Жаворонок Теклы (СИ)

14. Счастливый брак имеет свою цену

На следующее утро наступила уже привычная дурнота, но после умывания и кофе с корицей, который сварила Налия, Айвар вдруг с удивлением почувствовал, что ему снова чего-то хочется — печенья из бананов и моркови, мыла с приятным травяным или ягодным запахом вместо дегтярного, новой одежды, городского шума, спокойствия пальмовых рощ. А больше всего — лениво поваляться в постели с Налией, а потом перебраться в ванную и долго нежиться вместе в душистой воде. Увы, это пока было недоступно, но даже подобные мысли появились у него впервые за два года.

И решив, что теперь он обязан отблагодарить жену, Айвар в свой следующий выходной просто усадил ее в машину и без долгих объяснений поехал в Аваш, торговый городок, где жизнь была чуть более насыщенной, чем в совсем угрюмой Семере. Супруги давным-давно никуда не ездили и успели забыть прелестную ауру путешествий и впечатлений, но они понемногу отвыкали от ностальгии, как большинство африканцев.

Остановившись у большого рынка, Айвар сказал:

— Ну что же, выбирай все что понравится, а потом пообедаем — говорят, тут замечательно готовят речную рыбу, а я уже сто лет ее не ел.

Налия осторожно улыбнулась, будто боялась спугнуть его необычное состояние, и он взял ее под руку. Рынок здесь был гораздо меньше, чем столичный Меркато, но колорит почти ничем не отличался — сухощавые женщины в цветастых халатах и тюрбанах на коротко остриженных головах и мужчины в старых спортивных костюмах, горы картофеля, моркови, золотистых и лиловых луковиц в огромных корзинах или прямо на земле, источающие едкий аромат россыпи ярко-желтой куркумы, рубленой зелени и алого шафрана, аляповатая бижутерия и свободно расхаживающие между рядами вьючные животные. Однако Айвара больше всего интересовали прилавки с галантерейными товарами, у которых оживленно болтали и переругивались местные модницы. На их тощих запястьях и лодыжках болтались браслеты из бисера и грубого металла, а от разноцветных юбок и шалей рынок казался похожим на огромный расписной ковер.

Среди однотипных пестрых туник, рубах и передников Айвар приметил очень красивый платок из мягкого хлопка, окрашенного растительными отварами в вишневый цвет и расшитого ажурными цветами, птицами и стрекозами. Он сразу попросил показать именно этот платок и бережно укутал им плечи Налии. Пока торговец расточал комплименты, она поглядела в зеркало и ее лицо осветилось совсем прежней озорной улыбкой.

Заодно она решила купить удобную сумку из мягкой кожи, новые сандалии и флакончик нежно-розового лака — смутившись, Налия пояснила, что ей давно хотелось снова покрасить ногти на ногах. Затем Айвар настоял, чтобы она сходила в парикмахерскую и на массаж, а заодно немного привел в порядок и себя.

— Не желаете ли закрасить седину? — спросил его цирюльник.

— Зачем? — философски улыбнулся Айвар, — Это моя жизнь, какая ни есть, и за каждым волосом отдельная история.

Тем не менее оба супруга после этого выглядели помолодевшими и ощущали приятное бодрящее утомление.

— Ну как ты думаешь жить дальше? — сказал Айвар, когда они уже сидели в кафе.

— Да просто жить, — мягко ответила Налия, — На покой не собираюсь, во всяком случае. Пока буду помогать общине с трудоустройством одиноких и бездомных — пусть работают на огородах, возят чистую воду. В деревне дел полно, сам понимаешь, так что нужны руки. Тем больше шансов у молодежи вырваться в город, на учебу, а не батрачить всю жизнь на семью. А в больнице работают вдовы и девчонки, которые не сгодились замуж: моют полы, гладят белье, дезинфицируют бинты. И вам легче, и они себя чувствуют людьми, а не нахлебниками на шее у родственников.

— Но ведь в больнице они выполняют все ту же грязную работу, — заметил Айвар, — Ты думаешь, что для них есть разница?

— Я это вижу, — уверенно сказала Налия, — Здесь они играют с детьми, сплетничают, поют, даже прихорашиваются и радуются, если какой-нибудь мужичок просто им улыбнется. А что будет дома? Только вечные пинки и напоминание, что им положено жить для труда, а не для радостей.

— Да, все-таки странно: родные люди могут быть хуже чужих, — вздохнул Айвар, — И это не только в Африке. Я временами думал, как же хорошо, что у тебя есть образование и ты не пропадешь, когда меня не будет.

— Ну-ка прекрати, — строго сказала Налия, сжав его руку, — Что это еще за разговоры в такой славный день?

— А о чем еще мне было думать? Успокойся, это вопрос не сегодняшнего дня, но я хочу, чтобы у тебя был не только кусок хлеба, но и возможность купить хорошую одежду, книги, сходить в кино и на народные праздники. И я запрещаю тебе говорить, что без меня тебе все это не нужно, — твердо заявил Айвар, — Жизнь такова, что женщины еще долго украшают мир и воспитывают молодежь, когда мужья давно пребывают вне земных забот. Нам положено дожидаться вас, а не наоборот! И я больше всего хочу, чтобы ты всегда улыбалась, наряжалась, была красивой и здоровой, и даже, быть может, кому-то нравилась. Но в меру.

При последних словах Айвар лукаво улыбнулся и у Налии полегчало на душе. Этот разговор ей, конечно, не нравился, но она понимала, что муж счел его необходимым.

— А ты не забыл, что ты моложе меня, Теклай? — усмехнулась она.

— Да сейчас, по-моему, уже и не скажешь, — ответил Айвар, — Ладно, Налия, хватит на сегодня тяжелых мыслей. У меня впервые за долгое время появилось хорошее настроение: я вижу, какая ясная погода, различаю запахи, ем с аппетитом… Вот и ладно, что еще нам с тобой надо, милая?

Тут он ненадолго приумолк и Налия осторожно спросила:

— А ты скучаешь по России?

— Немного, — спокойно отозвался муж.

— И по ней? — произнесла Налия, приподняв брови.

Айвар секунду поразмыслил и произнес:

— И по ней тоже, но бояться тебе нечего. У меня все еще болит за нее душа, но ничего не поделаешь, придется ей дальше самой разбираться со своей жизнью. Многие женщины думают, что с замужеством все проблемы кончаются, а через несколько лет спохватятся. Дай бог, чтобы все у нее было хорошо и Паша рос счастливым.

— Ты всегда считал его родным?

— Да, как только его увидел. Но мне это было несложно: ты ведь знаешь, что я никогда не делал культа из разбрасывания своего семени. Да и мог ли, если на моих глазах, в Африке, на потомство смотрели как на расходный материал, продолжение пищевой цепочки, не думая о его потребности в любви и тепле? Если я сам видел инфантицид и брошенных детей? Если, наконец, настоящему отцу до Паши нет никакого дела? Данэ ведь недалеко ушел от меня, и дети ему интересны только до тех пор, пока интересна их мать. Но учти, Налия: я позволяю себе такие сплетни лишь потому, что впредь с ними не увижусь и это не пойдет дальше нашего с тобой интимного разговора.

С этого времени жизнь стала понемногу налаживаться и Налия надеялась, что Айвара еще удастся вылечить. Потом наступил ее юбилей, который он посоветовал отпраздновать в родительском доме, в тихом кругу. Впрочем, жена заявила, что лучшим подарком для нее стало то, что отец и мать дожили до этого дня.

— И этим я обязана только тебе, — тихо сказала она Айвару.

Однако семья получила еще один неожиданный подарок: в Семеру приехал их давний знакомый из юстиции и рассказал, что делу Налии дали новый ход, — ее товарищам удалось напасть на след тех, кто сфабриковал против нее улики, и в скором времени предстоит судебное разбирательство.

Самым примечательным оказалось то, что им помогал один из очень хороших европейских адвокатов, заинтересовавшийся резонансным делом благодаря статье спасенного Айваром итальянского журналиста. Айвар не рассказывал подробностей этой истории ни Налии, ни родителям, и теперь был потрясен, узнав, какие у нее оказались последствия.

— В ближайшее время Налии предстоит явиться на новое заседание, и есть очень хорошие перспективы, что она выйдет с него победительницей, — доверительно сказал юрист, — А ведь этого бы не случилось без тебя, Айвар, без твоего золотого сердца…

— Да что вы, — растерянно ответил Айвар, — Я ни о чем таком и не думал в тот момент.

— Ты хочешь сказать, что просто делал то, что должен?

— Нет, — возразил Айвар, — Я просто хотел помочь.

И прогнозы оправдались: с Налии была снята судимость, а имена настоящих преступников (хоть это и были всего лишь подставные лица) предали огласке. Впрочем, никаких дивидендов, кроме моральных, супруги не получили, но им этого было достаточно. Они сожалели только о том, что дорогие их сердцу законопроекты были свернуты и возобновлять их никто не собирался. Но это представлялось Налии не таким уж важным по сравнению с тем, что Соломон и Агарь плакали от счастья, встречая ее после суда.

Правда, это, увы, никак не отменяло того, что их время было на исходе. Соломон в последние месяцы страдал от застойной пневмонии, усугубленной неподвижным образом жизни и многолетним курением, у него развивалась дыхательная недостаточность и поражение сердечной мышцы. Налия перебралась в родительский дом, нашла в Семере постоянную работу, и муж поехал с ней. Правда, Айвару теперь было гораздо труднее добираться до больницы, и через некоторое время, когда его уже стало шатать от головокружения и появившейся боли в ногах, главный врач посоветовал ему хотя бы перейти на неполную неделю.

— А как же я дела оставлю? — возмутился Айвар.

— Дела будут в порядке: на это есть достойная смена, которую, между прочим, ты и воспитал, — заметил врач, — Так что ухаживай за своими стариками спокойно, уж это лучше тебя никто не сделает.

Айвар и сам понимал, что долго оставаться на посту медбрата не сможет — ему все чаще приходилось ходить с тростью, а из-за суженных зрачков стало портиться зрение и он уже плохо различал надписи на этикетках и ампулах с лекарствами. Но он продолжал ездить в больницу три раза в неделю, чтобы обучать и организовывать молодой персонал. Там к этому времени многое поменялось, в том числе благодаря церковной общине и лично Налии — чистые полы и постельное белье, нормальная вентиляция, оборудованные санузлы (на фоне других провинциальных больниц Эфиопии), кипяченая питьевая вода и сносная пища. А сам Айвар обучал младший персонал таким основам сестринского дела, как уважение к личности пациента, внимание к жалобам и поощрение самостоятельности. Поэтому лечебный уход в его понимании всегда переплетался с наставляющим. Сюда попадали невежественные люди, которых впервые приучали есть столовыми приборами, пользоваться нормальным туалетом, чистить зубы и содержать в порядке выделенное место.

Пока Айвар был в больнице, Агарь сама в меру сил ухаживала за мужем, а в остальное время он занимался купанием и бритьем тестя, перестиланием постели, стиркой простыней, кормлением, обработкой пролежней. У Соломона еще сохранялась воля, остатки интереса к жизни и проницательный блеск в глазах, и он любил долгие задушевные беседы с зятем и прогулки, когда Айвар вывозил его в сад в кресле на колесах. В сущности они помогали друг другу: Айвару самому было легче ходить, опираясь на кресло, и во время таких прогулок они с Соломоном, отпивая теплый сладкий чай из термоса и обсуждая новые инициативы правительства из газеты «Аддис-Зэмэн», выглядели совсем как дряхлый отец и немолодой сын.

Однажды, прохладным и пасмурным утром, когда они так отдыхали в саду, одетые в старые теплые куртки и резиновые сапоги, в калитку неожиданно вошли двое мужчин — один европейского вида, а другой эфиоп. Приглядевшись, Айвар узнал своих старых учителей, которые сочли его виноватым в беде Налии. Они успели выйти на пенсию, тихо жили где-то вне столицы с семьями и не интересовались последствиями этого дела. Однако слухи о том, что Налию полностью реабилитировали, а Айвар все это время работал в деревенской больнице, все же дошли до них.

Пожилые медики с горестным изумлением смотрели на своего ученика, которого никак не ожидали увидеть в таком состоянии. Айвар также сохранял бесстрастное молчание и в конце концов тот, который был из России, заговорил, даже забыв поздороваться:

— Айвар, ты нас прости, если можешь, нам ведь просто было обидно за девочку. Нам очень жаль, что мы тогда тебе не поверили…

— Мне тоже было жаль, — наконец произнес Айвар невозмутимо, и лишь уголок рта у него слегка дернулся, — Это все?

Мужчины приумолкли, словно пытались подобрать слова, но тут Соломон сказал тихо и жестко:

— Уходите.

С тестем Айвар всегда старался улыбаться, но чувствовал себя очень скверно от сознания, что человек все-таки бессилен перед смертью и одиночеством. Налия впоследствии горько раскаивалась, что в это время опять упустила мужа, из-за работы и юридических процедур по снятию судимости. Новая деятельность отвлекла от тяжкой атмосферы дома и открыла ей второе дыхание, в то время как мир Айвара сузился до кабинета Соломона, в котором он теперь спал. Там же он отсиживался в моменты дурноты, не желая смущать жену и тещу, хотя покусанные губы и исцарапанные щеки все выдавали. «Видели бы это мои родичи — точно решили бы позвать экзорциста» — говорил он тестю, находя силы иронизировать.

Дни начинались одинаково: он с трудом заставлял себя подняться и привести внешний вид в порядок теми же средствами, какими молодые наркозависимые ребята маскируют свое пристрастие от семьи. После таблеток оставалось напиться крепкого чая, закусить яблоком и браться за дела. Как ни странно, времени на отдых у Айвара теперь было даже меньше, чем в больнице, и немного расслабиться удавалось только по пути к лавке, где он покупал газеты, — солнце, городской шум и отстраненные лица прохожих помогали ненадолго забыть о том, что ждало дома.

Чаще же в те моменты, когда старик спал, Айвар тоже мог лишь провалиться в дремоту или неподвижно сидеть на одном месте, глядя куда-то перед собой. Днем морфин кое-как помогал встряхнуться, а к ночи вводил в забытье, и так было немного легче держаться. Но порой в памяти всплывали жуткие образы из прошлого в деревне, черные иссушенные фигуры, полумертвые или полные животной силы и ярости от пьянства или тех же одуряющих трав, во власти которых сейчас жил он сам.

Иногда приходили и теплые воспоминания, тоже странные и изломанные, — детство, родители, лагерь на Финском заливе, девушка из Питера с золотыми волосами, фото которой все еще хранилось в потайном отделении бумажника вместе с засушенным цветком ириса. Вспоминал он и о Паше, с сожалением думая, что не поговорит с ним больше о школе, о друзьях и первой любви, о выпускном вечере и планах на будущую профессию, что не побывает на его свадьбе и не поиграет с его детьми, которых, конечно, считал бы своими родными внуками. Айвар думал иногда, что ради сына, может быть, оставил бы Эфиопию, вернулся вместе с Налией в город своего детства, наплевал на недоброжелателей, лишь бы видеть, как он растет и мужает, живя в любви и ласке. Но мечты навсегда остались в прошлом, а сейчас разумом Айвара все больше овладевали мысли другого рода, которые скорее походили на жуткие и сонные чары.

Он с трудом удерживался, чтобы не превысить дозы, и пытался подавить боль любыми средствами — пил настои, прикладывал компрессы, смазывал пятки обжигающей пастой, чтобы кровь отливала от головы. Но его снова неизбежно тянуло к морфину, и в конце концов Налия обнаружила изменения. Она попыталась прятать таблетки, но вскоре ей позвонили из больницы и сказали, что Айвар просил одного из молодых медиков ввести ему морфин внутривенно, говоря, что ему просто невыносимо плохо. Тот понимал, что оказывал начальнику медвежью услугу, но уважение и жалость в тот момент взяли верх над долгом.

— Но вы же понимаете, дорогая Корналия, чем это кончится, — с сожалением сказал врач, — Сегодня он попросил, завтра потребует, а послезавтра украдет. Мы все его уважаем и любим, но нельзя закрывать глаза на факты. Примите меры, какие сможете, чтобы это не привело к чему-нибудь ужасному.

Тем же вечером Налия вернула мужу спрятанные запасы и с горечью заметила, как нездорово блеснули его обычно сонные глаза. Он сидел с опущенными плечами, босой, плохо выбритый, в полузастегнутой рубашке поверх майки, кожа на запястьях и лодыжках местами была содрана до крови. В таком виде он в последнее время и слонялся по дому, если не мог уснуть в те моменты, когда отцу ничего не требовалось. Но ни она, ни старики, измученные собственной слабостью, ничего не заметили…

Собравшись с духом, она произнесла:

— Только обещай мне, пожалуйста, что больше колоться не будешь.

— Не буду, клянусь, — тихо промолвил Айвар, — Прости, если только сможешь, Налия, но мне тогда стало так страшно! Что же будет дальше…

Он сказал это с такой неподдельной душевной болью, что Налия сразу ему поверила и положила теплую руку на его плечо.

— Знаешь, в последнее время мне часто снится похожий сон, — заговорил он, немного помолчав, — Огромное здание в каком-то мегаполисе, все окна светятся, за каждым идет какая-то жизнь. Длинный коридор, много дверей и квартир. И вот я стою в этом коридоре, прислонившись к стене, и слышу — за одной дверью громкие рассерженные голоса, за другой пугающая тишина, за третьей долго шумит вода, за четвертой кто-то зажигает спичку. Иногда в коридоре появляются и другие люди — кто-то покидает одну из квартир, кто-то идет в гости. И я почему-то знаю, что их ждет, по ту или другую сторону двери. Знаю, что кто-то придет слишком поздно. Только ни во что не вмешиваюсь, продолжаю просто стоять и вслушиваться.

— И что происходит дальше? — спросила Налия, когда вновь наступила пауза.

— По-разному: иногда с потолка капает вода, иногда невдалеке пахнет дымом. Только до меня это все как будто не доходит. Вроде я там, а в то же время меня как бы нет. Вот мне теперь и кажется, что я всю жизнь так прожил, за чужими дверями. Знал, что за ними происходит, кому уготована какая судьба, но ничего не мог сделать. Да никто от меня ничего и не ждал. Вот и сейчас… Я ведь ничего толкового сделать не могу, Налия, я не продлю жизнь твоим родителям и никому другому, я ничего не изменю даже вот в этом крошечном мирке. Я в нем просто есть…

— Вот ты и сказал самое главное, — тихо произнесла Налия.

Тут по лицу Айвара прокатилась одна-единственная слеза и он закопался лицом в ее волосы. Женщина долго поглаживала его по голове и спине, ничего не говоря, затем так же безмолвно нагрела воды и помогла ему умыться и лечь. Но сама Налия в ту ночь так и не могла уснуть, осмысляя свое второе поражение.

По вечерам Айвар всегда смотрел сквозь оконное стекло в темноту и в его глазах неподвижно стояла влага. Не видя никого рядом, он проговаривал вслух странные слова, будто из вымерших языков, и периодически делал резкие движения рукой, словно обрисовывал невидимые силуэты.

— Что все это значит? — тихо спросила однажды Агарь у дочери.

— Не знаю, мама, — призналась Налия, — Может быть, его в деревне колдуны чему-то научили, но меня он в это не посвящал.

От исповеди и причащения перед смертью Соломон отказался наотрез, как и от всякого присутствия в доме духовных лиц в его последние часы. «У нас и так есть один святой» — сказал он коротко и твердо.

Агарь пережила супруга на несколько месяцев и ушла тихо, не мучаясь и не доставляя никому хлопот. Похороны стариков проходили по удивительным африканским обычаям, с красивыми песнями, в которых внешняя бравурность сочеталась с глубокой внутренней болью. Айвар и Налия стояли в первом ряду, вместе с лучшими друзьями родителей, и тоже тихо пели, как делали их предки и другие дети Черного континента, пряча за мелодией душевные надломы.

Вскоре после этого Налия однажды утром застала мужа за неожиданными хлопотами. Он надел отглаженную белую рубашку, тщательно побрился и собрал в рюкзак какие-то вещи. Не помня, чтобы накануне он говорил ей о каких-либо планах, она изумленно спросила:

— Куда это ты собрался?

— Прости, но я не могу тебе сказать, — мягко, но очень серьезно ответил Айвар, — Важно, что я сам это знаю.

— Это как же понимать? — нахмурилась Налия, — Что ты задумал? Ты что, оставляешь меня здесь одну?

— Пока — да, но поверь, что так надо, — произнес Айвар, — Я еду в одно место, которое однажды видел во сне. Его географическое название тебе знать не нужно. Зато мне необходимо узнать ответы на некоторые вопросы, и от них будет зависеть, вернусь ли я.

— Вернешься ко мне или вообще? — тихо сказала жена.

— Не надо раньше времени, — ответил Айвар и бережно погладил ее по голове, — И не плачь, пожалуйста. Я не могу назвать тебе точные сроки, но мне кажется, что ты сама поймешь, если меня уже не нужно будет ждать. И давай больше ничего не говорить, ладно?

Они вышли во двор, еще раз безмолвно посмотрели друг на друга и поцеловались, потом Айвар сел за руль и вскоре «Нива» скрылась за поворотом. Налия долго глядела ей вслед и происшедшее казалось ей каким-то безумием. Она уже не понимала, что за оцепенение нашло на нее и не дало остановить Айвара, которому взбрела в голову сумасшедшая идея. Если бы еще несколько лет назад он заговорил с ней про какой-то сон, она бы решила, что это не более чем странная шутка.

«А что ты могла сказать? — вдруг одернула она себя, — Да ты сама все сделала для того, чтобы кончилось именно так! Ты же ему шагу не давала ступить без своего одобрения! А теперь все, оно ему больше не нужно, да и ничье другое. Все, что мог, он для тебя сделал, а ему теперь нужна свобода, и какой ценой он ее получит, тебя уже не касается».

В смятении, с опущенной головой, Налия прошла в гостиную, бестолково водя рукой по мебели. Только сейчас она заметила мобильный телефон мужа, лежащий на журнальном столике.

— Господи, а таблетки-то он взял?! — вдруг ужаснулась она и бросилась обратно к двери, но замерла на полпути и бессильно опустилась на стул.

Тем не менее Налии пришлось взять себя в руки, в основном из уважения к наставлениям Айвара. Она понимала, что если боль и утихнет, то случится это нескоро, но не могла ставить жизнь «на паузу» и сказала себе, что муж просто уехал по делам. Так она красилась и одевалась по утрам, ехала на работу (от отца ей в наследство досталась хорошая иномарка), приводила дом в порядок с помощью слуг, кое-что ремонтировала, избавлялась от хлама, вела счета. Но все это казалось ей лишенным смысла.

Однако спустя где-то пару недель, когда день уже клонился к закату и сонный городок совсем притих, Налия вдруг услышала шум мотора. Боясь подумать, какие вести ее ждут, она выбежала за дверь, на крыльцо, и увидела родной автомобиль. Айвар вышел так быстро, как позволяли нездоровые ноги, и при виде жены даже выронил трость от растерянности. Ему пришлось опереться о скамеечку, и тут Налия наконец подбежала и осторожно обняла его.

— Мне стало лучше, — сказал он тихо и уверенно, прижимая жену к себе, — Вернуться в спорт я тебе, конечно, не обещаю, но может быть, мы еще найдем занятия по душе.