Её Сиятельство Графиня

Глава 27

Санкт-Петербург

Зимний дворец

В каком-то дьявольском запале Демид решил побороться с жандармами. Возможно, выпущенная из дворца Лиза придала ему сил, а может — единение с бесноватой толпой, — кто знает?

Лизу вывели под конвоем, но она, стройная, невозмутимая, казалась хозяйкой положения. Её почтение к толпе — словно искра — подняло такой гул, что у Демида заболели уши. Он закричал со всеми, а после началась толкучка — жандармы теснили их дальше от дворца, и поначалу все поддавались, а потом — было непонятно, кто и из-за чего это начал — толпа решила сопротивляться. Стена на стену — жандармы толкали щитами, люди же — палками и плакатами. Все кричали, гоготали, улюлюкали. Демид оказался на передовой — азарт ли его вытянул или обычная невнимательность, он не знал, но как же он скучал по этому ощущению сражения!

В толкучке трость его где-то потерялась, но он и не заметил. Подпрыгнув, как не прыгал уже давно, он шлёпнул ближайшего жандарма по козырьку. Тот посмотрел на него с возмущением, а после, узнав, с удивлением и даже ужасом.

— Ха! — выдал Демид прямо в изумлённое лицо и скинул с жандарма фуражку. Тот и не знал, что ему делать — ударить князя посильнее или благоразумно отступить? На его счастье, Демида сместила толпа, и уже другой несчастный стал жертвой его непомерного веселья.

— Ну я вас! — кричали то с одной, то с другой стороны. — Бей их! Бей иродов!

Со стороны Главного штаба поспешило подкрепление. Свист размножился, народ принялся разбегаться во все стороны, но их исправно ловили — жандармов теперь, казалось, было больше бунтовщиков.

— Свободу графине-э! — с хохотом прокричал Демид, махая над головой украденной фуражкой. Тут его повалили на брусчатку и скрутили в три пары рук. — Бей иродов!

— Ну ваша светлость, ну ради Бога! — проныл один из жандармов, цепляя на Демида колодки. — Нам же потом так вставят, что можно сразу в отставку! Ну что за день!

— Сами себе такую работу выбрали! — ничуть не жалел их Демид.

— И куда его? — спросил другой жандарм.

— Да как и всех, будет знать…

— Напился он, что ли?..

Бунтовщиков сначала собрали кучей, опросили, потом распихали по дрожкам и телегам — и в обезьянники. Женщин повезли первыми. Демиду пришлось подождать, пока прибудет следующий свободный «экипаж». Ехали они в тесноте и темноте, запал успел поутихнуть, но нет-нет, да слышались шепотки:

— Эк мы их!

— Весело было!

— Ой оштрафу-уют…

— Да стоило оно того! Я нашивку стырил — себе на память оставлю.

— Да щас! Тебе там разве что в зад не заглянут, всего вытрясут!

— Да знаю я, бывалый, я в рот запихну.

— Ну как сам знаешь, чай ещё больше прилетит, ежели найдут чего.

— Да не найду-ут!

— Сколько держать будут? — послышалось с другой стороны.

— Да уж, дел-то невпроворот. Дай Бог к утру освободят. Барин добрый, да вот управляющий может вставить!

— Да переживём, что мы, розог не знаем?

— Вылезайте! — дрожка остановилась. — Строем — ать-два! Городовому на входе сразу — имя, хозяина, ежели есть. И без дуростей!

Демид, вновь ощутив некоторое веселье, пошёл вместе с остальным строем. На фоне прочих он определённо выделялся — в первую очередь барской одеждой. Остальные же были одеты попроще — рубахи да папахи, но на него никто косо не смотрел — все свои были и не важно, дворянин или из простых.

— Ты, барин, с ними не нежничай, — обернувшись, доверительно сообщил мужик лет пятидесяти с подбитым глазом и вырванным из бороды клоком. — Они-то мзду с вас захотят, стрясут, подумают — олуха нашли. А вы посылайте — лесом да погрубее, пусть знают. Всем-то выпишут не поболе десяти рублей, деньга значительная, но вам по карману. Ночь подержат — да отпустят. Кто не заплатит — тех улицы мести. А ежели на поводу пойдёте, все сто стрясут — оно вам надо?

— Не надо, — согласно кивнул Демид. — Перебьются.

— То-то.

— Имя, — они подошли к городовому, что споро выписывал всех в тетрадь.

— Демид. Хозяина нет.

— Оно и видно. И вот надо было со всяким сбродом водиться?..

Демид ничего не ответил, бодро пошёл в клетку. Поудобнее устроиться не получилось — едва ли место присесть было, но он как-то отбил себе угол и, устроив затылок меж двумя прутьями решётки, задремал.

Показалось, ненадолго, но, когда зычное: «Подъём!» — ворвалось в его сознание, в обезьяннике было уже светло.

— За всех уплочено, валите по домам, — клетку открыли и, сонные, мужики принялись вставать. Они поплелись на выход — свежий воздух в этот раз показался особенным. Демид и не заметил, как в обезьяннике было душно и пыльно. Он потянулся, прислушиваясь к утреннему пению птиц. Приключение ему очень даже понравилось.

— А я говорил, не найдут, — сказал паренёк рядом, выплёвывая на ладонь красную плечевую нашивку. И как только поместилась?..

Бунтовщики высыпали из караульного дома, живо переговариваясь — Демид и не знал, что их было так много. Понятно теперь, отчего воздуха не хватало. Впрочем, сейчас не до размышлений — свистнув кучера, Демид отправился в Михайловский.

— Это же надо — сколько дурости! — встретила его тётушка. Ей, конечно, обо всём было уже известно — Демид ни капли не удивился.

— Считаю, опыт бесценный, каждому следует попробовать, — он сцедил зевок в ладонь.

— Ты мятый, как последний припортовый пьянчуга, и несёт от тебя…

— Ну уж тут вы преувеличиваете, драгоценная, — уж что-что, а пах Демид всё ещё парфюмом.

— Несите кофе, — распорядилась Елена Павловна. — И поживее.

— И поесть, — добавил Демид.

— И поесть! — она села. — Вот и надо мне такое на старости лет? У меня из-за тебя бессонница!

— Помнится, в прошлый раз вы говорили, что бессонница у вас из-за возраста.

— А ну не перечь! Уже четвёртый десяток человеку, а всё туда же! Надо было наказать, чтобы тебя ещё подержали — может бы уму понабрался!

— Это вряд ли — я просто спал. И ещё бы поспал, но, увы — разбудили.

— Что-то ты излишне весёлый.

— Почему бы и нет? Знаете ли, веселье помогает сбежать от тревог. Впрочем, это мимолётно.

— Уж лучше веселись тогда.

— Вы смогли что-то сделать?

— Не многое… — она вздохнула. — И всё же — больше, чем ничего. Лизавете оставят титул и освободят от каторги, но Сибирь… Этого не избежать — на пять лет, а дальше — без уточнений.

— То есть её ждут в столице?

— Вероятно, его величество надеется, что Сибирь охладит её пыл.

— Но едва ли она переживёт дорогу!

— Полагаю, это учтено. Александр не уточнил, но, раз титул графини сохранён — отправлена она будет со всеми почестями, а значит — в тепле и уюте.

— Нет никаких гарантий… Столько всего может произойти — дорога дальняя! — Демид заходил по комнате. Княгиня с интересом следила за тем, как он — потеряв где-то трость — шагал без единой запинки. Мужчины! Им лишь бы пострадать над несуществующими ранами! Впрочем, скорее, охваченный беспокойством, Демид вовсе позабыл о собственной боли. — Кого с ней отправят?

— Стражу.

— А слуги?

— В указе она может взять с собой всё имущество, но, сам понимаешь…

— Людей у неё в имуществе не будет.

Принесли завтрак, но Демид его полностью проигнорировал, продолжая вышагивать по комнате.

— Впрочем, полагаю, об этом можно договориться. Своих взять не разрешат, но, думаю, выделят из государственных. Да и в месте ссылки ей полагается какой-никакой штат.

— Я должен поехать с ней! — решительно заявил Демид.

— Не глупи, — княгиня отпила кофе.

— Она будет одна!

— С охраной и, уверена, за ней увяжется Мирюхин.

— Он ей никто!

— Но ведь и ты, — правда резанула по сердцу. — Поверь мне, если Мирюхину не дозволят сопровождать Лизавету, тебе и подавно. Здесь ты ничем не можешь помочь.

— Я должен быть рядом!

Княгиня посмотрела на него с некоторым снисхождением:

— Ты ведь сам знаешь — у тебя и беспокоиться о ней права нет. Забудь её — всем будет лучше.

Демид порывисто сел за стол и разом выпил кофе. Горькая жидкость обожгла пищевод.

Как унизительно прозвучало напоминание! «Нет права даже беспокоиться»!

Забыть её? Как просто! Даже если бы хотел — Демид никогда бы не смог.

Но тётушка права — он Лизе никто.

Как трудно с этим смириться! Её отправят одну — в неизвестность. Даже со всеми послаблениями, заверениями — какова судьба сосланных женщин? Одиноких, лишённых защиты? Едва ли хоть кто-то из эскорта будет озабочен её честью — ведь это сверх того, что им приказано.

Может случиться что угодно — и Демид никогда о том не узнает. Он даже не сможет спросить, не сможет проведать — оставить её в столице, в собственном имении, было трудно, но оставить её в ссылке — невозможно!

Положиться на Мирюхина кажется хорошим решением, здравым, но у Демида кровь кипит лишь от одной мысли, что там она будет с ним. Как он глуп, как эгоистичен! Боится за её честь, за неё, но и иного защитника, кроме себя самого, ей не желает. Трус! Идиот! Двуличный ревнивец, слишком посредственный, слишком слабый, чтобы принять решение.

А есть ли оно — решение? Демид не в праве даже думать о Лизе, но ведь это право можно получить… Он обещал себе и не мечтать об этом, но…

Что, если иного выхода нет? Если между двух зол нужно выбрать наименьшее? Обречёт ли он Лизу на жизнь с ним или это то самое решение, которое он, наконец, осмелится принять?

— Ты словно бы переменился в лице, — отметила осторожно тётушка. Демид не стал озвучивать свои мысли — он и думать эти мысли боялся, так эфемерны, так зыбки они ему казались.

Но что! что если…

Что если…

Демид встал.

Он чувствовал, как задрожали руки — тело захватило странное чувство: тревога, смешанная с иступленным ожиданием.

Он может помочь Лизе. Он может быть с ней! И он будет! Решение тому — брак. И теперь он не отступится. Теперь — чаша весов накренилась. Нет больше повода отрицать, нет повода бежать — если он станет Лизе мужем, никто не посмеет их разлучить.

Как глуп он был! Да будь у него такая возможность — он сам бы себя вызвал на дуэль и расстрелял бы без сожалений, а после — растоптал бездыханное тело.

Его Лиза, его бедная Лиза, нежная, но такая смелая! Сколько силы в этом создании, каков стержень! Она нашла в себе смелость сказать ему о чувствах, после всего — сказать, а он отверг её, заткнув уши, боясь лишь за себя, страдая из-за себя. Как больно ему было слышать дрожь в её голосе, осознавать, что по румяным от переживания щекам бегут слёзы, но он и не думал в тот момент о той боли, что испытывает она сама.

Чёртов эгоист. Он определённо не достоит и ресницы Лизы, и всё же… Такой недостойный, он не в силах измениться, он продолжит быть эгоистом — Лизавета Вавилова будет его, ничья больше — и плевать на всё. Только она важна, только её безопасность, её улыбки, смех и даже слёзы. Весь мир Демида — у её ног, и он сам его туда положил, хотя обманывался, сопротивлялся… Если это не любовь — то что? Одержимость? Пускай, пусть будет одержимость, пусть будет зависимость, пусть будет что угодно — Демид станет упиваться этим и жить этим. Сколько слабостей у него было, сколько страхов, но отныне единственный его страх, единственная слабость, но и радость, и наслаждение, и отрада — Лиза.

Лишь бы всё получилось!

— Ты пугаешь меня, — вернула его в действительность тётушка. — Ты, кажется, задумал очередную глупость…

— Не переживайте, — Демид выдавил улыбку. — Я пойду.

— Демид! — строго проговорила княгиня.

— Вам не о чем беспокоиться. Мне нужно в именье — проверить слуг. Я отправил их на площадь, хочу удостовериться, что все вернулись в целости.

— Ты меня этим не обманешь…

— Можно попытаться, — Демид порывисто поцеловал руку тёти и поспешил из дворца. Нужен был чёткий план, и к составлению его Демид планировал приступить сейчас же.

Санкт-Петербург

Поместье Вавиловых

Дни шли, как ни в чём не бывало — слишком обыденно, если не считать десяток караульных, которые, очень скоро поняв, что сбегать я никуда не собираюсь, на посту чаще дремали или занимались чем-то своим, а то и вовсе все вместе собирались в беседке перекинуться в карты.

Я же лениво собиралась в путь — мне не нужно было много вещей, куда важнее — камни и золото, которые везде в цене. Основную часть моего нехитрого скарба составляли шубы и перины, ещё уголь — на прогрев экипажа, и, конечно, монеты, запрятанные то здесь, то там. Хранить всё в одном месте было нецелесообразно — путь обещался быть долгим, в лучшем случае — растянется на год, в худшем — на все три. Кто знает, что может случиться? Конечно, я могу обратиться в любой банк, взять заём или вовсе остаться на постойном пункте в ожидании подмоги, но ведь и этого может не быть по близости, напади, например, разбойники, попади мы в какое болото или под сход снега.

В конечном итоге страхов я собрала немало — кажется, варианты неблагоприятных исходов моего пути занимали все мысли, и я размышляла о них даже с каким-то нездоровым интересом.

Мысли — нет-нет — но возвращались к князю. Сейчас мне казалось — я видела его среди бунтовщиков в тот день. Но ведь это такая глупость! Откуда ему вообще знать, что меня забрали? Едва ли он всё ещё в Петербурге…

Я не узнавала о нём с момента нашего последнего разговора, и теперь я понимала пользу его отказа. Сейчас я не чувствовала тяжести на сердце — я не оставляю в Петербурге ничего, что не могло бы существовать без меня и без чего я сама бы не справилась. Всё здесь — уже прошлое, и как рада я, что и любовь — прошлое. Скажи мне князь тогда «да» — что бы я переживала сейчас? Несколько дней счастья, и затем — ссылка, расставание, разочарование ещё большее, чем то, что я уже испытала. Это бы сломало меня.

Во всём благо. Не это ли чудо?

— Вашество, там к вам гости-с, — я посмотрела на Дусю. Она была необычайно бодра в последние дни, но вела себя странно. И ей, и Тихону я уже сообщила — отправлюсь без них, и, если Тихон принял это стойко, Дуся словно бы вовсе меня не услышала — продолжала собирать вещи, иногда спрашивала меня о том, чем мы вместе займёмся в пути, или, как сейчас — крутилась рядом, словно забыла — я уже давно освободила её от всяких работ. А может и правда забыла — со стариками такое бывает, но отчего-то сердце совсем не на месте — словно я её обманываю. Тяжко нам будет расставаться, и мне стыдно от того, что вся тяжесть падёт на мою старушку.

Гостей я ждала — Безурков, бывший у нас часто, и Подземельный — гость куда более редкий, — прямо как тогда, в нашу первую деловую встречу, пришли ко мне вместе с поверенными. Я попросила их об этом — дела не ждали. Конечно, Синицыны справились бы со всем, что бы я им ни поручила, но зачем нагружать их лишними заботами, когда есть лица куда более для этих дел свободные.

— Добрый день, господа. Чудесная погода, не находите?

— Ночью подморозило, — Степан Андреич передал пальто подоспевшему лакею.

— Дело к зиме, — улыбнулась, хотя, конечно, моей улыбки они не видели. — пройдёмте. Рада вас видеть.

— Как вы, Лизавета Владимировна? — проявил участие Подземельный. — Виктор рассказывал, что вас забрали с рассветом.

— А откуда же это известно Виктору Викторовичу? — посмотрела на Безрукова с подозрением. Тот замешкал, в итоге решил вовсе не отвечать — пожал плечами.

— Благодарю, что выплатили штраф и за наших людей, хотя, право, не стоило — нам бы то было по силам.

— С моей стороны было бы дурным тоном, Степан Андреич, оставить это на вас — люди вышли поддержать меня, с вашего, я полагаю, дозволения. К сожалению, единственное, что мне по силам — хотя бы не дать вам расходовать на это дело из собственного кармана.

— По правде, когда Виктор примчался ко мне с новостями — я идеей загорелся. Сам, конечно, не отправился за вас горланить, сами понимаете — я и так недавно провинился, папенька бы…

— Понимаю, — не позволила ему оправдываться — он в целом часто был в состоянии «провинился», любовь к кутежам дорогого стоит. — Я удивилась, увидев на площади столько народу.

— Все прямо-таки жаждали вас поддержать. Знали бы вы — сенные до сих пор переговариваются о том дне. Тимашева желают линчевать.

— Действительно? Мне его даже жаль — сколько проклятий свалилось на его голову за всё время службы?

— Уверен, заслужено, — Виктор привычно бухнулся в кресло. Я принимала их в той же гостиной, что и всех гостей — она нам полюбилась. Виктор с Ильёй вечерами играли здесь в шахматы и пили чай — алкоголь Илья не привечал ни в каком виде. — Я бы и сам его!.. Катерина рассказала, что он на вас — как свинья на трюфель. Всё изрыл, лишь бы к чему прицепиться. Даже абсурдно!

— Я узнала, откуда эта особая нелюбовь к Вавиловым.

— Расскажете?

— Когда отца арестовали среди прочих декабристов, на нём было немало обвинений. Тогда Тимашев — отец нынешнего, собрал всё необходимое, там хватило на Сибирь, но отец кое-где приплатил, кое-где договорился, и Тимашева старшего со всеми его кипами задвинули, а из-за излишней прыти — отстранили. Никому тогда не было выгодно срываться на Вавиловых — бывший император это понимал, а Тимашев — нет. Вот нынешний глава Канцелярии и решил отыграться на мне — за прошлые обиды.

— Видать, сильно задело.

— А я слышал эту историю, — хохотнул Степан. — Говорят, старший Тимашев спился, нынешний еле-еле на службу пробился — все дивились, как же у него это вышло, насколько надо было быть исполнительным. Вот теперь история разукрасилась — понятно, откуда ноги растут.

— Ну, — вздохнула, — сегодня не об этом. Не то чтобы вся эта история хоть как-то обеляет Тимашева в моих глазах — если на отца у них, может, и было что, про меня безбожно приврали.

— Знамо дело, оттого и при титуле остались, император не дурак, — Степан тоже сел. — А будет чаю?

— Непременно. Скоро принесут.

— О чём же вы, драгоценнейшая, хотели так срочно поговорить? Да ещё и с поверенными.

— С поверенными вы как-то собраннее, Степан Андреич, — хмыкнула. — Вот и позвала.

— Ну совсем уж вы обо мне плохо думаете, неужели я своей головой думать не могу?

— Можете конечно, но иногда ленитесь.

Безруков расхохотался.

— Что правда — то правда! А вот и чай! Что-то я замёрз сегодня, — Степан буквально вырвал из рук Светланы чашку, подул по обыкновению, потом снова и процедил сквозь зубы пару мелких глотков. — Ох-х, хорошо!

Отличный он человек — и товарищ. Не самый деятельный, но обязательный донельзя — ни разу ещё не подставлял. Что не обсудим — всё с его стороны с иголочки, хотя сам он в дела не шибко и вникает, даже — я бы сказала — не разделяет. Он из того сорта дворян, кому дела нет до образования простого народа, да и не верит он, что от отмены крепостного права может быть польза. Но помогает — по мере сил. Это и ценно.

— Наше с вами соглашение подошло к концу.

— Это которое? — тут же встрепенулся Виктор Викторович. Подземельный же продолжил цедить чай.

— Помнится, ваши семьи выделили специалистов, по паре в каждый уезд — для обучения моих крепостных. Срок их работы истёк и, скажу я вам, отработали они успешно — воспитали почти три сотни знатоков своего дела. Каждый теперь может и сам обучать.

Подземельный, потянувшийся за сахаром, замер.

— То есть мы от этого дела теперь свободны?

— От этого, — выделила интонацией, — свободны.

— А от какого же — нет? — он прищурился.

— Напомню вам, что каждая школа и госпиталь, построенные в моих имениях с вашей помощью, являются вашей собственностью и вашей ответственностью.

— Не было печали, — фыркнул Степан. — И что же?

— Надеюсь отныне вы займётесь ими вплотную. Условия всё те же — обучение моих крестьян, если хотите — расширяйте места и берите людей из других уездов, но для моих людей — особая квота. Стипендии. Лечение. Припоминаете?

— Припоминаем…

— Земля, пока действуют учреждения, в вашем безраздельном пользовании без какой-либо платы.

— И это помним, — кивнул Подземельный.

— Однако я больше не смогу следить ни за успехами, ни за провалами, ни за развитием. Учебные программы, методы лечения, число специалистов, сохранность зданий и территорий, а главное — эффективность всего этого, — под вашим контролем.

— И вы сомневаетесь, что мы в будем этим заниматься? — Безруков, кажется, немного обиделся.

— Скорее, Виктор Викторович, я надеюсь — что будете, а на сомнения у меня попросту нет времени. Вы сами видите необходимость подобных учреждений, в перспективе можете оценить и доходность — можно выделить места для платного обучения, сдавать классы, лечебные кабинеты, да даже лаборатории для аптечного производства — что угодно. Уйма возможностей.

— Вам не стоит беспокоиться об этом, — Виктор Викторович мягко улыбнулся, — столько ваших сил было вложено — мы не посмеем пустить всё на самотёк. Конечно, это потребует от нас больших усилий, но, полагаю, ваши управляющие смогут ввести нас в курс дела.

Подземельный искоса глянул на друга, положил в рот кусок сахара и не стал спорить — согласился с решением. Конечно, заниматься чем-то столь ответственным он не хотел, однако понимал, что рано или поздно ему придётся, и почему бы не начать с земских больниц перед тем, как все дела отца взвалятся на его плечи.

— Папенька будет рад, — пробурчал он.

— Определённо, — улыбнулась. — Словами не передать, как я благодарна вам за согласие.

— А вы спрашивали? — удивился Степан. — Поставили перед фактом!

— Но ведь и вы могли отказать.

— Не вам, чудесная Лиза.

— Не ёрничайте, — отмахнулась. — Просто и вы понимаете, как перспективно это дело.

— Понимаю. Что же, тогда — составим необходимый акт…

Тут же встрепенулись поверенные. Итак, этот вопрос решили. Кажется, иных дел здесь у меня совсем не осталось.

Странно, что отъезд мой так затянулся — каждый день его переносят по разным, часто надуманным, причинам. Впрочем, до сего дня мне это было на руку, а теперь — оттягивать неизбежное нет никакого желания.

Остаётся только ждать.