Моя навеки, сквозь века

13.05

В конце предыдущей проды небольшое изменение. Прошу понять и простить!

**********

Огромное количество людей, и всё низший персонал и пациенты. На моего спутника, как и на меня, никто не обращал внимания. Само по себе это странно. Не смотря на возраст, этот человек на полторы головы выше меня, и раза в два точно, шире. На такого дедулю грех не обратить внимание.

Мы проходили мимо очередной санитарки, когда она с товаркой волоком тащила взрослую женщину. Та упиралась, материлась, кричала, что её не имеют права здесь держать, что нельзя с ней так говорить. Пройти до них ещё было прилично, и я наблюдала издалека, как одна из работниц замахнулась, сцедив что-то сквозь зубы, женщина обозвала её дурой и быдлом. Внезапно, в перепалку вмешалась другая пациентка, она подлетела и влепила новенькой пощёчину.

— А ну прекратить! Что здесь происходит? — в этом голосе сейчас вообще ничего не напоминает игривых расшаркиваний с Лёвушкой.

— А ты иди своей дорогой! Без тебя разберёмся.

— Кто вы? Ваша фамилия? — я отчётливо увидела, как изо рта Ник Ника полетели слюни. Блииин.

Он навис над ними своей громадой.

Заозиралась: драчуньи и след простыл.

— А ты кто таков, что расспросы устраиваешь? — она, такая же грузная, как и все здесь служившие, развернулась на него всем телом.

— Я главный врач этой больницы! И я требую уважения к пациентам!

Тётки переглянулись между собой. У одной из них, с выпирающим горбом, в глазах появился испуг. Но ей слова не давали.

— Чем докажешь? — пошла в атаку другая.

— Тем, что уже сегодня же вас здесь не будет! Фамилия!

Она молчала.

А вот доктор воспрял. Его тяжёлая сутулость чуть распрямилась, и сам он весь олицетворял собой праведный гнев.

С нами поравнялось два парня в пальто, даже котелки не сняли.

— Узнайте, кто эта женщина, проконтролируйте, чтобы её рассчитали. Дождитесь, пока она соберёт вещи и проводите за ворота.

У него за малым пар не шёл из ушей. Всё, что он сказал ребяткам, прозвучало буквально на выдохе, через нос.

Ни слова в ответ, парни слаженно обступили надзирательницу, или санитарку?...

Мы пошли дальше, спутник мой ощутимо помрачнел, ушёл в свои мысли. Иногда поднимал голову, останавливал кого-то, отдавал распоряжения, и чем больше времени мы шли, тем больше он командовал.

Словно, просыпается по-тихоньку.

Только слишком по-тихоньку для этого места.

— Вы и правда главный врач? — спросила, как только он закрыл за нами дверь моей палаты.

Этот вопрос мучил меня с тех пор, как я услышала его должность. Вопрос, как и парадокс с ним связанный. С одной стороны: он не играл. Он был расстроен, раздосадован, разгневан, когда увидел ту сцену в коридоре. С другой: как этот беспредел может твориться без попустительства начальства? Есть ещё третья: он так разошёлся в отдаче поручений, к концу нашего пути, что я чётко поняла: впереди у него миллион дел. Разве я – та, которой не требуется его помощь, имею право его задерживать из любопытства? Отнимать драгоценное время?

— Не похож? — он прошёл к камину, достал из кармана спички, стал разжигать огонь. — Здесь… многое изменилось, — пробежался глазами по комнате, — в больнице, но не в этой палате. Её не тронули…

— Почему?

— Это палата для особенных пациенток Александра Васильевича.

Очень интересно. Я поудобнее развалилась в мягком кресле, готовая выведать из Ник Ника всё до капли.

Очень хочется спросить, все ли мои предшественницы были здесь по своей воле? Или их держали в этом комфортабельном номере насильно? Но… очень опасный вопрос: в лучшем случае, он мне просто не ответит. В худшем: оскорбится и закроется. Не хочу его спугнуть. Если он и правда главный врач, мне нужно это знакомство, как и его доверие. Старичок, которому, уже, вот такому расслабленному, меланхоличному, теперь не дашь и пятидесяти, нужен мне в союзниках.

— Он настолько влиятелен, что в больнице у него своя палата?

— Он глава охранного отделения, которое в ведомстве МВД, как и хозяйственный департамент, следящий за такими больницами. Неужели два больших начальника не договорятся между собой?

— Почему не тронули? — попробую с этой стороны.

— Побоялись? Сами не до конца уверены в своей правоте? — рассуждая, он придвинул второе кресло ближе к огню, распахнул свою шубу.

— Кто?

— Те, кто поменял здесь всё, ввёл свои порядки.

— Это не ваши порядки?

— Дитя моё, — он взглянул на меня такими глазами, как когда-то смотрел мой пожилой препод по начертательной геометрии, когда ударялся в изящество своего предмета, и сожаление, что кто-то из нас, студентов, не в силах понять его красоту. Вот-вот и заплачет от восторга, — когда я, много лет назад сделал свой выбор в пользу душевных расстройств, мною руководила не одна лишь жажда открытий и не только научный интерес. Я искренне верил, что смогу помогать людям.

Несколько поленьев ласково потрескивают в камине и комната уже не выглядит такой холодной, хоть дух казёнщины за раз в камине не спалишь. Он уселся поудобнее – кресло тяжело заскрипело под тяжёлым телом.

— Вы разочаровались?

Он задумчиво ковыряет кочергой.

— Не в людях – душевнобольным, как и тогда нужна помощь. Я разочарован… в системе. Эта пациентка, что сейчас напала на свежезаболевшую, она, буйная. Это ни хорошо, ни плохо, это факт, с которым необходимо считаться, если мы хотим добиться излечения. Больных необходимо группировать соответственно их психическому и физическому состоянию. Острые, свежезаболевшие, впервые сюда попавшие, часто неспокойные, и их можно понять, они шумят и привлекают внимание, раздражают психику тех, кто ищет здесь покой, и не находит. Они… они реагируют так, как умеют. Понимаете, по-хорошему, они должны быть в разных корпусах, не пересекаться друг с другом.

— Но… здесь есть такая возможность технически?

— Нет, дитя моё, нет, — он горько вздохнул. — И не будет, пока не будет ещё одной больницы, чтобы перевести туда часть больных. Как вы с цифрами?

— Лучше, чем с гуманитаркой.

— Чудно. Глядите вот так: два с лишним года назад мой коллега, доктор Чечотт проводил подсчёты. На тот момент острых, нуждающихся в призрении, по городу было 227 человек. Смешная же цифра, не правда ли? — он надсадно прокашлялся и продолжил: — но вот вторая категория, больные хронические, неизлечимые, их число составило 2877 человек. 1306 из них – спокойные, тихие больные, 647 из них способные к работе. То есть вторую половину смело можно забрать домой, им, конечно, нужно посещать врача, и делать это систематически, но они вполне могут существовать в обществе. Хуже того, остаются они в больнице – не только занимают место тех, кто критически нуждается в лечении, так и пользы тут никакой не получают.

— Зачем же их тут держат? — я сама не заметила, как разулась, слушая его, прикидывая цифры, забралась в кресло с ногами.

— А куда они пойдут? Кому они нужны?

— У них нет родных?

— У многих есть, но… люди, в большинстве своём невежественны. Мы только-только перестали изгонять бесов из душевнобольных, некоторые считают, что зря. Люди боятся, они боятся и самих этих людей и ответственности.

— А если сделать что-то вроде приюта? Не больницу, как эта. Это ведь… строение, устройства здания напоминает тюремный тип… планировка не современная, здание старое?

— Почти сотня лет, и да, вы правы, строили её как исправительное заведение для умалишённых арестантов. Вы, дитя моё, сведущи в архитектуре?

— Немного, не столько в архитектуре, сколько… люблю строительство.

— Ооо, прекрасно вас понимаю… построить что-то, оставить свой след в истории!

— Хотелось бы, но…

— Почему же вы стесняетесь своего этого интереса?

Честно говоря, мне больше хотелось бы вернуться к больнице, точнее к её проблемам, в моей голове уже сверкали плакаты: Слепцов – наш депутат, которому не всё равно! Ну или что-то в таком духе, пусть и в другой формулировке. Но Ник Ник смотрел на меня… просто. Просто смотрел, просто слушал, просто делился своим больным местом. О том, что за больницу у него болит душа, что ему не всё равно, я поняла ещё там, в коридоре, когда увидела те его больные глаза.

Когда тебе всё равно – не орёшь со слюной изо рта.

— Я не стесняюсь, но он не имеет смысла.

— Почему же? Строитель – прекрасная профессия!

— Но не здесь, не сейчас и не для женщины.

— Святый Господи, что за глупости в вашей светлой голове? Вы поглядите-ка на эту барышню, — Ник Ник так искренне улыбнулся… Господи Боже мой! Он улыбнулся мне как родной, лучики морщин побежали к вискам, и рот так сильно растянулся: — Сказали бы вы это Екатерине второй, когда она приехала в Россию всего лишь женой наследника. Или не желаете так далеко, так позвольте, восемь лет назад наша с вами соотечественница, Софья Васильевна (1), уже получила премию за кручение своего волчка. Или подите, скажите Лермонтовой (2), что женщина ничего не может? Вряд ли она, преподававшая химию в Московском университете, вам поверит.

— Вы… вы единственный мой здесь знакомый, который так думает.

— Просто другие ваши знакомые не знают, что вот тут, — он постучал по своей голове, — нет практически никакой разницы, в юбке его носитель, или в брюках. Вот и всё.

— Расскажите пожалуйста ещё о больнице? Как так вышло, что здесь такое творится?

— А что? Что здесь творится?

Начала я с того, что время обеда, и скоро сутки, как я не ела. Про пыль, затхлость и сырость в палате говорить не стала, зато в красках описала сегодняшнюю сцену. Хотелось ещё рассказать про увиденную ночью, в коридоре девушку, но я не успела.

Ник Ник на рассказе о драке с силой схватил себя за волосы, до вмешательства они были уложены идеально.

— Я не знаю, я просто не знаю… я не знаю, и не представляю, что делать… один в поле не воин. Ещё вчера вечером я был полон решимости, но сегодня понимаю: менять такой порядок, решительно, что бороться с ветряной мельницей. Ничего не выйдет, — он начал ходить по комнате, — нужно было всё оставить, а я не смог, силы духа во мне не хватило, — какое-то время он помолчал и продолжил: — количество больных растёт с каждым годом, нам приходится всё… всех теснить. До того дошло, что комнаты младших врачей, младшего персонала, давно заняты больными! Раньше каждый врач жил на этаже, а теперь, случись что, искать доктора – бежать во флигель! Ветхое здание кузницы давно перемостили в барак для буйных! А разве там можно содержать живых людей? Разве можно рассчитывать на их излечение, когда они живут подобно скоту? Кроватей, и тех, на всех не хватает! В девяностом году так вообще! Приказ от двадцатого мая! За сороковым нумером! Каждого, без исключения, душевнобольного, нынче направляют сюда, в больницу Николая Чудотворца! А если больница отказывает в приёме – протокол! Только ещё одна больница! Другого выхода нет! Снять нагрузку с этой, иметь место для манёвра с персоналом, вот единственно правильный путь. А никто! Никто не понимает! И это в наше время! В наш нервный век! Когда любой человек ежедневно борется за своё существование! Задвинуть лечение мозга и нервов, как неважное! Несущественное…

— Они просто не знают, не понимают важность ментального здоровья, — так хочется его поддержать, помочь. Он ведь и правда, не за себя, за идею, за людей.

— Даже вы, такая молодая, понимаете это, не то что они, там…

— Возможно, я могла бы вам чем-то помочь?

— Вы? — он удивился, но как-то не… не так сильно, как там, в коридоре.

— Если, конечно, смогу. Что особенно нужно вашей больнице?

Он засмеялся, но зло, не искренне.

— Это можно долго перечислять! Новое, ещё одно здание. Повышение продовольствия на больных. Квалифицированный персонал, квалифицированный! Обученные грамоте, которым не чуждо сострадание! Чей рискованный труд будет достойно оплачиваться! Ох, дитя моё!...

— Я попробую что-то придумать, не знаю что, и ничего не обещаю, но я попытаюсь. Ваш труд, всё ваше дело… это очень важно, просто бесценно. И вы! Вы невероятно сильный человек, раз до сих пор не забросили свою эту драку с ветряной мельницей!

— Да уж сильный, такой сильный, что пришёл сюда с полицией… — он сокрушённо покачал головой.

— Это разумная предосторожность!

— Ну, будет, — Ник Ник начал подниматься. — Как вы видели, дел у меня невпроворот, всё бы переделать… жизни бы хватило. А вы отдыхайте, раз уж вы здесь, скоро обед…

— Николай Николаевич! — я подхватилась за ним следом, — мой лечащий врач… тот человек? — отставаться с Лёвушкой тет-а-тет упорно не хотелось.

— А вам разве нужен лечащий врач? — он преувеличенно-бодро улыбнулся, — передо мной прекрасная молодая женщина, которая сама обещалась мне помочь, зачем ей врачи?

Вот и как это понимать?

— Я могу больше к нему не ходить?

— Я ваш лечащий врач, и прописываю вам отдых. Отдыхайте, Алиса Ивановна, позже я зайду.

Софья Ковалевская – математик и механик. Первая в мире женщина – профессор математики. В 1889 году получила большую премию Парижской академии за исследование о вращении тяжёлого несимметричного волчка.

Юлия Всеволодовна Лермонтова – химик. Вторая в РИ женщина, имевшая степень доктора химии.