю, что моя компания будет к месту.

— Ну что вы… — проговорила сугубо из вежливости.

— Был рад знакомству, Илья Егорыч.

— Взаимно, — сухо бросил Илья и, стоило Безрукову отъехать на немного, многозначительно на меня посмотрел.

— Что? — невольно сжала поводья.

— Один из кандидатов на твою руку? Позволь заметить — для тебя этот тип излишне… лощённый.

— Едва ли на мою руку есть кандидаты, — отмахнулась. — Виктор Викторович любит пошутить в неудобный момент. И не смотри на его франтоватый вид — он человек слова и просто хороший мужчина.

— То есть ты его вполне хорошо знаешь? — не отступал брат.

— Довольно, — не стала скрывать. — Он один из моих первых знакомых в Петербурге. Но повторюсь — между нами ничего, кроме дружеских отношений.

— То есть — уже дружеских? Не деловых?

— Илья! — взвыла, в ответ получила лишь хохот.

— Да ладно тебе! — он чуть сжал бока коня, приказывая идти. — Я просто издеваюсь. Но касательно кандидатов… Не думаю, что их прям-таки и «нет». И я, как хороший брат, просто обязан составить по поводу каждого мнение.

— Как же… — буркнула.

— Не отнекивайся. Ты молода, очаровательна, загадочна — определённо гуляешь по фантазиям местной знати. А состояние делает тебя ещё более завидной невестой. Да и пора бы обзавестись настоящим, — он выделил это слово, — супругом.

— А сам-то! Уже двадцать пять, а всё в чабанах.

— Не сомневайся — женюсь, только вот жену не тут буду искать, — улыбнулся. — Мне это всё — слишком далёко.

— Хруст французских булок и декламирование пошловатых стихов?

— И это. Да и в целом — местный искусственный лоск. Мне претит мысль, что жизнь придётся разделить с очередной светской холодной клушей.

— При дворе немало и достойных дам.

— Но едва ли хоть одна из них всё ради меня бросит, а особенно — общество.

Грустно улыбнулась. Действительно, в этом мы с Ильёй похожи — я тоже хотела бы быть с тем, кто бросит ради меня всё. К сожалению, дождаться от мужчины подобной отдачи в разы сложнее, чем от женщины.

— Ещё встретишь судьбу, — проговорила только. — Каждой твари — по паре.

— Ну спасибо, — расхохотался Илья и рванул вперёд, да так, что грязь из-под копыт его коня забрызгала меня с ног до головы.

— Ах ты!.. — я поспешила следом.

Впервые за долгое время я ощущала себя окрылённой. Бал по случаю дня рождения императора уже не виделся наказанием, а скорее шансом наладить новые отношения и побеседовать с нужными людьми.

Брат ещё не был готов, потому решила подождать его на кухне, выпить чаю, не дёргая излишне слуг. Конечно, собственноручно наливать себе чай не пришлось, и всё же обошлось без лишних тарелок и хождений, тёплая чашка сразу оказалась у меня в руках, а Люба быстренько ушла обратно к печи — готовить ужин.

— Ой, ваша светлость! Вот вы где! — Дуся вошла вместе с Тихоном. Старик глянул на меня коротко и опустил голову, поздоровался, но голос его был слабее обычного. Пригляделась — вроде здоров, но чем-то опечален.

— Ты зачем-то искала меня?

— Вот-с! — она вытащила письмо. — Их благородие просили-с передать. От его сиятельства Егор Палыча.

Плечи Тихона отчего-то затряслись.

Захотелось поскорее прочитать письмо, но…

— Дусь, будь добра, отнеси это ко мне в комнату, убери в секретер, где тетрадь моя лежит. Очень важно, чтобы оно никуда не потерялось, хорошо?

— Конечно, ваше сиятельство! — воодушевилась Дуся, спрятала письмо в карман и побежала из кухни. А Тихон, стоило ей выйти, вовсе всхлипнул.

— Ну чего ты? — подскочила к нему. — Мой старый добрый друг, кто посмел тебя обидеть?

Я постаралась заглянуть ему в лицо, но он так и не поднял головы. Плакал, уже молча, и по его морщинистым щекам текли крупный слёзы, каждая — словно в самое сердце.

— Тихон! — потянула его к столу, усадила, сама же присела, заглядывая в глаза. — Что же случилось? Расскажи мне!

Стало дурно — никогда ещё я не видела его плачущим. А ведь как давно я проводила время со своими стариками! Не спрашивала о них вовсе, забросила со своими проблемами! Какая я неблагодарная…

— Ничего, ваше сиятельство, — покачал Тихон головой, вытащил из нагрудного кармана большой — словно полотно — платок и вытер слёзы. — Ничего…

— Тихон, душа моя, мой добрый учитель, ты же мне совсем как дедушка, — погладила по плечам, а затем положила голову ему на колени.

— Ну что вы, ваше сиятельство, — он попытался меня поднять, но что его слабые руки? Я вцепилась, обняв.

— Расскажи!

— Это всё мои глупости… — он вздохнул. Я подняла на него голову выжидательно. — Постарел я, ваше сиятельство…

— И оттого слёзы льёшь? Да ты ведь ещё ого-го! Любому фору дашь!

— И потому вы меня больше не привечаете…

— Не привечаю? — возмутилась. — Да кто же наговорил тебе подобные глупости!

— Никто, ваше сиятельство, я сам всё вижу. Кому угодно поручения даёте, а я вам больше не нужен, не справляюсь.

— Ну что за вздор! — от негодования я слегка хлопнула его по ноге, но тут же погладила. — Лучше тебя никто и ни с каким делом не справится!

— Отчего вы тогда не просите меня?

— Так ведь столько рук — кому угодно можно приказания давать.

— Отчего не мне? — не отступал Тихон. Светлые глаза снова заслезились, по левой щеке прокатилась слеза, и я тут же её стёрла.

— Ведь ты и без того столько лет трудился, настало время и отдохнуть, пожить для себя…

— Какая ж это жизнь — для себя? Я всю жизнь для вас жил, а до того — для батюшки вашего. Другой жизни и не знаю!

— Вот именно, Тихон! Ведь самое время узнать другую жизнь, разве нет? Ты — мой самый близкий друг, мой учитель, и я хочу, чтобы ты почувствовал, наконец, свободу, стал сам распоряжаться собой и собственным временем.

— Не умею я так, барыня, не для того создан, — он упрямо покачал головой. — Я вам помогать хочу!

— И ты ведь помогаешь, — я поднялась. — Разве выросла бы я без тебя? Посмотри, какая я теперь стала! И, дай Бог, ты и детей моих воспитаешь. Тогда ещё будешь вспоминать эти спокойные деньки! — я, конечно, слукавила. Вряд ли у меня буду дети… — Да я же тебе даю только самые важные поручения, те, что могу одному лишь тебе доверить!

— Это какие же? — его голос прозвучал обиженно.

— Кто от моего лица милостыню выписывает? Ты! Письма мои домой кто отправляет? Ты! И за всеми моими делами ты следишь! Если что не так пойдёт — ты сразу заметишь, я оттого и не прошу тебя ни о чём, потому что знаю — тебе и говорить не надо. Лучше тебя мне никто не услужит!

Тихон вдруг расслабленно улыбнулся, кивнул. Я так распиналась, а этому бедному старику нужно было лишь признание… И всё же как трудно оно мне далось! Мне претит называть Тихона слугой, но именно им он себя считает — не другом, не учителем, не дедушкой — слугой! И похвалу он хочет получать тоже — как слуга.

— Вот видишь, — улыбнулась ему в ответ, и, наклонившись, поцеловала в сухой лоб. Тихон же, снова расплакавшись, принялся целовать мои руки, и мне оставалось лишь ждать, когда закончится этот приступ раболепной любви.

Сердце болело. За него, за Дусю — за всякого, кто не видит для себя иной жизни, кроме этой. Никогда я не смогу убедить их в том, что они такие же, как я, что мы наравне. Для таких, как они, барин — едва ли не Господь Бог, да простит Он меня за подобные крамольные сравнения.

Тихон, воодушевлённый, ушёл, я махом допила чай и пошла к экипажу: снаружи слышался голос Ильи, значит, нам пора.

Санкт-Петербург

Зимний дворец

Демиду хотелось приковаться кандалами к постели — хоть какое-то оправдание не появляться на дне рождения императора. Однако отныне дни рождения императора и императрицы — праздники государственные, и каждый — даже самый маленький чин — обязан был явиться во дворец с поздравлением.

С самого утра в Зимний сложилось своего рода паломничество из разношёрстных персон, на площади торжественно разводили полки, а вечером, после часовни и до бала, планировался музыкальный парад — на который мог явиться поглазеть всякий горожанин.

Демид появился во дворце уже ближе к обеду, — прихромал в тронный зал, выразил почтение. Император лишь похвалил его за службу, а императрица смотрела в ужасе — непривычно яркая эмоция на её вечно благосклонном и холодном лице. Хотя её можно понять, неприятное зрелище — наблюдать, как некогда стройный сильный мужчина ковыляет к тебе через весь зал.

Демид старался не показывать преследующую его боль, ходил ровно — насколько это возможно, но трость часто приходилось держать в больной руке и — нет-нет — рука слабела, и тогда Демид всем телом припадал на раненную сторону. Выглядело это жутко — странный, неестественный рывок, будто конвульсия.

На праздничном обеде он сидел недалеко от правящей четы, рядом с тётушкой — она до сих пор была на него обижена, хотя и благодарна — что вернулся живым. Взгляд Демида скользил по гостям, нередко натыкаясь на заинтересованные ответные, но ту единственную, что искал — так и не нашёл. Быть может, она не пришла?

— О тебе много спрашивали. Есть несколько хороших кандидаток, — тихо проговорила тётушка. — Все — юные особы. После смерти отца ты стал главой Воронцовых и твой статус значительно вырос в глазах общественности, жених ты крайне выгодный.

— А она?

Уточнять не пришлось — княгиня и так поняла, о ком он.

— А она — не спрашивала.

Значит, не спрашивала. Что же… не удивительно. Но ведь она говорила ему о доброй дружбе. Врала? Или за прошедший год охладела? Зла на него? Обижена? Разочарована?

Наверняка всё вместе. Да и кто бы не охладел — столько времени прошло. Она, наверное, и забыла его вовсе — ведь не была обременена любовной привязанностью.

А он не забыл, хотя вся эта авантюра с отъездом для того и была затеяна. Но вот он снова в столице, снова ищет её в толпе — как потерявшийся пёс.

Болен — неизлечимо болен!

Уже отчаявшись встретить графиню, он, совершенно случайно, заметил её в храме. Демид не знал, что за сила заставила его обернуться, но стоило ему посмотреть в другой конец зала, он тут же увидел Лизу. Она стояла, сжав в белых, полускрытых ажурными перчатками ручках свечу, склонив голову, и никого вокруг не замечала — молилась. Неподвластный себе, Демид шагнул в её сторону, нарушая ровный строй молящихся, но вдруг батюшка замолчал, и все направились к подсвечникам. Демид потерял Лизу из вида.

В следующий раз найти её в толпе оказалось куда легче — по шляпке. Он наблюдал за парадом с третьего этажа Зимнего, а она прогуливалась чуть в отдалении от толпы с каким-то господином. Демиду стало вдруг тошно — кто это с ней? Неуместная — непозволительная! — ревность огнём охватила живот и устремилась к голове в виде глупых мыслей — ринуться к Лизе и отбить у — очевидно недостойного, ведь кто вообще может быть её достоин? — кавалера.

Ревность не покинула Демида даже тогда, когда — уже на балу — церемониймейстер назвал спутника графини, коим оказался её названный кузен.

Но он не смел подойти — одна лишь мысль о том, как он ковыляет к ней, заставляла злиться. Он бессилен против обретённых уродств, подобное представление перед Лизой — пытка и унижение. Нет-нет, по крайней мере она запомнит его сильным бравым солдатом.

Демид весь бал стоял в тени раскидистой комнатной пальмы, угрюмо опираясь на трость. К нему иногда подходили — побеседовать или представиться, но он не отличался многословностью, отчего незваные собеседники не задерживались надолго.

Когда покинуть общество стало уже приличным, Демид направился к выходу — так быстро, как мог, всеми мыслями сосредоточенный на ровном шаге. Оттого и не заметил препятствие. Препятствие, впрочем, тоже куда-то торопилось.

Произошло неловкое столкновение. Демид придержал даму, а дама — Демида. Они замерли с затаённым дыханием, удивлённо смотря друг на друга.

— Прошу меня простить, сударь, я была неосторожна, — графиня Лизавета Вавилова суетливо отстранилась, еле вырвавшись из рук Демида, присела в реверансе и всё тем же быстрым шагом скрылась в толпе.

Демид гулко сглотнул.

Словно незнакомцы.

Она повела себя так, словно они никогда и не знали друг друга…

Домой… Находится здесь ещё хоть секунду Демиду казалось пыткой. Наплевав, как он выглядит со стороны, он поспешил на выход, сильно припадая на одну ногу.

Он хотел избежать этого душащего стыда. Но вот… не судьба.