Моя навеки, сквозь века

04.05

Они сделали своё дело и ушли, заперев нас в том же помещении. Никто не озаботился тем, чтобы женщины привели себя в порядок. Больные вели себя так, будто произошедшее – абсолютная норма. Они снова зажили своей жизнью: ходили, сидели, бубнили, танцевали, молчали.

Смотря на них, я понимала: у каждой из них целый мир внутри. У кого-то прекрасный и спокойный, у других, как после армагедона, у третьих населён прекрасными птицами.

Страшное зрелище: перепачканные, избитые…

Мне нужен телефон. Герасимов говорил, он в кабинете главврача… Пошёл он к чёрту со своими планами и стратегиями, пусть сам ложится в психушку. Мне бы только добраться до телефона!

Нас так и не покормили, и в этом зале не было часов. Не знаю, сколько прошло времени, но скоро я не могла думать ни о чём, кроме еды.

Заглядывал врач, а в том, что это был врач, я не сомневаюсь.

Он выглядел другим: чистым, с интеллигентным лицом, на котором лёгкая печать усталости. Оглядел нас внимательным взглядом, заострил внимание на каждой.

— Опять дрались? — спросил в сторону, получил ответ, — новенькие есть? С них и начнём.

Дверь закрылась.

А потом за мной пришли.

И снова долгие переходы из коридора в коридор и снова в коридор. Наконец, мы остановились около двери с табличкой “Л. А. Данковскiй. Врачъ-псiхiатръ”.

Большая женщина, очень похожая на ту, увиденную мной ночью, подтолкнула:

— Ну, что стоишь-простаиваешь?! Дохтор тебя век ждать не буде!

Что ж…

Я вошла, человек, который заглядывал в тот зал, не отвлёкся от записей:

— Присаживайтесь, — кивнул на облезлую кушетку, единственную из мебели, за исключением его стола и шкафа.

Сейчас его голос был мягче, глубже, весомее. И слово, что он произнёс, сказалось очень медленно. Я наблюдала за ним, пока он заканчивал: чуть отросшие, но чистые, тёмно-русые, очень густые волосы. Они, будто, в беспорядке, но с острым лицом, выдающимся подбородком, выглядит очень гармонично. Эдакий сумасшедший учёный.

— Как вас зовут? — доктор отложил бумаги, внимательно меня оглядел.

Телефона на его столе нет. Либо это не главврач, либо меня обманули.

— Алиса Ивановна… Слепцова.

— Какое сегодня число?

Вчера было второе марта…

— Третье марта, тысяча девятьсот седьмого года.

— Почему вы здесь?

— Я не знаю, — я, и правда, растерялась. Не мог же Герасимов меня сюда отправить и никого не предупредить? И о нём вот так не скажешь…

— Вы помните, как оказались здесь? — окно за его спиной скрипнуло всей рамой.

— Меня привезли вчера… сказали, что здесь мне помогут…

— Кто привёз?

Я вертелась, как уж на сковородке.

Несколько десятков однотипных вопросов, некоторые повторялись. И врач… он говорил медленно, смотрел очень внимательно, глаз не отводил от моего лица. Вопросы ни о чём: кто я, где родилась-училась…

— Хорошо, Алиса Ивановна. Как ваше настроение?

Господи, Боже мой!

До этого мне действительно казалось, что мы на равных. Что оба адекватные, и он прекрасно это понимает. Мне просто нужно рассказать ему, зачем и почему я здесь. Интуиция подсказывает: нельзя. Нельзя говорить – в лучшем случае примет за ложь, в худшем – пропишет диагноз.

— Хорошее, спасибо.

— Как вам в нашей больнице? — Данковский откинулся на спинку стула, покусывает кончик карандаша. Ему не всё равно, я для него не рутина. Он смотрит заинтересованно, живо, внимательно изучая меня.

— Хорошо, спасибо.

— Вас разместили с комфортом?

— Да.

Вспомнилось его лицо, когда он заглянул в тот зал после драки: ни малейшего сомнения, что женщины сцепились сами.

— Как вам понравилась ваша палата? Условия подходящие?

Я колебалась только секунду:

— Да.

— Что ж, несколько вопросов по общему состоянию здоровья…

Аллергии, хроники…

— Вы нетронуты?

— Нетронута? — что это значит вообще?!

— Как женщина. Вы женщина или ещё чисты?

Сюр.

— Я нормальная женщина! — которой не нужно быть девственницей, чтобы быть нормальной!

— Поправьте меня… вы не замужем?

— Замужем! — кто бы мне сказал, что за бес в меня вселился.

— Муж ваш…

— В отъезде.

— Но вас сюда привезли…?

— Я не знаю, какие-то люди.

Как все современные люди, я бывала у психолога. Но всегда считала, что беседа с психиатром будет другой… в такой беседе, будто, оба собеседника должны понимать, что среди них есть псих. Этот же доктор, кажется, и не считал меня психичкой, я же, заговори с ним вне стен больницы, никогда бы не подумала, кто он по профессии. Он больше похож на поэта, увлечённого, забывающего, что волосы нужно стричь, а карандаш при барышне не грызут… Вася никогда не стал бы при мне грызть карандаш.

Вася не стал бы грызть хоть что-то ни при мне, ни при какой женщине.

— Мне необходимо вас осмотреть, — сказал доктор, поднимаясь. В этот момент, рама окна снова протяжно заверещала от ветра. — Лягте на кушетку.

— Зачем? — от растерянности я не смогла сразу выполнить его просьбу.

— Не волнуйтесь, — поднял руки ко мне ладонями. Улыбнулся вполне дружелюбно. — Это обязательная процедура, просто формальность. Нужно убедиться, что вы не больны инфекционными заболеваниями.

Звучит разумно, конечно. Но… Форточка распахнулась и Данковский испуганно дёрнулся и чертыхнулся. Если бы не его резкое движение головой, я бы не увидела, горящие кончики его ушей.

Легла с ногами на кушетку.

Руки врача потянулись ко мне, и я готова была поклясться: сейчас чужие ладони накроют мою грудь. Не может быть! Зачем это?!

Онемела от происходящего.

Дверь в кабинет открылась, шандарахнувшись о стенку. Грязные лапы застыли с нескольких сантиметрах от меня.

Ну наконец-то! — едва ли не сказала вслух, как облегчение сменилось озадаченностью.

Это был не Слепцов.

Этого мужчину я не знала.

— Лев Андреевич, добрый день! — уверенно сказал моложавый, но, очевидно, в летах мужик.

Очень уверенно, даже слишком уверенно и громко для человека, стрельнувшего глазами на трёх дядек в чёрных пальто у себя за спиной.

Он не сразу понял, что врач меня осматривает, а когда понял, не сумел скрыть удивления:

— Что у вас тут-с?

— Осмотр, — ответила я за онемевшего Андреича.

— Я смотрю, — новоприбывший смотрел на эскулапа, — психиатрия здесь шагнула далеко вперёд, пока меня не было…

— Николай Николаевич! — доктор, видимо, привидение увидел, в лице этого Ник Ника. Но совладал с собой. С голосом. Потому что так и стоял посреди кабинета.

— К вашим услугам-с, — лёгкий кивок, шляпа у него чуть съехала. — Сударыня?

— Алиса Ивановна Кос…

— Чудно, Алиса Ивановна. Вы, как я понимаю, к нам поступили вчера? Лев Андреевич, я забираю у вас эту пациентку…

— Но… Николай Николаевич, — он, Лев, был итак очень молод рядом с этим Ник Ником, а при его удивлении, которое всё не утихало, казался изумлённым юнцом, — это очень тяжёлый случай…

— Правда-с? — мы с Ник Ником чуть не сказали это одновременно. — Тем интереснее! У меня давно, знаете ли, не было тяжёлых случаев-с! Года два как! — бодрый старичок вспомнил обо мне: — пойдёмте, голубушка. Лёвушка, историю, — прошёл к столу, и, вопреки вопросу, схватил карточку. — Пойдёмте, пойдёмте… — я встала, ничего не понимая. — А ты, Лёвушка, подготовь, будь душкой, мой кабинет!

Мы и пошли.

Уж не знаю, что на уме у импозантного старичка, но доверия он внушает мне больше, чем человек, назвавший мой случай тяжёлым.

Коридоры-коридоры-коридоры… и мы оказались… в моей палате.