Жаворонок Теклы (СИ)

19. Когда корабль идет ко дну

Спустя месяц обследований Андрею Петровичу стало гораздо лучше. Подлатав здоровье и по совету Кости начав самостоятельно себя обслуживать, он освоился и даже нашел время и стимул для увлечений — любимой с молодости отделки мебели, поездок на зимнюю рыбалку с Пашей, после которых он угощал мальчика рыбной солянкой по собственному рецепту.

Надежда Павловна в конце концов стала звонить мужу и уговаривать «перестать дуться и смешить народ», но он твердо ответил:

— Надя, я и не собираюсь никого смешить разводами и разделами имущества, это просто нам не нужно. Но жить вместе мы больше не будем. Хочешь — вернись, но тогда на дачу перееду я. Пойми наконец, что я хоть и старый человек, но еще живой, у меня есть чувства, и слова тоже могут очень сильно ранить. Дочь у нас давно выросла, и глупо сохранять видимость семьи ради общественного мнения, когда остаток жизни можно потратить на что-то более толковое. Знай только, что я на самом деле очень тебя любил.

Некоторое время жена негодовала, изливала обиду подругам, многие из которых давно уже были в разводе и сейчас за сокрушенными взглядами и вздохами наверняка таилось злорадство. Но потом она тоже привыкла к уединению за городом, занялась шитьем и выпечкой тортов для знакомых, много гуляла, ездила на авторские экскурсии для пенсионеров. Впервые за долгое время Надежда Павловна позволила себе роскошь вставать с постели и готовить когда захочется, и понемногу вошла во вкус.

Конечно, она не удержалась и вскоре нажаловалась дочери на «мужиков, которые сами не знают, что им надо», но Нерина только сказала: «Ну что, доигралась? Довыпендривалась?» От такого безразличия мать вконец оторопела и убедилась, что в семье ее никто никогда не ценил и не понимал.

Костя по-прежнему часто навещал отца жены, привозя хорошие продукты, которые доставал по каким-то своим каналам, и иногда оставался на обед.

— Ну что же, сейчас вы неплохо выглядите для соломенного вдовца, — заметил как-то зять в своей обычной манере. Однако Андрей Петрович к ней давно привык и не обиделся.

— Видишь ли, Константин, — задумчиво сказал он, разливая чай, — С годами осознаешь все преимущества того, чтобы жить одному. Я же всегда был при ком-то, да и не принято у корейцев автономное существование, а уж тем более для стариков. Когда-нибудь, возможно, ты меня поймешь.

— Да я вас прекрасно понимаю, Андрей Петрович, — ответил Костя с улыбкой, — Я же всегда был испорченным корейцем. И кроме того, сейчас я тоже именно так живу, и представьте, нормально себя чувствую.

Андрей Петрович вопросительно посмотрел на зятя и тот добавил:

— Давайте откровенно: вы были бы рады, если бы я захотел помириться с Нери только потому, что мне тошно в одиночестве или я не в состоянии постирать носки с рубашками? Наверное, нет. Вот я и хочу, чтобы вы знали, что мне не тошно.

— Дай-то бог, Костик, — кивнул тесть, — Но тебе рано думать о таких вещах, в молодости нужна семья. А со старческими проблемами куда легче сживаться, когда знаешь, что ты никому не в тягость, да и самому не надо заботиться о том, как угодить другим. А как я раньше жил? Сначала с родителями, потом рано женился и жену опять-таки привел в их дом. Куда еще-то? Не к ее же семье, хотя людьми они были славными, и моя национальность их нисколько не смущала. А вот Наде с моей родней пришлось туго…

Андрей Петрович присел к столу и заговорил, подперев рукой подбородок:

— Неричка, слава богу, об этом не помнит. Мой отец умер рано, еще до ее рождения, а вот мать к старости слегла, со всеми сопутствующими прелестями. Она всю жизнь была человеком жестким, а уж тогда стала просто невыносимой. И все это свалилось на Надю: и уход за свекровью, и маленький ребенок. Никто и не спросил, по силам ли ей это. А я что? Мое дело семью кормить, совесть чиста. Так что ей тоже было за что на меня обижаться, было… Хорошо еще, что длилось это недолго, хоть и грех так говорить. Но ведь многие так жили, и не принято было себя жалеть. Не принято себя жалеть…

Андрей Петрович приумолк — сознания будто коснулся какой-то холод. Только теперь он вдруг понял, что пытался донести до него парень из Аддис-Абебы, говоря такие очевидные, но почему-то показавшиеся ему дикими вещи. Он всего лишь хотел сказать, что быть слабым и нуждаться в помощи — это не преступление, не позор, не предательство близких и не попрание заповедей, а священное право, данное природой, которая создала людей противоречивыми и уязвимыми существами. За ум, принципы, способность творить и достигать каких-то высот люди расплачиваются внутренними разладами, болезнями и мучительным сознанием скоротечности жизни.

Костя, по-видимому прочтя что-то в его глазах, вдруг спросил:

— Что, вы Айвара вспомнили? А ведь я вам когда-то говорил. Не странно ли?

Он сделал паузу и добавил:

— Можно я вас кое о чем спрошу, Андрей Петрович?

Пожилой мужчина крайне удивился этой неожиданной церемонности совсем не в духе зятя и утвердительно кивнул.

— Вы невзлюбили Айвара за то, что он заговорил на эту тему при вашей жене и дочери?

— Да нет, Костя, я не такой слабонервный, — возразил Андрей Петрович, — Он мне в то время досаждал по многим причинам, хотя и не по своей вине. Но это тоже сыграло роль. Представь себе: много лет моя семья жила, как водится, по моим правилам, согласно которым о родственниках обязана заботиться жена и невестка, иначе зачем ее приняли в доме мужа? Ну да, приходилось тяжело, так кто обещал, что жизнь будет легкой? И вдруг какой-то другой мужчина ставит все это под сомнение! Естественно, никакому отцу и мужу не понравится такой удар по авторитету. Если бы они и дальше прислушивались к нему, это неизбежно размыло бы почву в нашей семье. Хотя она все равно рухнула…

— Вот именно, — сказал Костя, — Умел же он показать, чего мы на самом деле стоим, горе-семьянины. А помните, вы еще мне сказали, что мужчины не должны тратить жизнь на опеку сирых и убогих, потому что их дело — творить, расширять границы и покорять вершины?

— Ну да, Костик, помню, но разве ты со мной не согласен? Мы ведь с тобой из одного теста, друг мой, оба всегда были реалистами.

— Да согласен я с вами, — усмехнулся Костя, — Только с дополнениями. Женщины тоже не должны гробить на это жизнь, потому что их дело — поддерживать нормальный климат в обществе, создавать красивые вещи и растить здоровых детей. И здоровые дети не должны страдать от появления в семье безнадежного инвалида, потому что их дело — вырасти и найти себе дорогу в жизни. Даже у стариков на свете есть дела, если только голова еще ясная. И вот для того, чтобы все могли жить своими делами и своей жизнью, а не чужим овощным существованием, и созданы люди особого склада, которые готовы взять это дерьмо на себя. Они не жертвенники, не мазохисты, нет, — это тоже призвание, за которое, кстати, государство должно им очень хорошо платить, потому что они сохраняют для него живых и психически здоровых граждан. Слава богу, что эволюция изобрела этих людей. Без них, уверяю вас, этот хваленый мир был бы другим. А он, этот Айвар, в самом деле такой — да, представьте себе, при всей своей личной неприязни я, в отличие от вас, ему верил.

— А знаешь, чем это обернулось для него самого? — вдруг произнес Андрей Петрович и постепенно поведал зятю и все то, что рассказал Даниэль, и историю Айвара с Олей.

— Охренеть, — емко подытожил Костя, скорее в такт своим мрачным раздумьям, — А я-то все думал, не мог понять: что мне в присутствии вашего Павлика всегда не по себе становится? Будто я этот взгляд уже где-то видел. Вон оно как…

— Это ты напрасно, — заметил Андрей Петрович, — Он же очень добрый и миролюбивый мальчик, чего тебе бояться?

— Да я вижу, что он славный парень, и беспроблемный, не в отца, так сказать… Дай ему бог не наломать таких дров в жизни, как Айвар. Даже имея такое призвание, человек обязан в первую очередь думать о себе, о близких и о тех, за кого отвечает напрямую. А он что сделал со своей женой? Обрек мучиться не только с двумя умирающими стариками, но и с одним галлюцинирующим наркоманом. Что он сделал со своим сыном, пусть и названым? Просто исчез из его жизни без каких-либо объяснений, притом что этого мальчика однажды уже бросили. Что, в конце концов, сделал с собой?

Тут Костя на некоторое время приумолк, и Андрей Петрович, поколебавшись, спросил:

— Ты хоть немного жалеешь о том, что тогда случилось?

— Да говорите прямо: о том, что я сделал, — ровным голосом ответил молодой мужчина, — Сам не знаю. С Олей, конечно, плохо получилось, спору нет, но разве тут виноват я один? Его собственная глупость сыграла не меньшую роль. Но если бы можно было вернуть все назад, я поступил бы так же, не буду кривить душой. Я же говорю, Андрей Петрович: я плохой человек. Только все равно как-то противно внутри… Вот если бы можно было из нашей жизни вычеркнуть все, что связано с этим парнем, просто не было его здесь и все! Понимаю, что я неправ, ведь это он отчасти мозги мне на место поставил, но ничего поделать не могу. Я уж даже и Нери отпустил, думал, что тогда легче станет. А не становится…

— Вычеркнуть, увы, ничего нельзя, Костя, — мягко сказал Андрей Петрович, — Мне ведь тоже все эти годы было не по себе. Но жить-то надо! И раз уж у меня в мои семьдесят есть силы что-то менять, то тебе сам бог велел, как говорится. Если ты правильно этим распорядишься, то когда-нибудь сможешь себя простить.

«Это вряд ли» — подумал Костя. Он как всегда сохранял свою бесстрастность, но от рассказа Андрея Петровича его пронзила страшная мысль о спрятанном письме из Эфиопии. И когда он уточнил, в каком году у Айвара началась беда, все встало на свои места. Так вот о чем просила Налия Теклай, единственный человек, кроме Кости, который знал о существовании письма, так и хранившегося в ящике его стола. Она, как прагматичная натура, рассчитывала не только на моральную поддержку, но и на юридическую и общественную помощь, которую супруги все-таки получили уже от совершенно посторонних людей, но слишком поздно. Она знала, что муж сам ничего не попросит, и наверняка не стала говорить ему и о письме — Айвар уж точно не одобрил бы подобной инициативы.

Все это время Костя, конечно, помнил о содеянном и не мог отделаться от мысли, что не спасал свой брак, а просто хотел сделать побольнее ненавистному эфиопу, мечтал испортить ему жизнь за несколько испорченных месяцев красивого романа. Но удовлетворение оказалось коротким и быстро развеялось в наступившей пустоте. Порой он даже желал облегчить душу, хотя и не знал как, — не в церковь же идти с его полным и безнадежным презрением ко всякого рода обрядам! Но после того, что рассказал Андрей Петрович, дверь захлопнулась: говорить об этом уже нельзя было никому. И Айвар не только скатился на дно, но и не узнал, что жена пыталась его спасти.

А ведь у Кости только назревали перемены в жизни, на которые, как ему казалось, он уже выстрадал право. Год назад в одной из командировок на Камчатку он познакомился с девушкой, работающей в компании по продаже икры и других морских деликатесов. Ее звали Дарья Егай, она была из небогатой многодетной семьи местных корё сарам и пробивалась в жизни и карьере сама, без чьей-либо протекции. При этом у нее было удивительно мягкое и доброе лицо, что компенсировало его неяркость и даже заурядность черт. Умом, знаниями и способностью поддержать беседу Дарья также не была обделена.

И очень быстро у Кости с этой молоденькой и слегка романтичной кореянкой завязалась дружба. В этом не было и намека на флирт, но они неожиданно стали сближаться душевно, чего он давно за собой не замечал. Поначалу он просто с интересом слушал рассказы и мысли Дарьи о народной кухне, о том, как еда бедняков превращается в блюда премиум-класса, и о ее любви к морю. А потом это мало-помалу стало отрадой для его закрытого и уже очерствевшего сердца.

— Знаете, Даша, я тоже всегда очень любил все, что связано с морем: корабли, запах топлива, соленый воздух, ветер, — поделился Костя с ней, когда они однажды гуляли на досуге невдалеке от Голубых озер, — Когда я был ребенком, меня неоднократно привозили сюда в гости к родне, но все-таки Балтика, куда более скромная, мне была дороже. Я подолгу мог тусоваться в нашем порту, смотреть на торговые суда и мечтать о далеких странах.

— Может быть, среди них есть страна вашей мечты? — спросила Дарья с улыбкой, — И когда-нибудь вы ее найдете и откроете там свое настоящее «я»?

— Нет, я не могу долго жить без Питера, — уверенно сказал Костя, — Это единственный город, с которым я на одной волне, Даша: он такой же красивый, одинокий и злой, не нуждающийся ни в чьей дружбе и сам не желающий кому-то ее дарить.

— Да что вы такое говорите, Константин Сергеевич! — рассмеялась Дарья, — Вы удивительно приятный и умный человек, и уж одиночество вам точно не грозит. Мы здесь общались с многими рестораторами из Москвы и Петербурга, и никто из них не обладал вашей культурной интуицией. Вы относитесь к кухне и дизайну как к сфере искусства, и при этом работаете для широкого круга потребителей, а не только для элиты. Ведь культурное отношение к приему пищи является частью духовного воспитания, по крайней мере меня всегда так учили дома.

Почему-то ее непосредственность растрогала Костю, и он все больше общался с девушкой в свои визиты на Охотское море. Совсем недавно Дарья пригласила его на мастер-класс по корейским десертам со своим участием и угостила собственными пирожками «пегодя» со сладкой бобовой пастой. Они напомнили Косте материнские. Нерина пыталась усвоить кондитерские секреты свекрови, но потерпела неудачу, после чего Костя уверился в том, что с этим надо родиться.

От его искренних похвал лицо у девушки зарделось. Они поднялись на балкон одного из верхних этажей отеля, где проходило мероприятие, долго разговаривали и в конце концов Дарья произнесла:

— Константин Сергеевич, вы наверняка поняли, что я очень ждала вашего приезда. Вы давно мне нравитесь, и такой прекрасный мужчина не может не распознавать настоящего женского интереса к себе. Не подумайте лишнего, я просто хочу быть честной.

— Я это очень ценю, Даша, — ответил Костя, подавив легкое замешательство, — Но и вы имеете право на честность с моей стороны. Вы тоже мне небезразличны, но вы сами видите, что я женат, и хотя мы с женой сейчас живем порознь, это не дает мне права вас обнадеживать. У нас с ней нет детей, она ничем, боже упаси, не больна и я остаюсь в браке не из мифического чувства долга. Я просто еще не уверен, что хочу развестись. Более того, у нас до сих пор есть близкие отношения. И пока я не пойму окончательно, что наш брак себя изжил, у меня с вами ничего не может быть. Я слишком уважаю для этого и вас, и себя.

— Спасибо, Константин Сергеевич, — тепло сказала девушка, — Знаете, эти ваши слова мне сейчас в тысячу раз дороже любых обещаний и уверений. Я никогда не встречала никого более искреннего и порядочного, нежели вы.

«Что?! — пронеслось у Кости в уме, — Это точно про меня? Слышал бы ты, Айвар Теклай…»

Однако вслух он сказал другое:

— Это вам спасибо, Даша. Сейчас я могу предложить вам только уважение и дружбу, если вы на это согласны. Но знаете, с вами я задумался о том, что жизнь еще не поздно изменить. Вы только подождите немного, и тогда я уже либо предложу себя целиком, либо попрошу вас обо мне забыть. Третьего точно не будет.

Вернувшись в Питер, Костя долго раздумывал, как ему жить дальше, после откровений этой девушки. Она выделялась из толпы, как и Нерина, но не была такой мрачной и сложной, как та, смотрела на мир прямо, открыто и с любовью. Общение с Дарьей смягчало его душу, ему впервые за много лет хотелось светлых эмоций и он даже немного думал о том, какая у них могла бы родиться дочь, так что Дарья не без оснований решилась на столь прямой разговор.

Все осложнило то, что он узнал от Андрея Петровича. Костя понял, что повесил на себя страшный неоплатный долг, и теперь вопрос был в том, как сделать дальнейшую жизнь хоть немного легче. Он уже мало надеялся на будущее с Нериной: любовь к ней превратилась в больную, голодную тягу, он мечтал дарить ей счастье и свет, но почему-то делал ради нее только подлости. И пока между ними будет близость, пусть даже чисто сексуальная, никуда не денутся и темные мысли, недоверие и груз грехов.

И вот появился шанс хотя бы немного освободиться. Он встретил женщину, которая не знает его прошлого и не пробуждает в нем лживого и грубо чувственного зверя, с которой не придется вздрагивать, услышав злосчастное слово «Африка», которая явно будет хорошей и любящей женой и матерью. Да, она любит не его, а то, что придумала о нем, но вдруг именно в этом для Кости спасение от самого себя? Вину перед Айваром все равно ничто не загладит, зато Нерина еще успеет найти свое счастье.

А с другой стороны — вправе ли он обманывать Дарью, питать иллюзии молодой и чистой девушки? Одну такую Костя уже прельстил, и это никому не принесло счастья, да еще загубило чужую жизнь. Так есть ли надежда, что история не повторится? А главное, как скоро ему надоест ее восторг перед его вымышленными добродетелями?

Весь вечер Костя вел этот напряженный диалог с самим собой, наконец собрался с мыслями, написал и отправил Дарье по электронной почте короткое послание. «А это письмо нужно отослать обратно в Эфиопию, — подумал он, — Может быть, ему когда-нибудь удастся его прочесть. Конечно, он меня скорее всего проклянет, но на мне и так всегда было проклятие, хуже не станет. Кстати, а почему? Не знаю. В том-то и проблема, что я не знаю, почему я такой».

Ближе к ночи он сидел в гостиной и вспоминал, как они с женой в прошлые годы встречали зимние праздники в ресторанах, с командой и гостями, а на корейский Соллаль ездили к океану. Елку было не принято наряжать: оба не видели в этом особого смысла, пока нет детей. Однако Нерина когда-то подарила мужу набор новогодних шаров, которые она сама вышила золотыми нитями и инкрустировала мелким жемчугом. На них были сказочные мотивы — жуткие сценки из легенд Чукотки, Якутии и Дальнего Востока, идолы из бересты, духи огня и ветра, дикие звери, людоеды, охотящиеся по тайге за добычей. Перед Новым Годом Костя всегда складывал их в красивую стеклянную вазу и ставил на видное место, а потом убирал до следующего праздника.

И сейчас он тоже не забыл о них. Заново рассматривая шары, Костя решил, что Дарья наверняка была бы в ужасе от подобных фантазий. А вот ему они всегда нравились, только сейчас почему-то стало не по себе — Костя вдруг вспомнил слова из народной чукотской сказки, которую Нерина любила читать наизусть:

«Л юдоед — это не человек, а половинка человека. Прыгает на одной ноге, хватает одной рукой, глядит одним глазом, дышит и даже сопит одной ноздрей. Говорят, что и видит не целое солнце, а только половинку».

«Одним глазом… Только половинку… Твою мать! Что за чушь лезет в голову!» — выругал он себя. И тут с улицы донесся звук подъезжающего автомобиля. На секунду Косте показалось, что это плод разгулявшейся фантазии, но тут же он накинул куртку, быстро надел берцы и вышел за дверь.

Нерина, одетая в пуховик, с волосами, собранными в хвост и прикрытыми шерстяной повязкой, стояла рядом с его внедорожником, который был украшен экслибрисом «К.С.К.», по ее эскизу. Несколько секунд супруги безмолвно переглядывались. Иссиня-черные волосы Кости развевались от ветерка на фоне вечернего неба и поблескивающей в сумерках изморози, и Нерине вдруг показалось, что она видит темный водопад, величаво струящийся по камням под безмятежными ледяными небесами.

«Ну просто Черный Лебедь» — иронично подумала она и не удержалась от усмешки, которую было хорошо слышно в звенящем вечернем воздухе.

— Привет, — наконец сказал Костя, будто и не было их долгой и странной разлуки, — Почему ты заранее не предупредила, что приедешь?

— А что, я могла застать тебя врасплох? — спросила Нерина с улыбкой и подошла к нему. Он протянул жене холодную белую руку, на которой по-прежнему было обручальное кольцо, и она почему-то вздохнула. А лицо Кости осветилось еле уловимой, вызывающей улыбкой, одновременно вспыхивающей озорным огоньком в его чуть «неправильном» глазу.

— Ну что же, с наступающим тебя, — наконец сказал мужчина, — Но все-таки почему ты так внезапно сюда сорвалась? Надеюсь, ничего не случилось?

— Думаю, что случилось, Костик, — ответила Нерина, пристально на него посмотрев, — Ты верно заметил: меня внезапно что-то кольнуло, такое иногда бывает, когда люди подолгу живут вместе. Мне почему-то показалось, что тебе сейчас плохо.

Костя переменился в лице, горько и недобро усмехнувшись.

— Да? И что, сейчас ты все еще так думаешь? Ты уверена, что это мне плохо, Нери? Разве это я рискую в любой момент умереть от передозировки, кровоизлияния или отказа внутренних органов? Разве это я живу на обочине мира, где даже помощь толком не могут оказать? Моя проблема только в том, что я до сих пор тебя люблю. Ну да ладно, ты мне другое объясни: почему мужчине должно быть плохо, чтобы его заметили? Почему надо быть больным, странным или непризнанным, чтобы вы удостоили своими чувствами? С этими внезапными уколами, видениями, страданиями и потребностью спасать! Черт возьми, Нерина, почему нельзя просто жить?

— Костя, как ни странно, я хотела этот же вопрос задать тебе, — сказала женщина, — Только для нас он, по-моему, скорее риторический. Я не собираюсь ни от чего тебя спасать, и если ты скажешь одно слово — развернусь и уеду, но просто знай, что я хочу остаться. Даже если это уже безнадежно тонущий корабль, у меня нет желания с него бежать, потому что я тоже тебя люблю. И нет, ты не больной и не странный, ты наглый, расчетливый и опасный, я это знаю и временами тебя боюсь. Но в то же время ты все-таки живой человек и даже тебе иногда бывает плохо. Если ты готов довериться кому-то кроме меня, то я пойму, а если нет — скажи мне только то, что сочтешь нужным.

Пару мгновений они молчали и просто смотрели друг на друга. Эти слова ничего не могли отменить и зачеркнуть, не могли даже наставить на верную дорогу, придать ценность прошлому и дать гарантии на будущее. Они просто ставили в известность, которой теперь нужно было как-то распорядиться. Нерина вглядывалась в бескровное лицо мужа, на котором так и не дрогнул ни один мускул, в его глаза, прекрасные в своей дисгармоничности, а ее собственный внутренний жар, тяжелый и горький, пробился на волю, в отражающих свет фонаря слезах.

Тут Костя наконец притянул жену к себе за плечо и коснулся губами ее лба. Они долго стояли так, обнявшись, обмениваясь время от времени безнадежными, бездумными, но доверительными взглядами, утешая друг друга. Это не было принято в их супружеской жизни за ненадобностью, она должна была быть безупречной или никакой. И им только предстояло понять, существует ли что-то третье.