Мое темное желание

36

ФЭРРОУ

Вся оставшаяся неделя текла по моей коже, как теплая река.

В понедельник Зак попросил, чтобы я сопровождала его на обеды. Во множественном числе.

Его намерения были ясны. Проводить больше времени вместе. Приучить его к мысли о том, что он может разделить свою жизнь с женщиной.

Другими словами, я должна была стать его питомцем. Послушным спутником, который будет следовать за ним повсюду, ожидая приказов.

Я говорила себе, что соглашаюсь на это из-за шикарных адвокатов, которых он для меня нанял, но на самом деле мне нравилось проводить время вместе. Не совсем комплимент, учитывая его конкуренцию.

Компания Веры могла загнать монашку в питейное заведение. Табби и Регина больше подходили для пыток на черных сайтах, чем для дружеского общения. В представлении Андраша хорошее времяпрепровождение включало интенсивные тренировки и синяки от меча в форме банана.

А моя милая, прекрасная Ари жила на другом конце света.

Сейчас мы сидели в офисе Зака, уплетая сырую рыбу и обсуждая абстрактное искусство.

Я не могла этого вынести. Ни еду, ни пейзаж, ни человека, с которым я проводила время.

— Почему ты ешь с телефоном? — Я ерзала в кресле, перекинув ноги через подлокотник бархатистого сиденья и уставившись в свою тарелку.

Сашими. Какой-то огуречный салат и зеленый сок.

— Потому что работа никогда не останавливается. — Кусок торо исчез в его рту, но он не смотрел на экран.

Он смотрел на меня.

Я взяла сашими унаги между пальцами и уставилась на него так, будто он лично меня оскорбил. Все, что я увидела, глядя на него, был осьминог.

Закари Сан собственноручно испортил для меня суши.

— Если ты не делаешь перерыв, чтобы насладиться всей своей тяжелой работой, какую ценность она имеет?

— Ты не животное. — Зак вздохнул. — Пользуйся палочками.

— Я не умею. — Я наколола сырую рыбу одной палочкой, используя ее как шампур, чтобы запихнуть лосося в рот. — А я думала, что я Осьминог?

Его глаза чуть не вылезли из глазниц.

— Ты жила в Корее и так и не научилась пользоваться палочками для еды?

Не знаю почему, но все, что делал этот человек, вызывало у меня жар и раздражение — даже когда он хмурился, хмыкал и ругал меня.

Может, я страдала от стокгольмского синдрома? Но это означало бы, что он похитил меня, а не тот простой факт, что я сошла с ума и добровольно согласилась быть здесь.

— Нет. — Я выдохнула и отодвинула свою тарелку на его стол. — Я всегда пользуюсь ложкой и вилкой. Ари всегда меня за это ругает.

По правде говоря, на корейских металлических ложках с ультраширокой ручкой все было вкуснее.

Зак нахмурился.

— Я что, должен знать, кто такая Ари?

— Моя лучшая подруга из Сеула.

Он приподнял бровь.

— По сексу?

Ревнуешь?

У меня возникло искушение спросить.

— Нет, спасибо, — ответила я.

— Не перечь мне, Фэрроу. Я задал тебе вопрос.

— И что? Я не работаю на тебя, Закари Сан.

— В буквальном смысле работаешь. — Его губы едва шевелились, когда он говорил.

Я понимала, что подвожу его к грани безумия.

Я пожала плечами.

— Личные лакомые кусочки оплачиваются дополнительно.

Его челюсть застыла.

Он открыл ящик стола и достал бумажник, бросив деньги между нами.

— Ари — девочка или мальчик?

— Девочка. — Я пожала плечами. — Но это ничего не говорит о ее сексуальной ориентации.

Он бросил мне еще одну стодолларовую купюру.

Я свернула деньги вместе и засунула их в пояс.

— Натуралка. — Я улыбнулась. — И счастливо помолвлена.

— И она не могла научить тебя пользоваться палочками для еды?

— О, она пыталась. Но как только я поняла, что не могу достаточно быстро засасывать ими еду в рот, я потеряла всякий интерес.

— Еда не предназначена для того, чтобы ее вакуумировать. Она предназначена для длительного употребления.

— Сказал человек, который не работает на двух работах.

Он покачал головой.

— Констанс отреклась бы от тебя.

— Хорошо, что я не ее ребенок. Лучше никакой мамы, чем та, которая сгибает тебя до той формы, в которой она может тебя любить. — Я встала, жестом указав на отброшенную тарелку, гадая, так ли глубоко ранили его мои слова, как я хотела. Много слоев мертвой кожи покрывали его сердце. — Извини, это несъедобно.

Я никак не могла насытиться шестью крошечными кусочками рыбы. Я жаждала чего-то декадентского и вредного для меня. Чего-то, что мне не следовало есть.

Как Закари Сан.

Нет, Фэр, — подсказывала логическая сторона моего мозга. Например, чжанмён или пупусас.

Чем быстрее я это пойму, тем лучше будет.

— Это очень питательно. — Он продолжал жевать с закрытым ртом. Тридцать два раза за каждый укус. Непрерывно. — Идеальное топливо для твоего тела.

— Может быть, если бы я была машиной. — В чем я серьезно подозревала его. — Я знаю свое тело. И оно хочет чего-то, что закупорит его артерии до такой степени, что мне понадобится ацетон, чтобы очистить их.

Андраш меня убьет.

Андраша здесь тоже нет.

Он открыл рот — несомненно, собираясь отругать меня, — но тут же захлопнул его, а потом снова открыл.

— Например?

Хороший вопрос.

Что угодно, лишь бы не то, что я обычно воровала из холодильника — отвратительную диетическую еду Веры, Регины и Табби без глютена, натрия, углеводов и вкуса.

Поскольку я сомневалась, что смогу справиться с последствиями, если попрошу его на блюдечке, пупусам нужно было целых пятнадцать минут, чтобы разогреться в аэрофритюрнице, а мой любимый чжанмён находился в Роквилле, я остановилась на самом жирном, что только могла придумать.

— Пицца. — Я почувствовала, как у меня заблестели глаза, когда я улыбнулась воспоминаниям о том, как мы с папой поглощали кусочки перед походом на бродвейское шоу. — Я хочу пиццу в нью-йоркском стиле. Огромную, с тонкой корочкой, с таким количеством сыра, чтобы из него можно было вылепить пятилетнего ребенка в натуральную величину. — При этой мысли у меня потекло изо рта. — Вообще-то, пусть это будет одиннадцатилетний.

Он выглядел в ужасе.

Как будто я сказала ему, что хочу съесть настоящего ребенка.

И я подумала — почему бы не расширить границы? Зак был так глубоко оскорблен удовольствиями жизни, что мне захотелось заставить его попробовать их.

Посмотреть, из-за чего вся эта суета.

Я сложила руки, откинувшись на спинку стула.

— Когда ты в последний раз ел пиццу?

Его брови сошлись вместе, пока он рылся в аккуратно организованных файлах своей памяти.

— В третьем… нет, в четвертом классе, наверное. На дне рождения Тревора Макки. Прилетела с Сицилии, но была весьма некачественной.

Я попробовала пролистать его пустой настольный календарь палочкой для еды и покачала головой.

— О, Зак.

— Я знаю. Почему бы не прилететь поварам и ингредиентам из Италии?

— Мы закажем пиццу прямо сейчас. И лучше, чтобы она была настолько жирной, что нам понадобится четыре полотенца под коробкой, чтобы впитать пятна. И… — Я вскинула руки вверх, засветившись, как рождественская елка в Рокфеллер-центре, — …и пиво. Дерьмовое, водянистое пиво из колледжа.

— Бельгийское пиво, — возразил он.

Я покачала головой.

— Извини, но сегодня ты будешь пить со мной.

— Прекрасно. — Он сжал рот в тонкую линию. — Что следующее в моей карте бинго? Поездка в Aldi и передозировка фентанила?

— Aldi — это дерьмо.

— Полагаю, "это" не произносится?

Несмотря на мой ужас перед его строгим образом жизни, я обнаружила, что смеюсь.

— О, и ты, кстати, платишь.

Он выглядел готовым к рвоте, его высокие скулы были бледными и острыми. Мое сердце подскочило к горлу.

Я была уверена, что он откажется.

После нескольких минут молчания он отодвинул сашими.

— Ладно. Мы будем есть пиццу.

— Я рада, что ты прозрел.

Он поднял палец.

— При одном условии.

Мое сердце заколотилось.

— При каком…?

Пожалуйста, скажи что-нибудь грязное, что я все равно хочу сделать.

— Никаких отвратительных начинок

— Только ананас.

— Особенно не ананас.

— Ты всегда так жестко ведешь переговоры?

— Нет. — Он погрузил руки в огромную чашу для мытья. — Обычно я не веду переговоров. Я просто беру то, что хочу.

— А что не так с ананасом?

— Ничего. — Он провел полотенцем по ладони. — Просто пицца не является его естественной средой обитания.

— А что же тогда?

— Мусорный бак.

Грубо.

— Ну, мне это нравится, и ты собираешься меня приспособить.

Эта идея, казалось, ужаснула его.

— Почему?

— Потому что ты хочешь, чтобы я приспособилась к твоим двенадцати дюймам.

— Это не двенадцать дюймов.

— Но чертовски близко.

— Ты анатомически создана для того, чтобы толкать двенадцатифунтового человека, — заметил он.

— Ты анатомически создан, чтобы съесть бромелиевый цветок.

Он покачал головой.

— Это ужасно.

— Добро пожаловать в мир ухаживаний, Закари.

— У меня возникает соблазн сделать резкий разворот. — Зак нажал кнопку на приборной панели. — Натали. Закажи нам большую пиццу с ананасами.

— И сыра побольше, — прошептала я, привстав на край сиденья и забыв о необходимости соблюдать дистанцию.

В его челюсти дернулся мускул. Его нога оттолкнулась, отбросив мой стул на полфута назад.

Я надулась.

Он вздохнул, но добавил:

— И дополнительный сыр.

— Мистер Сан? — Натали вздохнула. — Вам… нужна помощь?

— Очевидно, — проворчал он. — За это я тебе и плачу.

— Я имею в виду, вы… вы в порядке?

Ага. Это было настолько невероятно.

— Отнюдь нет. — Он бесстрастно посмотрел на меня и вздохнул. — Кто я есть, Натали, так это киска.

На следующий день я потащила Зака на обед в консерваторию.

Мне всегда хотелось там поесть, но я решила, что ему нужно немного времени, чтобы отдохнуть после всего этого инцидента с ожогом и прикосновением Эйлин.

Мы ели поке-боулы. Салат вместо риса и дополнительный огурец для него. Прогресс.

На следующий день мы погрызли бранзино на балконе.

На этот раз он позволил мне накормить его жареным картофелем. Он хмурился и все время жаловался на жир.

Но перед самым окончанием трапезы я заметила, как он проглотил еще одну картофелину.

А на следующий день я приготовила нам обоим бань ми тхит нуонг, полив сэндвичи дополнительным домашним айоли. Я даже засунула в них паштет, когда он не смотрел.

Я бросила салфетку на свою пустую тарелку и откинулась на спинку кресла.

— Какое твое любимое произведение искусства?

— У меня его нет.

— Серьезно? — Я бумерангом взлетела вверх. — Ты собираешь столько произведений искусства, и ни одно не является твоим любимым?

— Нет. Не все нужно сравнивать с чем-то другим.

— Но… — Я нахмурилась. — У каждого есть любимое произведение искусства.

— Даже у тебя?

— Да. — Телефон-омар.

У отца была копия, которую я выпрашивала. Вера продала его на аукционе через несколько недель после его смерти.

Зак сделал паузу, откусывая кусочек.

— Автор Дали?

Меня сводило с ума, насколько крошечными и размеренными были его укусы.

Тридцать два жевательных кусочка.

На мой кивок он изогнул бровь.

— Это, должно быть, твоим любимым.

— И что это значит?

Он не ответил мне, обхватив губами сэндвич.

Когда обеденный перерыв закончился, я еще раз проверила его тарелку. Он не оставил ни крошки.

Каждое утро я по полчаса бродила по территории, открывая все окна в поместье, чтобы впустить солнце. Так мистер Сан впервые в жизни почувствовал тепло.

Я отказывалась есть в тишине, постоянно рассказывая ему о своей жизни.

О матери, которой никогда не было. Об отце, который был, но я никогда не могла насытиться. Одиночество.

Сеул. Фехтование. Олимпийские мечты.

Как я скучала по прежней жизни. По той, в Азии, вдали от моих злых сводных сестер и мачехи.

Он сидел и слушал все это. Как будто ему приходилось терпеть человеческое общение.

Иногда, когда я смеялась, он отшатывался.

Закари Сан был почти человеком.

Чтобы исправить его, мне нужно было сделать его настоящим.