Её Сиятельство Графиня

Глава 16

Санкт-Петербург

В один день, не удержавшись, я выписала средства на поддержание мирного горского населения. Это могло стать большой проблемой, но, в связи с тем, что ситуация на Кавказе вновь обострилась, я не могла поступить иначе. Более того, существует организация, занимающаяся подобными вопросами и одобренная самим их императорским величеством. Это позволяет мне надеяться, что, если и обнаружат это подаяние, я обойдусь без обвинений в измене. Мне будет нетрудно их опровергнуть — в подобного рода вещах я педантична до мелочей и точно знаю, что моя помощь не будет использована против России, а драгоценный граф Мирюхин, как человек «по ту сторону», проконтролирует процесс передачи действительно нуждающимся.

И всё же, если я окажусь неугодна их величеству, именно подобные мелочи станут хорошей почвой для обвинений. Но я точно знаю, что зло никогда не приходит ответом на добрые дела, даже если многие уверены в обратном. «Не оскудеет рука дающего» и прочее, прочее…

Дела шли своим чередом. Шереметев на предложение ответил согласием — он не был заинтересован в развитии кружевного дела, но прибыльность осознавал, а потому затребовал на каждую душу баснословную цену, которую я, впрочем, приняла — было бы глупо после всего отказываться от задумки.

В нашем с Безруковым и Подземельным деле тоже имелись значительные подвижки. В семи уездах уже вовсю работали школы, открылось целых три больницы, графская казна пустела на глазах, но я не жалела, надеясь на прибыль со следующего сезона.

Так прошёл первый год в Петербурге. Феденька не становился лучше, но и на тот свет отчего-то не спешил, существуя моим клеймом и гарантом некоторой личностной свободы. Как чья-то жена я определённо обладала большими правами, чем любая девица или вдова, и я без зазрения совести этим пользовалась. Однако и в этом положении присутствовали неоспоримые минусы, кои я ни в коем случае не могла признать, лишь изредка, ночами, плача или грезя.

Как же тонок был Островский с его замечанием — ум с сердцем не в ладу! Моё сердце местами сходило с ума, но, к счастью, те места были на невидной чужому глазу стороне. Или же видной? Иначе почему всё чаще мне намекали на близкие отношения с князем?..

Определённо верным решением было бы оборвать с ним всякие связи, пусть и не было в нашем общении ничего греховного. Он и понятия не имел про тот мрак, что творился в моём сердце, про то периодическое отчаяние, накрывающее меня из-за запретных чувств. Князь же и вовсе не видел во мне женщины, принимая за младшего товарища, что делало ему честь, и должно было меня радовать, но глубоко внутри я прятала обиду.

Да, определённо, ему не стоило бы так хорошо ко мне относиться — каждому известно о слабости девичьего сердца, теперь было известно и мне.

И всё же поддаваться этим позорным чувствам не было никакого смысла — и я не поддавалась. Только вот и сил отказать в очередной прогулке не находила.

— Вы приглашены на званный ужин к Нефедьеву?

— Да, ваша светлость.

— Позволите сопроводить вас?

— Если пожелаете, ваша светлость.

— Вы знаете, возможно, у вас получится побеседовать с ним о Кавказе — вы читали его работу об Армении?

— Не имела чести. А вы?

— Не читал, — князь сконфуженно улыбнулся. — Обыкновенно меня не интересуют подобные вещи, но, зная вашу любовь к Кавказу, навёл некоторые справки.

— Вы чрезвычайно милы, ваша светлость, — стало неловко. Ну вот скажите — скажите! — зачем он так добр?

— Вы плохо себя чувствуете?

— Нет, что вы? С чего вы взяли?

— Кажетесь более сонной, ваше сиятельство.

Нервно улыбнулась. Как же, интересно, он это разглядел?

— Мучают дурные сны.

— О чём же? Я могу вам помочь?

— Уже помогли, — проговорила.

— Да? Видимо, поневоле, но я рад…

— Вы сняли мундир.

— И это помогло вам?

— Да.

— Ваши кошмары?.. — он помолчал, размышляя. — Они о войне?

— Скорее об убийствах.

— Вы всё о своём, — догадался князь. — Война есть война…

— И убийство — есть убийство, — процедила. — Не будем об этом. Я не хочу злиться на вас.

— Что вы видели? — продолжал упорствовать князь.

— Вы правда хотите знать?

— Да, — твёрдый ответ.

На секунду прикрыв глаза, набрала в лёгкие побольше воздуха.

— Я видела сожжённые аулы — не единожды, — не стала отпираться. — Видела десятки убитых — даже детей. Горец становится мужчиной рано — и каждый рвётся защищать свои земли. Я видела наши, российские войска, каждый с ружьями, и их — разве что с кинжалами, но с такой верой… Разве не удивительно, что до сих пор — до сих пор! — они ещё не подчинились? Разве это не говорит о том, что их дело — правое? Не наше? Что Господь — на их стороне?

— Не говорите так, — князя передёрнуло. — За такие речи не то, что каторга…

— Но ведь это правда!

— Правда или нет — не так важно.

— Вот видите! Вы сами признали! Вам не важна истина — лишь слепое следование жестоким приказам! Да всякий, кто хоть раз бы взглянул в стеклянные глаза солдата, умирающего на поле боя, подумал бы сто раз прежде, чем начать войну.*

— Я видел и не раз, — князь сжал челюсти. — Столь патетичные цитаты не имеют смысла в нашей ситуации. Видел, — повторил.

— И вам не снятся кошмары?.. — спросила.

— Каждую ночь.

Мой пристальный взгляд он не заметил — хмуро смотрел куда-то мимо меня.

— Я провожу вас, ваше сиятельство, — сказал через время. Уже у экипажа напомнил: — До встречи у Нефедьева.

Кивнула. В глубине души всё это время мне было страшно. Страшно, что мои слова задели его, отдалили. Но не это было бы лучше? Отвратить его, разочаровать, распрощаться навсегда? Он зол на меня, я — на него, но почему же мне так плохо от его недовольства?

Нет-нет. Я права, а он — нет. Какие бы чувства он во мне ни вызывал, это есть данность. И всё же — я ненавижу военных, ненавижу войну, но не князя. Его… его я, кажется…

Я дорожу им. Определённо.

И не стоит боле думать об этом.

Санкт-Петербург

Поместье вице-директора Департамента государственных имуществ Нефедьева Николая Александровича

Присутствие графини Вавиловой — это был общеизвестный факт — украшало всякое собрание, делая его более ранговым ещё и потому, что графиню неизменно сопровождал князь Демид Воронцов. Молчаливый со всеми, но не с графиней, он оставался всё тем же оловянным солдатиком. Ныне и графиню нарекли прекрасной бумажной танцовщицей, столь же загадочной и эфемерной.

Впрочем, как известно, история стойкого оловянного солдатика была страшно печальна. Свет наблюдал за парой с замиранием сердца и, конечно, преувеличенным романтизмом. Роль злобного тролля была отведена больному и давно пропавшему из виду графу Фёдору Вавилову, и никто не ожидал, что у этой истории будет счастливый конец. Влюблённые — а свет не воспринимал графиню и князя иначе, чем как влюблённых, — обязательно сгорят и обязательно вместе — ради любви.

А графиня! Эта чистая душа! Так невинна и прекрасна, что об этом просто нельзя было молчать! Как много стихов ей было посвящено! Рифмы слагались и о вуалях, и об одеждах и — конечно! — о невинности, которую занемогший граф — в мечтах пылких романтиков иначе быть не могло — не успел отнять.

Вызвавшая поначалу возмущение вуаль уже не казалась столь непроглядной, при свете дня просматривались и черты графини. Наряд, хоть и в тёмных тонах, не выглядел угрюмо, свободный крой лишь подчёркивал тонкость стана. Признаться честно, графиня была одета так со вкусом, что столичные красавицы могли бы позавидовать, да что там могли — они уже завидовали, узнавая в деталях туалета графини работы именитых мастеров со всего мира. А вуали! О, как изящно были сплетены вуали! Этот небольшой отрез мог стоить целое состояние, и вновь пошли пересуды о её расточительности — уже куда более завистливые.

И вот — графиня почтила общество своим присутствием, конечно, с верным охранником князем. Их пример вдруг ввёл в моду пресловутую «дистанцию», дамы предпочитали сохранять холодность и скрытность, всё меньше было слышно сплетен об «уединениях». Не сказать, что и самих «уединений» поубавилось, но вот говорить о них вдруг стало моветоном, как и распространяться о своих похождениях.

Впрочем, и кое-что иное — помимо романтического — интересовало общество. Графиня слыла поборницей равных прав и изрядно работала в направлении крепостных реформ, тогда как хозяин вечера — человек интересный, но бездушный, — был известен своей жестокостью ко слугам. Крепостных за людей он не считал, присваивал им в рассуждениях всевозможные качества «вещей», однако ни разу не был уличен — или по крайней мере пойман с поличным — в чём-то, что могло бы подвести его под суд.

Графиня Елизавета Вавилова, очевидно, таких подробностей не знала, иначе почему бы пришла? В своих взглядах она была преступно откровенна и нажила себе врагов в лице некоторых именитых личностей. Так, например, когда прошла весь о том, что в Петербург навострились Измайловы, графиня подговорила — никто не знает, как и кого, — чтобы данных «выродков» в столицу не пустили. Всё случилось по её, Измайловых — сынов известного душегуба и насильника, осуждённого ещё с десять лет назад — в город не пустили, развернули на полпути, покуда не будет стёрт с их имени позор отца. А как стёрт? Того никто не ведал.

Гости ожидали скандала, но блюда сменялись, а настроения оставались до скучного спокойными.

— Говорят, вы ярая потворщица крепостных реформ? — захмелев, обратился к Лизавете Нефедьев. Стол замер — ну наконец-то!

— Да, — не стала скрывать графиня. — Думаю, каждый человек в праве быть свободным — насколько это возможно.

— И что им эта свобода? Глупые, низменные — с таким богатством, как свобода, не смогут справиться. Вон, сколько свободных сейчас, а всё туда же — просят покровительства…

— Среди дворян, к слову, не менее распространённая практика.

В воцарившейся тишине кто-то шумно уронил приборы.

— Что? — Нефедьев сделал вид, что не расслышал скандально наглое заявление, но графиня не растерялась:

— Среди дворян поиск покровителя — не менее распространённая практика, — она пожала плечами. — Да и свободой не каждый в состоянии распорядиться. Люди в целом — по природе своей — глупы и низменны, независимо от статуса и фамилии.

— И вы? — попытался задеть он графиню.

— И я. Я ничем не отличаюсь, и потому — да, я потворщица крепостных реформ.

— Гиблое дело, — отмахнулся Нефедьев. Графиня не стала развивать разговор дальше, сидела молча — даже к еде не притронулась.

Ужин шёл своим чередом, и всё же в воздухе чувствовалось напряжение, словно бы все ожидали взрыва — и тот не заставил себя ждать.

Очередная смена блюд — и вдруг со стороны хозяина вечера раздался звон. Он, захмелевший, неловко двинул локтем, сбив со стола хрустальный бокал.

Рядом замер, уставившись на осколки, сенной, по глазам было видно — он проклинал себя за то, что так надолго задержался возле хозяина.

Грохот стула, Нефедьев подскочил, сенной весь сжался, зная, что произойдёт.

Удар — Нефедьев со всей силы хлопнул его по ссутуленной спине. Тот охнул, выгнулся, и тут же получил по лицу. Отступил на пару шагов, прижимая руку к разбитому носу, но уйти не смел. Терпел.

Снова грохот — встала графиня. За ней тут же — князь. Он бездействовал, смотрел на спутницу, а та, тяжело дыша, лишь сжимала кулаки.

— Это возмутительно! — проговорила. — Как смеете вы устраивать подобное перед гостями? К себе я такого отношения не позволю! — она резким движением оправила платье и вышла из-за стола. — А вы, — грубо указала на Нефедьева пальцем, — мерзкий, низкий человечишка! Я позабочусь, чтобы о вашем поведении стало известно нужным людям!

Топнув каблуком, она покинула столовую. Князь, без слов, — за ней.

Санкт-Петербург

Поместье Нефедьева

Гнев затуманил разум. В этих условиях я не могла — никак не могла! — остановить нефедьевский произвол. Тот несчастный слуга — его собственность и побивание не является нарушением закона. Вступать в открытую конфронтацию… Нет, это в первую очередь бы унизило меня саму. Единственное, что я могла — это покинуть мерзкое собрание, вот только я вовсе не подумала, что ближайшая ко мне дверь будет вести в коридор для слуг — тёмный и узкий.

Князь шёл за мной, и разум постепенно просветлялся. Ситуация складывалась… неудобная.

Обернулась. Князь молчит. Стоит, ждёт, когда я отдышусь.

Но вот его взгляд как-то переменился — а может, мне просто мерещится в полумраке. Вдруг вспомнился наш первый разговор с его тётушкой:

— Не думаю, что уединение с каким-либо мужчиной возможно…

— Сейчас говорит твой разум, а однажды верх возьмёт сердце, — предсказала она.

Как наивна я была! Вот же — прошло едва ли больше года — и я уединилась! И с кем? С князем Демидом Воронцовым!

— Нам нужно идти, — пробормотала нервно.

— Лизавета Владимировна…

— Ваша светлость, нехорошо нам оставаться тут одним, продолжим разговор после.

— Лиза, — князь поймал меня за локоть, не позволяя уйти. — В другой раз я, возможно, не наберусь смелости.

— Конечно наберётесь, ваша светлость, — причём тут смелость? О чём он? — Идёмте же!

— Лиза… — я попятилась, желая увеличить расстояние между нами, но князь не дал — наступал следом. И вот я уже упёрлась в стену, а он…

— Ваша светлость, вы слишком близко.

— Потому что я хочу быть так близко.

— Вы, видимо, выпили лишнего…

— Не пил ни глотка. Лиза! — его голос эхом разнёсся по коридору. И мне бы испугаться, что нас застанут в этом неудобном положении, но я вдруг всем сознанием погрузилась во внимательный взгляд — он пленил меня, обезоружил. — Лизавета… — князь наклонился, и вуаль коснулась его лица. Я затаила дыхание. — Прошу — будьте моей.

— Ваша светлость…

— Нас не посмеют осудить, Лиза, ваш муж одной ногой в могиле, я — давно уже вдовец. Вы молода, красива… Лиза, я люблю вас!

На мгновение я забыла обо всём! Погрузилась в это ощущение близости с тем, кто дорог сердцу. Хотелось забыться, хотелось оказаться в его крепких объятиях, окружённой его теплом, его ароматом!..

Но это невозможно. И возможным не будет.

Я дёрнулась, освобождая руку из захвата. Наконец, мне удалось увеличить расстояние между нами.

— Вы предлагаете мне постыдное! — проговорила. — Вы ведь знаете, я никогда не соглашусь на подобное. Брачные узы — как бы там ни было — священны! Ваша светлость, вы не ведаете, что говорите, — мой тон смягчился. — Вы просто запутались в себе, вы давно одиноки и…

— Вы думаете, я настолько идиот? О да — вы правы! Ополоумевший! — он вдруг разозлился. — Я так долго держал это в себе — и больше не смогу! Дайте мне ответ, Лиза — чёткий ответ! Да или нет?

— Нет, ваша светлость, — я не дала себе и секунды на размышление. — Я никогда не опущусь до внебрачной связи, — проговорила твёрдо, хотя сама не чувствовала и толики уверенности, которую пыталась показать. Ведь что плохого в том, чтобы быть с тем, кого любишь?

Мои слова тяжёлым камнем легли на плечи князя, он ссутулился, опустил голову. Мне стало жутко от этого зрелища, хотелось броситься к нему, пожалеть, но вдруг всё переменилось — князь выпрямился, посмотрел на меня прямо, на лице — непроницаемая маска.

— Я провожу вас до экипажа, Елизавета Владимировна.

Холод пробежался по телу. Как сладко было слышать из его уст «Лиза» — словно лёгкое касание губ. Но…

Елизавета Владимировна. Да, верно. Так правильнее. Я ему никто. Он мне — никто. Мы не можем быть даже друзьями — ведь что за дружба между мужчиной и женщиной? Такого не бывает.

Князь молча проводил меня до экипажа.

— Прощайте, милая Лиза, — проговорил он, когда я была уже в салоне. Казалось, мне это только послышалось. Наверняка послышалось, ведь зачем говорить «прощай», когда можно сказать «до свидания»? Или же мой отказ так обидел князя, что он больше не желает меня видеть? Что же — его можно понять…

Всё только к лучшему. Мне и самой стоит его избегать.