Моя навеки, сквозь века

23.04

Всё оказалось хуже, чем я могла себе представить.

Итак, первый этап: объявляется набор в думу, на деревне собираются достойнейшие из достойных и решают, кто из них самый достойный – он становится выборщиком.

Второй этап: собирается по одному достойнейшему из всех соседних деревень, выбирают дважды достойного.

И так далее, до четырёх раз, в зависимости от класса собравшейся компании.

На последнем этапе, среди всех выбранных выбирались уже те, кто станет в думе думать.

Выбирать думца может мужчина, старше двадцати пяти лет. Исключения: арестанты, военные, полицейские, учащиеся, ещё некоторые мелкие группки и, конечно, женщины.

Голосование, как и в моём мире, тайное.

Двух типов: бюллетень, без установленной формы, и шары. Шары! Твою мать!

С первым, тоже не всё так просто. Нет никаких рамок. Кадеты – либералы, дошли до того, что нанятые ими мальчишки, прямо у входа на участок раздают уже заполненные бюллетени – об этом рассказал Герасимов с таким видом, что было похоже, что у него разболелся зуб.

— Всё очень! Очень плохо! — сокрушался фсбшник. — Мы безнадёжно опоздали! Осталась неделя! Неделя! А за наших кандидатов почти нет голосов! Нас никто не знает! Никто не знает Василия Слепцова, и он молчит! Другие кричат с трибун, — про себя не удержалась: главное, не с броневиков, да не с балконов балеринских особняков (1), — агитируют! Либералы, прохвосты – давным давно договорились между собой и продвигают своих кандидатов мыслимо и немыслимо, пока вся остальная страна ещё не закончила их выбирать! — Герасимов говорит спокойно, по большей части. Лишь изредка не сдерживается и повышает голос, тогда становятся слышны его чувства. В такие моменты он нервически пощипывает себя за усы.

— Я видела газеты, там тоже размещены их листовки с нужными именами, вырезай и иди, — я встала, прошла к немного сгорбленному Васе, положила руки ему на плечи. — У нас совсем нет голосов?

— Мизер, — ответил тихо мой любимый, Господи, какой груз я на тебя взвалила. Но всё лучше, чем то, что может с тобой случиться. Не стесняясь, поцеловала его в волосы и стала массировать ему плечи, — мы не пройдём, и всё зря. Зря я ушёл…

— Господа, — громко перебила его, не переставая жамкать, пусть больше и не гвардейские, но ого-го плечища. А хотелось бы не только плечища… соберись! — Вы понимаете, что соперник ваш играет нечестно? Многие из тех, кто берёт их листовки, и читать-то не умеют. На что вы надеетесь?

При виде меня, за мужниной спиной, Герасимов чуть улыбнулся, ничем не намекнув, на моё неподобающее воспитание.

— Вы не дворянка Алиса Ивановна? — и столько интереса в голосе! Я б купилась.

— И слава Богу!

— Даже так? — ухмыльнулся он не пойми чему.

— Ваши принципы закостенели. Господи, Боже мой, я так часто, в последнее время это говорю, что сама себе оскомину набила. Играть нужно по правилам, господа. А правила – не то, что дано свыше. Правила меняются вместе с миром, вместе с людьми. Это садясь за карточный стол с князем, можно рассчитывать на честность, хотя… думаю, каждый из вас может вспомнить по одному хотя бы графу-шуллеру. Голодному человеку не до принципов – их на хлеб не намажешь. А они голодны. Голодны и озлоблены. Или мы их переиграем, или они нас сожрут. Милый, — обратилась к Васе, — у нас нет времени на честность.

— II ne faut pas qu’ùn honnête homme mérite d’être pendu (2) — ах, ты ж, Боже мой!

— Да они сами тебя повесят, при первой же возможности! Крестьяне голосуют шарами! Кладут шарики за своих кандидатов! ВЦИКом у вас и не пахнет! Вы почему уверены в честности того, кто эти шарики потом подсчитывает! Господи, Боже мой! Да очнитесь! А если вас обоих, господа хорошие, завтра вешать придёт новая власть? Эти, над которыми вы сейчас посмеиваетесь, на которых смотрите свысока? Вы что же, возьмёте и пойдёте? Потому что достойно? Александр Васильевич! Услышьте меня! Заглушите голос своей совести и сделайте нужные результаты!

— Как это? — не то, чтобы я хорошо изучила Герасимова, но таким растерянным я увидела его впервые.

— Найдите людей, опытных и рукастых, уверена, у вас такие есть. Они смогут незаметно разложить по ящикам наши бюллетени. Не нужно превалирующее большинство – нам не нужна центральная сцена. Мы не должны привлекать внимание, иначе на нас ополчатся, лучше делать всё тихой сапой. А лучше бы найти среди подсчитывающих того, кто сможет проредить чужие голоса…

— Либеральные? — усатику моя идея пришлась по душе.

Я дальше продолжила, не отвлекаясь от родненькой, такой уставшей спиночки:

— Рабоче-крестьянские тоже.

— Алиса! — вклинился Вася. В этот раз на русском, Слава Богу. — Побойся Бога! Народ чем тебе не угодил! Мужик никогда не пойдёт против Государя! Мы с Александром Васильевичем думаем обратно – хорошо бы увеличилась численность простых людей в думе.

— Ты прав, душа моя, во всём прав! — ох, детка, какой же ты… детка! — Народ любит Царя, конечно, во всём ты прав, я, глупая, просто считаю, почему-то, что народ будет и дальше любить Государя, но голосовать за законы, которые им землю дадут. Я… я учу рабочих, Александр Васильевич. У меня не много учеников, но, буквально сегодня, я стала свидетельницей разговора: кабы я стал депутатом. Два моих ученика, и оба они сошлись на том, что царя они любят, да только грамота моя им не шибко то и нужна, это здесь, в городе, много где вывеску прочесть надобно, но часто итак понятно, где аптека, а где трактир. А вот скоро братки их в думе примут закон, чтобы им землю дали, да и разъедутся они по своим деревням. К чему им наша грамота, да город, да ещё хуже – законы принимать, в которых они ничего не смыслят. Это вот пусть другие – учёные бюджеты распределяют да реформы проводят, а им бы земли клочок и вся недолга… — придумала я весь этот разговор для одного-единственного бывшего офицера, который сам, такой беседы нигде и не смог бы услышать. А они были, и много. Я просто собрала всё в одно. — В своём сознании они прекрасно вмещают любовь к царю и поддержку либералов, на каждом углу горланящих о том, что скоро они всю землю отберут у помещиков и отдадут крестьянам!

Вася фыркнул.

— Не смейся! Ты знаешь, что я знаю!

Он прижал мою руку к щеке, поцеловал.

— Моя Алиса Ивановна – провидица, Александр Васильевич. Уж не знаю, как Господь наш смог уместить в одну такую маленькую женщину и красоту и ум, и такой дар, но именно Алиса рассказала мне о теракте, готовящемся на Павлова.

— Это… очень ценный дар. Нам бы его, в охранном отделении!

— У Алисы уже есть работа, — по голосу Васи слышно, как сейчас он рад, что работу мне Герасимов дал в госдуме, а не в охранке.

— Праааавда?

— Истинная, — кивнул Слепцов, — в госдуме, помощником письмоводителя.

— А письмоводитель у нас кто… — задумался Александр Васильевич.

Слепцов, сцепив зубы, выплюнул очередную немецкую, то ли французскую белиберду.

Многозначительное молчание, и:

— Как же ты исхитрился так подсуетиться, что невеста твоя с тобой рядом всегда будет?

Нет, ну хорош! Напоминает уже рабочий чат – один флуд и трата времени.

— Господа! Мы ушли от темы! — я отошла, стала покрасивее так, чтобы обоим мужчинам было хорошо меня видно. — Что делать будем?

— А что тут делать? Будем делать так, как требует долг – Родину нужно защищать любой ценой. Иногда приходится положить на её алтарь и собственную честь.

Фсбшник шарит.

— У меня к вам вопрос: как называется ваша партия?

— Единство в России, — отрапортовал Слепцов, прекратив пялиться.

Ужасно, просто дико, всей душой захотелось это сделать.

Мне это нужно.

Очень нужно знать прямо сейчас, что я смогла хоть что-нибудь изменить.

— А можно маааааленькую просьбу, — я свела пальчики, надула губки, распахнула глазки, — давайте изменим название пока не поздно? Нам нужно что-то проще, понятней, сильнее. На века. Соединая Россия, подойдёт идеально.

Ленин на балконе балеринского особняка – на углу Большой Дворянской улицы и Кронверкского проспекта стоит дворец, построенный по заказу М. Ксешинской. После возвращения из эмиграции в апреле 1917-го здесь работал Ленин. С балкона дворца балерины Владимир Ильич неоднократно произносил речи.

(2) II ne faut pas qu’ùn honnête homme mérite d’être pendu (фр) – честному человеку не должно подвергать себя виселице.