Моя навеки, сквозь века

Дело третье. Товарища министра внутренних дел камергера двора статского советника В. И. Гурко о превышении власти и упущения по службе.

17 января 1907 года, Санкт-Петербург.

Аквариум (1) исходился в исступлении.

Громкая музыка по всей площади увеселительного сада звучала на все лады. Оркестры разных мастей: цыганские, румынские, французкие хоры – в каждом уголке сада музыка была своя, как и публика. Кабы сейчас небо над Санкт-Петербургом разверзлось, да погребло столицу под своими сводами, обитатели сего заведения и не заметили бы перемены в мире.

Пьяный, шальной угар, да желание, будто поскорее покончить свою жизнь в этом веселье, в похоти, словно разлитой в воздухе.

Вбегают туда-обратно официанты во фраках, двигаются сквозь марево табачного дыма, а из-за приоткрытой кабинетной двери – исступление пляски, стук каблуков.

Мыслей – нет, забот – нет. Вот здесь и сейчас – настоящая жизнь, сиюминутная.

Гиблое, страшное место, корёжившее судьбы, ломавшее людей.

Место, где сводятся знакомства, обговариваются дела, заключаются сделки.

Женщина, сидящая на коленях у Слепцова громко вздохнула и чуть задрожала. Он снова сжал её грудь, уже мягче. Та прильнула к нему, продлевая ласку.

Что ж…

Василий глянул на Улитина, по обе стороны от которого сидели сразу две цыганки, одна ещё даже пела. Купец щурит глаза – пьянее барина Аквариум ещё не видал. А бриллиант на мизинце поблёскивает, говоря: и богаче тоже, и щедрее.

Слепцов подлил Дине ещё.

— И душа, просто зашлась, в той твоей песне, несравненная моя, — он продолжил умасливание певички, не забывая проследить, как она вновь осушила свой бокал. Ручейками в её уши льётся то, что так гоже ей слыхать.

— Да что я, вот Варя Панина…

Громкий хлопок – бутылка “Клико” в руках Алексея, пробка в высь.

— За талант, коего не видал ещё Петербург! — крикнул купец-табачник, пьяно поливая шампанской пеной декольте девки, трущейся на его ногах, тут же слизывая пролитое. — Гуляй купечество! — швырнул бутылку и, сунув два пальца в рот переливисто засвистел.

Певички захохотали от восторга такому шику, кроме Духовской, та млела от литого в уши елея:

— Да какая Панина! Панина перед тобой, что коза на сцене! Черна, страшна, то ли дело ты, голубка моя несравненная, — в подтверждение горячности своих чувств, Слепцов припал к напудренной шее, выбивая из певички всхлип, то ли лестью, то ли лаской.

Слух отметил, что за тонкой перегородкой кабинета утихла музыка, зазвучал голос антрепренера – объявляет фокусы. Взглядом спросил стоящего у входа призрака – тот помотал головой, отрицая.

Одной рукой Василий пьяно, расхлябисто задрал девке платье, поглаживая ляжку, другой придвинул ей шоколадные конфеты.

— Талантливая! Вся столица должна тебе рукоплескать! Звезда! Да что столица! – Париж!

— Вяльцева нынче в Париже… ей французы кланяются… — Слепцов усадил её повыше, давая почувствовать падкой на лесть Дине, насколько она прекрасна и желанна.

Та заёрзала, нисколько не смутившись, потянулась к брюкам ряженого купца.

— Царица моя! — он перехватил её руку, — не здесь, — на секунду она, пожалуй, протрезвела, глянула обиженно. Василий поспешил заверить: — самая прекрасная артистка столицы достойна лучшего!

— Куда уж лучше, — хохотнула певичка, хлебнув из бокала, украдкой стрельнув взглядом на букет от Эйлерса (2), стоящий в отдалении, в хрустальной вазе.

— В собственный дом! — девка захлебнулась игристым, принялась кашлять. — Это сперва, щас дельце одно обстряпаем с компаньоном, и сразу куплю тебе дом, моя прелесть. На Невском!

— На Невском? — шёпотом переспросила Дина, растеряв всю негу. — Что за дело?

Слепцов, словно увидел воочию, как в маленьком мозгу её зашевелились сосудики, силясь подсчитать, и цифры в больших, почти что чёрных глазах.

— Или на Большой Морской? Куда пальчик твой, незабвенный укажет, там и станем жить… — штабс-капитан принялся заливаться соловьём, о том как славно они заживут, когда поженятся, сейчас вот, только денег купцы поднимут, дело сделают… А о мужских делах ей, богине и царице, знать не надобно… если только то, что знакомство ему надобно свести. Он ведь, Василий, сам сибиряк, золотодобытчик, а в столице ему нужен кто-то, кто в министерство вхож…

Призрак замахал руками, и фальшивый купец, не теряя опьянения, прильнул к Дининой руке, извиняясь, что надобно ему отлучиться. Улитин тут же завёл цыганскую песню, вовлекая Дину, не давая той кинуться за покровителем, коего девка уже считала своим, как и дом на Невском.

И размышляла, силилась размыслить, как же ей свести такое знакомство, дабы поскорее в свой новый дом въехать хозяйкой. И с собственной горничной, и поваром, и человеком таким, лакеем, который двери будет открывать, да к аппарату её звать, когда из театров станут звонить…

Хлопок двери, взгляд, брошенный вскользь, но мгновенно оценивший весь этаж, два шага, и Василий буквально нос к носу сталкивается с женщиной.

Уже немолодая, но хорошо сохранившаяся дама, буквально упала в руки штабс-капитану.

— Прошу меня простить, — Василий глядел не отрываясь в покрытое пудрой лицо. Неприкрыто любуясь, наслаждаясь.

Взгляд Сытовой же за мгновение оценил и фрак гостя, и бриллиантовую булавку, да и стать, и выправку, что не всегда в этом месте соседствуют с богатством. Особенно приглянулась ей чистота лица – отсутствие бороды и даже усов.

Слепцов глядел, хоть и видел другие глаза, в которые бы не посмел никогда выказать такую наглость, как открытое разглядывание.

— Я… признаться… мне…

— Что же вы? — пропела госпожа содержательница цыганского хора и цветочного киоска, словно скрипка зазвучала.

— Не ждал, что… простите, сударыня. Могу ли я загладить свою вину, угостив вас? Мы с компаньоном нынче в кабинете отужинать заказали. Осчастливьте нас своей компанией?

— Отчего же не осчастливить такого милого человека? — она зарделась против воли. Несмотря на старания, тот век, что звали её в кабинеты наперебой, минул давно.

Слепцов разжал руки, но не до конца. Аккурат так, чтобы птичка свободу почуяла, а женщина внутри силу чувствовала, мужчину за спиной.

Он взялся за ручку двери, как спутницу его окликнули:

— Александра Иванна! Александра Иванна! — запыхавшись подбежала сильно накрашенная лицом танцорка.

Сытова неприязненно дёрнулась:

— Галя, не теперь! — и отвернулась.

— Александра Иванна! Никак без вас! Простите-помогите! Настька упирается! Идти никак не хочет!

— Леонида к ней справь, и баста! Пойдёмте…

— Не пойдёт она, как есть не пойдёт! Порешить себя грозится, Александра Иванна, — Галя уже не стеснялась подхныкивать. Да так виртуозно, что подведённые глаза её оставались нетронутыми.

— Я могу вам помочь? Какие-то проблемы? — Слепцов окутал своей пятернёй пухленькую ладошку Сытовой, притянул её к губам.

Сожаление мелькнуло в глазах стареющей красотки.

— Мне, милый, на минуточку требуется отлучиться. И я вернусь.

— Играете? — Василий нынче – что студент влюблённый. Вид одинаково придурковатый.

— Ни в коей мере…

— С вами пойду, сопровожу. Да чтобы бунтарка ваша на вас не вздумала кидаться прослежу.

Она не смогла возразить.

Пока проходили вдоль стены, минуя расставленные столы, рука штабс-капитана твёрдо держала женскую ладонь, что уже маслом растекалась внутри. Он чуть тронул большим пальцем женское запястье, на что получил взгляд, полный огня высокомерной красоты. Так могла бы смотреть великая княжна, что сподобилась лаской осчастливить нищего гвардейца. Никак не меньше.

Василий уже подумал, что дело может оказаться куда легче, чем ему виделось, подходя к кабинету, он кликнул официанта.

Сытова скрылась за дверью, а он распорядился о букете, склонившись к уху молодого пройдохи. Тот быстро закивал, схватив всё на лету.

Ассигнация перекочевала из бумажника Василия в нагрудный карман молодчика.

Спина, затянутая во фрак удалялась, Слепцов взялся за ручку двери, не слишком интересуясь местной публикой, как застыл, что громом поражённый.

Через два стола от него, глядя в упор, сидела Алиса.

Та самая Алиса Кос, что восемь дней, как подменённой стала. Чурается его, тот единственный раз, что удалось ему перехватить её, пока бежала она от своего преподавания до дому, ни на мгновение не замедлила шага, да говорить с ним не пожелала.

“Здравствуйте” — всё, чего смог он тогда от неё добиться. Как ни пытался он завести разговор, а задача та была не из простых, когда жила она через дом от своей конторки.

Только благодаря неживым знал он, что в порядке у неё всё. Что всё своим чередом: ученики, устройство на курсах, да скандалы дома.

И вот сейчас, сидит она, словно белая ворона. Среди разряженных вдов, актрис, да скучающих жён, как белое пятно, сияет светлой головой, сзади неё, у стены, торшер стоит, светит ей прямо в спину, отчего видны все волоски, выбившиеся из уставшей за день скрученной в жгут косы.

Никакой это не нимб! Не может быть нимба у той, которая в такое место пришла. Да ещё и с кем! С шутом этим, Павловым!

Не спасли бы они его отца, ни в жизнь она бы с ним не свела знакомства!

Поверенный не оборачивался, но то Слепцову и не требовалось.

— Какая встреча! — он сам не понял, как оказался у столика в углу. Надо же! Будто вздумали тут секретничать! — Не помешаю? — Василий уже взял стул у соседнего стола, предназначающийся, очевидно, для гостя, которого ждал одинокий чиновник средней руки. Судя по костюму, бедолага положил месячное жалование за сегодняшний ужин. Мужичок что-то крякнул – напрасно.

Краем глаза он отметил, что Павлов еле заметно выпрямился, рука его взялась за хрусталь фужера. Но пить не стал, и улыбка не померкла. Если бы не почти невидимое напряжение всей его фигуры, Слепцов мог бы допустить, что вторжение нисколько не озаботило присяжного.

Хозяин вечера поприветствовал вторженца, Алиса же, так и сидела, едва приоткрыв ротик.

— Ах да, прошу простить. Не вежливо было бы не подойти, не поздороваться, — до сего дня Василий не думал, что можно говорить не разжимая зубов, но глядя на два наполненных, мерцающих в свете ламп бокала, на ладони, лежащие так близко на столе, он по-другому и не мог. — Какое-то событие? Что-то отмечаете?

— Что вы, ничего особенного, — Павлов продолжал улыбаться, поглядывая на Алису, плечи его понемногу вновь расслаблялись. — Отважились на шалость, — озорная, открывающая белоснежные зубы улыбка озарила его лицо, собирая у глаз морщинки.

Штабс-капитан невыносимо, мучительно сдерживал желание прорядить это природное украшение присяжного.

— Алиса Ивановна уговорила меня показать ей самое злачное место столицы. Вот я и поддался её уговорам, — Павлов сверкнул предупреждающе глазами.

Один, два, три – выдох.

— Что ж, и действительно, места дряннее в Петербурге не сыскать.

Павлов выдохнул через нос. А Василий едва не вскипел: за кого он его принимает? Может подозревать в унизительной, нечестной игре? Или что, ещё хуже, что он мог бы себе позволить здесь, сейчас, при барышне, пуститься в разговоры о борделях Питера?

— А что вы здесь делаете? — опомнилась Алиса. Но перед тем сделала глубокий глоток, разом опустошив полбокала.

Этак она опьянеет. А пьянеть в компании этого прощелыги…

— По службе.

Павлов усмехнулся, Девица Кос выпучила на него глаза.

Экая у неё мимика, ещё живее, когда она во хмелю.

Василий позвал официанта, подозревая, что Сытова может скоро выйти из гримёрки. Распорядился об ужине.

— Василий Александрович! — Павлов вмиг перестал улыбаться, поднялся, рука Слепцова усадила его назад.

— Поглядите на госпожу Кос. Что шампанское с ней делает, — игнорируя, как краска заливает нежно-белую кожу, продолжил: — пусть закусывает, да не пьёт больше, не то домой не сможет показаться.

— Мы заказали ужин, к вашему сведенью, — пыхча, как паровоз прогрохотала девица во хмелю. Глаза её, голубее неба, чуть остекленели, сделавшись и вовсе сказочными. Она потянулась к бутылке, не давая Павлову инициативу, подлила себе сама.

Дверь гримёрки приоткрылась, показав Сытову, которая тащила за собой танцорку.

Худосочная девица, едва прикрытая, да и то отчасти, упиралась, шла с явной неохотой. Лицом была свежа, умыта, без грамма краски, с покрасневшими глазами.

— С теми мерзавцами, что спаивают порядочных барышень, я считаю своим долгом расправляться, — сказал, словно ни к кому не обращаясь и поднялся, возвращая себе свой прежний, до Алисин вид. — Приятного аппетита. Я скоро освобожусь и сам отвезу вас домой.

— Да с чего вы…

— Тшшш, — зашипел Павлов, накрывая нежные пальчики Алисы своей ладонью, тем самым усаживая её, было поднявшуюся следом за Слепцовым. — Тем более, что никто не станет спаивать… порядочных барышень, а наш бравый капитан возвращается к тем, которых спаивать можно, и даже нужно.

Времени, ставить щегла на место, не было. Сытова обвела зал взволнованным взором и остановилась на Слепцове.

— Вы освободились? — он стал спиной к залу.

— Ещё немного, милый. Сейчас вот, дуру эту отведу, и я полностью ваша, — её пышная, вываливающаяся из платья грудь вздымалась часто и грузно, тяжело.

— Что с ней? Она чем-то провинилась?

— Провинилась, — зло зыркнула Александра Ивановна. — Ещё как провинилась! Забыла, дура, где работает, да что делать требуется.

— Вы врёте! — голос Алисы прозвенел из-за спины Василия.

Он обернулся – не померещилось.

Нет, конечно, увидев её в аквариуме, он сразу понял, что легко не будет, но что так, что она вздумает вмешаться, сунет свой носик… такое чревато полным провалом! И Павлов этот её ручной, куда глядел?

Знамо куда…

— Она врёт, Василий Александрович! — он мысленно застонал, — эта девушка танцевала на сцене. Потом к этой мадам подошёл тот человек, — разгневанная барышня ткнула пальцем в зал, — он дал ей деньги! А она взяла! Мне…

— Тише ты! — шикнула Сытова.

— Мне Николай всё рассказал!

Николай?!

— Тише ты, дура! — уже громче от Сытовой.

— Я бы попросил.

Кто сказал это громче: задвинувший Алису себе за спину Павлов, или Слепцов – не ясно.

— Вы торгуете девушками, как живым товаром! Какая мерзость! Вы – женщина! Подкладываете девочек под каждого, кто может заплатить…

— Барышня… — попытался Василий, да куда там! Плохо то, что они начали привлекать внимание, а в особенности – Алиса.

— Ладно бы они сами!

— Алиса Ивановна, — от Павлова.

Проще паровоз остановить!

— Вы заставляете их! Эта как та же проституция, — Василий почувствовал, как у него краснеют кончики ушей, — только хуже! Рабство!

— Да уймите же кто-нибудь эту ненормальную, Бога ради! — Сытова повисла на руке Василия, явно вознамерившись отчалить в обморок. При том, что руки своей танцовщицы она так и не выпустила.

— Николай Владимирович! — стоило только Слепцову к нему обратиться, как Павлов едва кивнул. Дальше капитан смотрел сквозь пелену, уговаривая себя: так надо, дело прежде всего, Павлов – человек чести, он не станет вредить Алисе…

Смотрел, как чужие руки уверенно легли Алисе на плечи – хорошо та в плотном платье, мягко, но безапелляционно развернули и направили к столику. Как мужское лицо приблизилось почти к самому Алисиному лицу и губы что-то горячо зашептали.

Потом, сперва дело. Сделает дело, тогда и другим, своим займётся.

— Это правда? — он и сам знает, что правда.

Как знает и то, что танцовщицы и певицы – шваль одной крови. В кабаки они идут не плясать да петь – на таком не заработаешь, а себя за подороже продавать, да в тепле и сухости, а не в грязных подворотнях.

Только та незамутнённая, шальная ярость его барышни, заставила его чуть остановиться, приглядеться.

— Кто вы? — спросила Сытова в лоб, заподозрив неладное, а была бы дурой, не стояла бы над хором, да киоск не держала.

— Человек, волей случая имевший счастье свести знакомство с вами, — он рывком ослабил шейный платок, шагнул к девчонке. — А так же, человек, не терпящий несправедливости. Ты не хочешь идти туда?

Последнее он уже адресовал девчонке, что вызывала в нём чувства скорее отеческие. Её бы укутать, да супа ей дать горячего, чтобы бросила трястись.

Она помотала головой, слёзы брызнули из глаз – что плотину прорвало.

— Александра Ивановна, вы – прекрасная, умная, состоятельная женщина. Отпустите девочку, не заставляйте. Верните тому человеку деньги, любая другая рада будет с ним пойти…

— Это не ваше дело? — словно спросила, сузив глаза.

— Не моё, вы правы, — Василий склонил в покаянии голову, приложил руку к груди. — Только, будь она немного младше – годилась бы мне в дочери. К тому же, мне с трудом верится, что такая женщина как вы, сразившая меня с первого взгляда, может принуждать живое существо.

Сытова молчала.

Плохо. Очень плохо. Потому как Дина Духовская – лишь маленькая ступенька, чтобы подобраться к этой акуле, ну или страховка, если бы не удалось устроить “случайное знакомство” пришлось бы выуживать нужные сведения из певички. А знает певичка не много.

Если сейчас не ответит, придётся идти ва-банк.

На счастье, на горизонте появился официант с цветами. Он торопился, и не зря – в руках он нёс большую, во всю грудь, охапку красных роз. Лавируя между гостями, он подоспел, когда смотрительница женского хора открыла рот, но увидав цветы, протянутые капитаном, глаза её распахнулись.

— Когда же вы успели? — она отпустила костлявую девчоночью руку, зарываясь лицом в бутоны. — Или наше знакомство подстроено?

— Конечно подстроено, — он взял в свою руку её пухленькие пальчики, — самой судьбой. Кстати о знакомстве! Позвольте представиться, хоть и запоздало: Василий Александрович Слепов, тобольский, первой гильдии купец, — отрекомендовался, проследив, как испаряется смышлёная девчонка.

— Александра Ивановна Сытова, содержательница хора в Аквариуме, а в скором времени, директриса собственного театра в Москве, — она не могла говорить такое спокойно. Видно было, что женщина просто расплывается от счастья, говоря последнее.

Вот оно!

— Как московского?

Она красиво, хорошо поставлено рассмеялась.

— Будете скучать? — словно щенка, Сытова потрепала его по щеке.

— Я уже скучаю, — он потянулся за её рукой, чуть прикрыв глаза. А когда открыл, глянул в упор.

Сытова чуть покраснела, облизала пухлые, напомаженные губы.

— Пойдёмте в мой кабинет, — рука её снова потянулась к его щеке, провела, задержалась. Явно наслаждалась осязанием чуть проросшей щетины.

Она задышала чаще.

Василий не стал ждать.

У официанта он взял ещё бутылку игристого и отправился в кабинет, спиной чувствуя горящий взгляд холодных глаз.

Что делать теперь…

Поначалу план был прост: выйти на Сытову, соблазнить эту лярву, и разговорить. Не сразу, конечно, нужно было бы покрутить с ней романы, притворяясь недалёким провинциальным купчишкой… Ничего особенного.

Тем более, что та старше Василия всего-то лет на десять, а женщины её склада в таком возрасте, до мужчины охочие.

Тем более, до молодого и ладно слажённого – такому они и приплачивать готовы. А когда платит он – немного усилий и сдувает ветром всю хитрость и рассчётливость.

Добавить ласки и заботы – остаётся только женщина. И всё, что есть у ней внутри, обращено будет лишь на одного мужчину.

Выложит всё, как миленькая!

Тем более, что Александра Ивановна – женщина что надо. В самом соку, не обременённая великосветской моралью и тем же кокетством. И дело это виделось Василию вовсе не занудством Герасимова (3), как обычно, а очень даже заманчивым предприятием.

— Что за дар у вас такой… — поворот ключа в замке, Слепцов почти что уселся на стол, медленно ослабляя узел платка ещё сильнее. — Вы говорите, а все вам подчиняются… — она развернулась от двери и замерла, демонстративно просовывая ключ промеж грудей. Эта женщина знает, чего она хочет, и не стесняется своих желаний. А недавно получив большие деньги, больше не хочет выпрашивать, только брать. — Стать, молодость, деньги… — сделав шаг, она замерла, потянулась к бедру и рывком вытащила из-под платья почти что игрушечный дерринджер (4). — Кто вы и что вам от меня нужно?

Ух, какая серьёзная. Просто-таки устрашающая!

Слепцов не сдвинулся с места.

Вальяжно потянулся к оставленной на столе бутылке и в молчании стал отвинчивать пробку.

— То есть вариант, что вы мне интересны, как женщина, вас не устраивает?

— Баста играть! Вы могли бы выбрать любую, и не девку из кардебалета, а хоть бы вот ту барышню, но прицепились ко мне. Отвечайте, что вам нужно!

Пробка стрельнула в потолок, пена пролилась на вытоптанный ковёр, Василий сделал глоток из горла. Со стуком вернул бутылку на стол. Встал, и двинулся к амазонке.

Подойдя вплотную несколько секунд он смотрел в глаза, полные отчаяния, страха и… надежды. Мольбы, желания оказаться неправой.

Штабс-капитан гвардии его Императорского величества не отказывает женщине.

Тем более, когда женщина так его просит.

Одним рывком он разорвал вдоль платье на Сытовой. Обхватил руками её груди, с сосками, что просвечивались сквозь тонкий неглиже.

— Меня никогда не привлекали молоденькие дурочки… — он сжал её тело на грани боли и удовольствия, выбивая сладкий стон, — что сами не знают, чего хотят. Врут, неумело жеманничают, фальшиво кокетничают, — он приблизился лицом к её лицу, ловя взгляд с поволокой, — другое дело – женщина, умеющая дарить удовольствие и знающая, как его доставить, — рука его скользнула вниз, на женское бедро, обещая, но не давая. Левой рукой он продолжал мять здесь, наверху. — Каких ещё признаний вы хотите?

Почти что подхватил её на руки и развернул лицом к стене, вжал, не заботясь, что Сытова могла удариться, рукой схватил её руку с пистолетом, другую устроил на ягодицах, с силой вжимаясь в неё пахом.

— Возможно, таких? — он стукнулся и отстранился, под протяжный скулёж. Повторил манёвр. — Или таких, — прижался снова и на этот раз задержался, трясь о женщину.

Она была готова – Слепцову не нужно было ни трогать её, проверяя, ни подводить к черте. Эта женщина была готова с одного только взгляда, что сейчас подтверждается – мелкая дрожь, распятое по стене тело, капля пота на затылке, громкое сбивчивое дыхание. На секунду моргнувшее освещение щекотнуло дерринджер, что она сжимала, как единственную опору в этой жизни.

В этом Василий с ней согласен.

Он приблизился носом к её затылку, вдыхая аромат этой женщины – резкий аромат духов, смешанный с кислым потом…

В следующую секунду пистолет уже оказался в мужской руке, а ещё через одну был разряжен.

— Пистолет – не то оружие, которым может угрожать женщина, — она не сразу поняла, тело никак не среагировало на смену разговора. — Накиньте что-нибудь, есть разговор.

— А? Что? — Сытова, раскрасневшаяся, с чуть потёкшей с глаза краской, развернулась, не до конца придя в себя.

— Вы были правы. Мне и правда, кое-что нужно. Но заметьте, — он подкинул в руке её оружие, уже развернувшись, направляясь к её же столу, — это я использовать не стану. Как и это, — Василий достал из кармана брюк перочинный ножичек, изъятый из другой перевязи для чулок. Сложил нехитрое оружие на стол, напротив себя. Устраиваясь, из нагрудного кармана достал ключ.

— Ззачем всё это? — она растерянно прикрылась руками, делая шаг к лежащим на полу обрывкам платья.

— Что именно? — уже другой мужчина в хозяйском кресле, словно и не он стоял над распластанной у стены женщиной минуту назад.

— Баста прикидываться! Зачем было это унижение?!

— Ах, это… Александра Ивановна, не принимайте на свой счёт. Вы – красивая женщина и вызываете интерес, и я, признаться, прельстился и чуть не забыл о своём деле, — уходить, оставляя за собой униженную и жаждущую отмщения женщину в его планы не входило. — Присядьте, — она пошла к облупившемуся стулу. — Тем более, что степень моего интереса к вам подчёркивает это, — он размашисто сдвинул на край стола её оружие, вместе с ключом. — Обижать вас в мои планы не входило, но каюсь, ваша страсть и красота помутили мой разум, заставив забыть, зачем я здесь. У меня к вам разговор. И не скрою, наше приятное знакомство я намерен продолжить по его итогам.

— Я слушаю вас, — Сытова не стала ни одеваться, ни прикрываться. Обезвредив угрозу своему женскому самолюбию, госпожа содержательница хора держалась на удивление уверенно.

— В сентябре прошлого года здесь, в аквариуме, в этих кабинетах, вы представили товарищу министра внутренних дел (5) Гурко Владимиру Иосифовичу некоего Лидваля, — женщина набрала в лёгкие воздуха, — не отпирайтесь – то бессмысленно. Вы свели это знакомство. Наш с вами разговор не официальный, как и моё дело, всё, что мне нужно знать: сделали ли вы это по собственной воле, или вас попросили, возможно, принудили?

Она молча потянулась к столу, взяла портсигар, сказала только, когда прикурила:

— У вас не выйдет привлечь меня к этому делу, — прозвучало с вызовом.

— Я и не собирался. Мне нужен Лидваль, и я его потоплю. Другой вопрос, — Слепцов чуть помедлил, подбирая нужные для женского уха слова: — я не хочу топить вас с ним, и лучше бы мне знать, как вас защитить.

Секунды ожидания, и:

— То случайно вышло, — она выпустила облако дыма. — И один и другой, наши завсегдатые. Никакого умысла в этом не было.

Собственно, как и думал Василий, она отпиралась. Он потянулся к внутреннему карману, под её напряжённым взглядом, достал портсигар.

Чиновник Гурко сидит под следствием, обвиняемый в казнокрадстве. Ему было поручено осуществить закупку хлеба для избежания угрозы голода после погромов 1905 года. Нынче же, нет ни выделенных денег – они уже уплачены сгинувшему Лидвалю, которого Гурко нанял для подряда, ни хлеба – сгинул вместе с липовым хлебопромышленником.

Теперь нужно найти Лидваля; обелить имя обманутого чиновника Гурко, либо доказать его махинацию. То, что два дельца познакомились здесь, сомнений не вызывает – та же Дина то подтвердила, пока Гурко не взяли под арест, певица видела его будущим своим покровителем, она и присутствовала при знакомстве, сама о том трепалась. Дура.

Сытова отпирается… плохо. Её б признание в том, что она деньги за знакомство получила, на которые и собралась купить в Москве театр, а так… ну познакомились два человека, ну полюбились друг другу. Один чиновник, другой коммерсант. Одному, чиновнику, нужно хлеб закупить – другому, коммерсанту, можно тот хлеб поручить поставить.

А то, что выходит, что с подрядом коммерсант не справился, да сгинул с деньгами – так ошибся чиновник, не тому доверив дело. С кем не бывает? Кабы дело не касалось казённых денег, да такого размера… немыслимого.

Либо оставить Сытову в покое, да проследить, есть ли у неё деньги – в таком случае крупной покупки ей не избежать, или прижать прямо сейчас к стенке – руки марать не хотелось, да только Герасимов требует ответ: Гурко мошенник и казнокрад, решивший скомпрометировать царское правительство, али обманутый и за зря опороченный человек, коего мошенники нарочно в дурном свете выставили?

Василий притушил папиросу и поднялся, обошёл напрягшуюся, не напрасно, Сытову, стал у неё за спиной. Наклонился, на этот раз поморщившись – не пОтом и слезами должно пахнуть от женщины, а чистотой и сладостью…

Рывком схватил левую руку хозяйки кабинета, завёл её за спину и опрокинул ту на стол, лицом в столешницу. Лярва тонко закричала.

— Мне нужна правда, — сказал ей в ухо, заламывая палец, под тонкий визг, — и я её получу. Выйдите вы отсюда целой и невредимой, или сегодня ночью я переломаю в вашем теле всё, до чего доберусь – решать вам. Вы можете и не выйти. Можете поверить мне на слово – я умею сводить концы в воду.

— Вы блефуете! Вы не имеете права! Меня не в чем обвинять! — слёзы, снова слёзы.

Почему-то каждая женщина считает своим долгом разрыдаться при нём в надежде на пощаду…

— Мы не в допросной, а я не жандарм. Я убью вас, выясню правду у других, свидетелей вашему трёпу, какой куш вы получили за то, что свели Лидваля с Гурко – пол столицы. Я хотел пойти простым путём, одно обещаю – легко вы не умрёте. Александра Ивановна, я солдат, я умею убивать. Умею убивать быстро и с уважением к противнику. Умею убивать тварей, которые сеют смуту, которым плевать на страну и людей, у которых нет ни совести, ни чести.

— Баста! Баста! Прошу вас! Я всё! Всё расскажу!

Слепцов отряхнул руки, не глядя на заплаканную, испуганную мадам.

— Итак, за что Лидваль принёс пятьдесят тысяч рублей в ваш дом на Каменноостровском проспекте?

Василий сел и приготовился слушать.

— С Эриком мы знакомы давно, моя соседка, Саша Цеховая… он, я… мне бы покурить…

— Курите.

— Он постоянный клиент её ателье.

— Ателье?

— Ателье “Мадам Эстер”.

Что ж, кое-что становится на свои места: ателье мадам Эстер знаменито на весь Петербург. Одеться там может любая девица, да без денег. Главное условие – чтобы девица была хоть сколько не отвратной. Мадам Эстер продавала таких девиц своим “друзьям”.

— Я случайно узнала от Владимира, что Гурко… что он намерен быстро, без лишней волокиты, найти человека, что сможет сделать большую поставку хлеба, он бахвастался перед Диной, вот тогда-то я и рассказала о том Эрику Лидвалю, чтобы узнать, нет ли у него кого, кто мог бы помочь замминистра, услуга такому человеку могла бы мне на руку сыграть. А он, возьми и вызовись сам, — Сытова заговорила быстрее: — я не хотела, понимала, что дело серьёзное, что Эрик не справится, он ничего не смыслит в таких делах, он только вотер-клозетами своими занимался, да казино… тогда он предложил мне пятьдесят тысяч (6), уверен был, что заработает на этой поставке стократ больше… я и взяла. Да и как было не взять? Мой век короток. Здесь, в аквариуме, я на птичьих правах. Не сегодня-завтра меня сдвинут и Заплаткин поставит какую другую, а мне? Что мне делать было? Так хоть шанс есть на спокойную старость, своё дело открыть…

— Что дальше?

— Ничего, — та пожала пухлыми плечами. — Я ничего больше не знаю… просто познакомила, клянусь, ваше благородие. Просто свела, я не причастна…

— Если вы мне соврали – я узнаю. Если умолчали в чём-то, тоже узнаю, — Василий встал, отыскав ключ, направился к выходу, — сразу за мной не выходите. Через полчаса. И прикройтесь! Бога ради!

Он сразу нашёл её глаза. Словно чувствовал, как через стенку они его сверлили всё это время. Нелепо… но Слепцов не мог унять руки. Пока шёл зачем-то оправлял фрак, ровнял запонки. Знал прекрасно, что одежда его безупречна, но взять под контроль руки не выходило.

— Вы покончили? — спросил, подойдя прямо в облако дыма, выпущенное тем болезным, что так и сидит один.

— Ни в коем случае! — пожалуй, слишком громко ответила Алиса. Одной рукой схватила ладонь Павлова, другой взялась бокал.

Тарелка её с гусиной печенью осталась не тронутой.

Мать честная! Да она ж пьяна!

— Мы будем сегодня с Николаем кутить! — ошарашила, отпив.

— Ну конечно. Как скажете, Алиса Ивановна, поедемте, отвезу вас кутить, — Василий подал знак официанту.

— Вас мы с собой не берём.

Наверное, Слепцов просто очень устал, чтобы усмирять свою барышню здесь, на глазах у публики. Он бы и послушал её лепет, но не при посторонних.

— Василий Александрович, — Павлов, совершенно трезвый, указал на пустующий стул. — Вы можете присоединиться к нашей компании, можете спокойно ехать. Вам нет причины переживать за Алису Ивановну.

Так-то оно так, но…

— Принимайте как угодно, но я не уйду отсюда без барышни Кос, чего бы мне это ни стоило, — сказал, склонившись на ухо поверенному, и уже подошедшему официанту велел распорядиться готовить экипаж.

Они уехали.

Девица – абсолютно невменяемая, шла, покачиваясь, но перед тем, изрядно потрепала штабс-капитану нервы, со своим дружком.

— Как же вы покажетесь такая домой? — спросил, когда с горем пополам они забрались в карету.

По дороге Алиса так и норовила упасть, несколько раз подскальзывалась, но Слепцов чудом успевал её ловить. Кабы не приличия, взял бы на руки и дело с концом.

— Я не поеду домой… ик!

— Это как?

— Ик! Я сказала маме, что ночую сегодня у Мари, мама отпустила… ик!

— А Мари?

— А Мари я предупредила, что маменька может справиться… ик! обо мне…

— Что же вы намерены были делать? — он не мог не улыбаться, глядя, как глаза её сверкают от выпитого, в темноте кареты, щёки горят от смущения, а голос звучит звонко, обрывисто. А губы говорят всё невпопад. Снова.

— Напиться! Ик! А потом на морозе гулять, до полудня, пока протрезвею… ик!

— Эвона как… милчеловек, — Василий два раза стукнул по стенке кареты, высунулся из окна: — меняем адрес: на Большую Конюшенную едем, девятый дом.

— К вам? — она смешно замотала головой, выпучив глаза. Будто трезвее стала. — Не поеду к вам! У вас же там целый дом народу! Слуги, родные…

— Слуги спят давно. Да и не много их, мать в поместье уехала, скоро не вернётся. А гулять до полудня, вы уж простите, я вас не пущу. А во мне самом хмеля столько нету, чтобы вам компанию составить. Так что решено: ночуете у меня, Тоня вам комнату подготовит, она молчать умеет, да и нравитесь вы ей, — Василий ждал, что барышня спросит, откуда он, Василий, знает об их с Тоней знакомстве, но та словно и не заметила, — за честь свою не тревожьтесь, ночью никто не увидит, а завтра выйдете в сопровождении.

Отчего-то она не стала спрашивать, как именно и с кем она выйдет.

— Значит… ик! Вы, Василий Слепцов, везёте меня в особняк Слепцова, ик! На Большую Конюшенную?

Так странно это прозвучало, словно… как будто надо было непременно ей проговорить эту свою белиберду. Василий только кивнул, соглашаясь. Пусть называет и дом его странным названием, и слова свои странные говорит… лишь бы говорила с ним, не как эти дни.

Барышня отвернулась к окну в тот миг, когда где-то пропел первый петух. Она улыбнулась, и в ответ на эту улыбку, хоть и не ему адресованную, Василий тоже улыбнулся – такая хрупкая, нежная… скукожилась вся, пьяненькая… сейчас бы снять её с сиденья да на колени к себе усадить, и закрыть от всего мира. От мыслей её тревожных, дел мятежных…

Нельзя! Это не девка крестьянская, и не купеческая вдова, такой ангел подобного поведения к себе не стерпит.

Впервые Слепцова одолевали эдакие чувства…

Он подал руку своей барышне, помогая выйти из кареты, когда сидящая у дома собачонка, взбрехнула, и Алиса, вздрогнув, слетела чуть не на припорошенную уже дорожку.

— Видно, заледенела ступенька, — сказал Василий покрасневшей девушке, едва успев её подхватить.

Но ведь успел! Не мог не успеть!

Она ничего не ответила – смущена – сделал вывод Слепцов, и, не мешкая, не давая ей возразить, открыл дверь парадной.

Ночь. Тонька, любопытный нос, уснула прямо у двери, на софе, хоть бы не продуло дурёху.

А если прислуга спит, если не разбудить её – то и комнату для гостьи приготовить некому. И придётся Алисе квартироваться в его постели…

В тёплом, мехом подбитом пальто стало жарко. Не мудрено.

Проходя мимо горничной, хозяин старался ступать бесшумно по красному ковру, да и вообще не шелохнуть одеждой лишний раз. Глазами Алисе показал на спящую сидя Антонину – барышня чуть поёрзала, удобнее устраиваясь, входя с ним в молчаливый сговор.

Словно в детстве очутился – в своём же доме, мимо собственных слуг, да как вор.

Только добычу такую, воровскую, себе присвоить не удастся, лучше бы и не привыкать.

Руки сами сжали ношу крепче. Забывшись, Василий прибавил шаг, чуть не бегом взбегая на лестницу, как в коридоре, освещённом тусклым светом редких бра, внезапно, как-то по-птичьи горестно скрипнул паркет прямо под его ногой.

На звук подскочила Тонька, и что тут началось… сута подле гостьи, возня. Тоня то кидалась раздеться ей помочь, то скорее комнату готовить. И всё глядела на Алису так… благоговейно.

Не может же штабс-капитан и сам, таким же дураком на неё смотреть?...

Наконец улеглись: Алиса в гостевой, да Тонька, которую, чуть не за шиворот пришлось вытаскивать. То причесаться надобно барышне помочь, то умыться…

Пока барышня сама точку не поставила, что со всем справится сама.

Иоганн Кос, несмотря на успешное дело, детей не балует, в строгости держит. Вот дочки его и привыкли сами справляться.

Василий устроился в кабинете. Чуть приоткрыл тугое окно, впуская морозцу – взбодрить голову, да прогнать мысли греховные…

Сколько ей? Девятнадцать? У них разницы больше десяти лет.

Лютеранка – захочет ли веру менять?

Согласится ли господин Кос? Мало того, что за гвардейца, так ещё и православного… а без венчания жить с женщиной… Никогда он не посмеет оскорбить её таким!

А если бы и согласилась? Что за жизнь он может ей дать? Только что вернувшись из Маньчжурии (7), не сегодня – завтра он отправится на следующую свою войну, с которой, быть может, не вернётся… что будет с ней? С такой красивой, молодой – ей жить и жить, да подальше от столицы… в имение бы, уволиться со службы, да детишек растить…

От греховной, недостойной мысли, в чёрной тьме кабинета раздался мучительный стон. Набрав лёгкие воздухом до отказа, Слепцов что было сил сжал собственную голову, подбежал к окну и распахнул его на всю – чей-то конь, привязанный к дереву у соседнего дома старой вдовы, взвился на дыбы, без успеха попытался порвать ремень, всхрапнул, снова вскинулся, на этот раз удалось – разорвав ремень, конь умчался за угол, в сторону набережной Мойки, в центр мира, что никогда не спит…

Он ведь присягал…

Конь умчался, а Василий всё глядел в его след, будто видит.

Кто он, если отречётся? Если уйдёт, оставит всё… Государя, страну, людей… кто станет служить, если все разъедутся с молодыми жёнами амуры разводить? Останутся одни лакеи, коим и неведомо, что такое служить, кои только прислуживать и могут! У которых в глазах и умах – лишь трусость и корысть!

Бог его даром наделил, чтобы он пользу людям нёс. Защищал тех, кто в нём нуждается, а не забавлялся с…

Нужно было сделать дело там, в кабинете! Завладеть Сытовой, тогда бы он сейчас не подвергал опасности спящую Алису!

Знала бы, не приблизилась бы больше, и права бы была!

Решено!

Василий пошарил в кармане фрака, нашёл портсигар.

Ему Богом дано служить своему государству. Кабы покойный отец узнал, что Василий только раздумывает от службы отказаться – проклял бы. Не он выбирал Слепцовым родиться, то Господь за него решил, а раз ты дворянин по рождению, то твой священный долг делать общее с Царём дело, государство своё хранить. А если не получается, если смута в царстве – только твоя это, офицерская вина. Плохо свою службу несёшь!

Он гвардейский офицер, им и останется, пока может хоть каплю крови отдать отчизне. И если сам бы Слепцов и пошёл против правил (8), женившись на мещанке и лютеранке, пусть люди его бы и не поняли, а мать не приняла, то заставлять это светлое создание выбирать между ним и семьёй – никогда Василий на такое не пойдёт!

Докурил папиросу, уселся за стол и принялся писать.

Слепцову всегда, в любом деле требуется чёткое изложение. Только окинув взглядом результат, у него получается всё упорядочить.

Свет палить не стал, лишь зажёг лампу на столе.

Гурко — Сытова — Мадам Эстер — Лидваль.

Почесал затылок.

По всему выходит, что Лидваль, подобравшись к товарищу министра, сумел его очаровать, втереться в доверие. Отсюда следует, что Владимира Иосифовича Гурко сделали козлом отпущения, обведя вокруг пальца, или же, что вполне нельзя исключать – он осознанно вступил в сговор с преступником.

Начальник охранки доверяет слову Слепцова, зная штабс-капитана ребёнком, Герасимов уверен, что доклад его будет проверенным и правдивым.

Для дальнейшей своей работы, от Слепцова ему нужно одно: кто в сложившемся деле Гурко? Жертва, или казнокрад. И, ежели окажется, что всё же второе, необходимо обнаружить, или исключить связь его с оппозицией и подпольными организациями.

Даже если Гурко – жадный до казённых денег подлец – всё лучше, чем намеренное опорочивание им короны и царской власти.

Из ящика стола Василий достал конверт, переданный ему директором охранки.

“Порученное Вам дело передайте Лидвалю. Если он станет упираться – надавите, чтобы именно он исполнил подряд. В противном случае весь Петербург узнает о том, над каким интимным делом Вы держите шефство”.

Короткое письмо, изъятое у товарища министра, из которого следует, что Гурко шантажом вынудили связаться с Лидвалем.

Само по себе оно ничего не доказывает, возможно, его и вынудили, но потом эта парочка могла и сговориться. Это если Гурко не сам себе его подкинул.

Проверка почерка Герасимовым ничего не дала – нет у охранки таких образцов.

Не менее важно, что за такое интимное дело у Гурко, о разглашении которого он печётся больше, чем о собственной свободе – говорить Владимир Иосифович отказался.

Кроме письма, обыск ничего не дал. Как и у Лидваля, которого и след простыл – с осени ищи-свищи. Вместе с казёнными денежками, в восемьсот тысяч (9), выданными ему авансом.

Василий вновь потянулся к портсигару, искрой вспыхнула спичка.

Неимоверно хотелось сходить туда, в гостевую комнату, посмотреть, как она там. Смогла ли уснуть на новом месте? Не холодно ли ей? Может, надобно больше растопить? В кабинете, с открытым окном, такого не понять.

Докурив, он прошёл к дивану, чтобы прилечь. Ненадолго прикрыть глаза, передремать, и посмотреть на это дело свежим взглядом.

Но главное, Слепцов не был уверен, что выйдя за дверь, он справится и сумеет направиться в свою спальню, а не гостевую.

Вот только проснулся он, когда уже утреннее солнце тускло било в окно, глянул на большие часы – минуло восемь.

Голова болела – не снесть.

Так всегда было после долгого сна на этом диване.

Но разбудила его не боль, и не свет. Разбудила его возня за его столом – в его кресле, сосредоточенно читая, восседала барышня Кос.

Василий подвигал бровями – боль такая, что вот-вот она выдавит глаза из орбит. Но точно не мерещится.

— Проснулись? — бодрая и свежая, только непривычно-серьёзная, она взглянула на него. — Как самочувствие?

Тело, будто цепью сковало.

— Неважно, — буркнул хрипло и потянулся к сонетке.

— Зачем вы… — не успела она его опередить, — кухарка ваша занемогла сегодня. Она, представляете, боялась не встать, Тоня не смогла сама уговорить, пока я не пришла. Еле с ней справились, — помолчав немного, она спросила: — вы и правда можете её выгнать?

Нет, с утра, с такой мигренью, это невыносимо.

— Мне умыться надо, — стал вставать, Алиса бросилась к нему, схватив со стола две чашки.

— Тоня сказала, что вам плохо будет после такого сна на софе. Она вам обычно чай делает, чтобы отпустило… вот, — указала на первую чашку.

— А здесь?

— А здесь кофе, — не дав ему возразить, продолжила: — сказала она мне, что вы не любите, сказала. Но кофе поможет! Я честно вам говорю, поверьте. Просто выпейте, он и остыл уже. Я… сама варила.

Не раздумывая, он махом осушил всю чашку. А кофейную грязь запил мятным Тониным чаем.

— Мммм… это…

— Сахар положила, Тоня сказала, что вы не любите, но я…

Василий стал двигаться к едва заметной двери в уборную, а Алиса за ним, болтает что-то про чай-кофе, да про сахар…

— Мне бы умыться… — для наглядности он потянул за ручку.

Девица Кос сунула нос в приоткрытую дверь, и, что странно, не смутилась, лишь нагло-понимающе ухмыльнулась, демонстративно отступив назад.

После умывания, а быть может выпитый кофе или чай помог, но в голове у штабс-капитана прояснилось. Выходя из уборной он жалел только о том, что не сменил вчерашнюю рубашку, да и побриться здесь никак не удалось, все принадлежности в его туалетной комнате.

— Почему это письмо так странно написано? — ошарашила его барышня, сразу, с порога.

— Что именно вам кажется странным? — он прошёл к столу, встал у неё за спиной.

— Сами посудите, — она, неверно поняла его недовольный вздох, приняла на свой счёт, быстро начала объяснять. Слепцов же, первым делом глянул на наглухо застёгнутое под горло девичье платье. С его положения вид мог бы предстать тот ещё… — записка короткая, но каждая буква, в каждом слове идеально, старательно выведена. Это писал человек, не привыкший к письму, то ли редко пишет, то ли слишком старался изменить почерк, то ли… ребёнок. Здесь, почерк у людей не меняется, с этими вашими макалками, было бы больше писчих предметов – почерк одного и того же человека мог бы выглядеть по-разному в зависимости от инструмента, как быстро он пишет… этот человек очень старался, — она говорила без пауз, не умолкая ни на миг. Слепцов совершенно отчаялся угнаться за ходом её рассуждений, продираясь через непонятные слова, — вам полегчало? Мигрень ваша ушла? Зачем вы спите здесь, если вам потом так плохо? Выкиньте к чёртовой матери этот диван! Здесь же и ребёнок не поместится! — она так споро перепрыгнула на тему дивана, что Василий растерялся, так и не сумел сконцентрироваться ни на одном из того, о чём говорила Алиса. Она рассказывала о том, как важен для тела и разума здоровый сон – он это вычленил по отдельным словам, потом про кофе – что в малых дозах и хорошо приготовленный, он проясняет разум, обещалась непременно перед уходом научить Тоню хорошо варить кофе… — Вы и правда можете вот так выгнать свою кухарку?

Этот вопрос, даже не он сам – Василий давно уже не слушал, что именно она говорит, он смотрел на такие мягкие губы, ему казалось, он никогда не сможет забыть то ощущение украденного, бесчестного, но такого сладкого поцелуя. Впервые в жизни он понимал, что ради одного этого воспоминания, он снова готов пойти против совести…

Он сам не понял, как очутился на крае стола, чуть облокотился, расслабился. Мыслей не было никаких, кроме смутного, изнутри греющего чувства, словно знает он Алису всю жизнь… дольше, чем одну только эту жизнь…

И вдруг, “Coupe de foudre”, — удар молнии. Так говорят французы.

Что-то изменилось с этим вопросом. Неуловимо стала другой интонация её, потаённый, но такой важный для неё вопрос, словно многое для неё, Алисы, зависит от ответа.

— Вы же знаете будущее, — ничего, он уверен, не сможет выдать его волнения сейчас, — скажите сами, могу?

Она смотрела внимательно, вглядываясь в его глаза, ощупывая взглядом лицо.

— Такого будущего я не знаю.

В кабинет постучала Тоня, не дождавшись ответа, сунулась в проём:

— Звали, барин? Покуда руки обтёрла, Евдокия занемогла сегодня, чуть не силой заставила её у себя остаться, — запыхалась, раскраснелась, отчего веснушки её ярко горят – искры в костре.

Горничная, топчась на пороге, удивлённо водила глазами с рассевшегося на столе хозяина, на девушку, занявшую его место.

— Звал, да уже не надо, иди Тоня.

— Вы б того, барин, зашли бы к ней, что уж я её уговаривала, только что ей мои уговоры… горючими слезами плакала, что вы, барин, её выставите, что она второй раз за месяц занемогла, что я только…

— Иди, я зайду к ней.

— Аааа…

— Тоняяяяя.

— Пошла я, дел ещё… не переделать.

Хлопнула дверь.

— Скажете вы мне или нет?

Он потянулся было за портсигаром, но опомнился, одёрнул руку.

— Я… мне… — Слепцов, словно приближался к пропасти. Он уже понял, что скажи он сейчас правду – она, та, что не визиты делает, а рабочих грамоте учит, она не примет такой его правды. Соврать… пойти против себя, выдать себя за другого…

— Скоро Евдокия не сможет оставаться в доме. Она стара уже… ещё как я родился, она уже кухарила в отцовском доме, — смотреть на смерть свою в её глазах он был не в силах – отвернулся к окну.

— И?

Ах, чёрт! Была не была!

— Ей придётся уехать в усадьбу. Там большой дом, сестра её рядом, дом её давно уже ждёт. Я прекрасно понимаю, что лучше бы ей остаться с нами, но не нанимать же здесь, в столице, сиделку… для кухарки?

— Подождите, подождите… то есть, когда она говорила, что вы её выгоните, она имела в виду – отправите в деревню, в собственный дом, туда, где живут её родные?

Осуждения в её голосе не слышалось и Слепцов поднял глаза.

Алиса снова улыбалась, смотрела на него, гвардейца, как на дитё малое… белые волосы её были свободно присобраны, платье это простое… как расстаться с мыслью, что ей, такой, самое место здесь: в его доме, в его кабинете, кресле, в его, такой скорой жизни.

А может, к чёрту всё, и, сколько есть, сколько Богом отпущено… попробовать? Ну убьют его на следующей войне, она справится…

— Вот уж эти мне старушки, я уже напридумывала… Так, о чём это мы? — она взлетела с кресла, держа письмо в руках. — Странно написано, ясно одно: кто бы это ни писал, письмо не написано за минуту, его старались написать, выводили каждую букву… Я… — она остановилась у стула подле стены, на спинке стула был небрежно брошен красный доломан (10), — я учу рабочих, — почти прошептала на выдохе, — они, когда стараются, немногим хуже выходит. Дальше: смотрите на отступы в полях: их почти нет, а если и отступлено, строчки неравномерные и всё в разнобой… графология – наука не точная, но кое-какие выводы сделать можно. Отступы в бардаке, значит, писал человек, к порядку не привыкший, не привыкший к каким-то письменным, чертёжным работам… мой отец, к примеру, руководит отделками, делает фасады, вы бы видели его письма: по ним можно кривизну поверхности измерить, настолько ровно от пишет, без линейки – привычка человека, который много пишет и чертит, строитель, одним словом. Можно?

Василий отвлёкся на вопрос, всё это время он тезисно выписывал все умозаключения этой невероятной барышни. Удивился, когда понял, что она протянула руку к его доломану. Кивнул.

— Это ваша форма? Вы гусар?

И ему бы воспрянуть, заметив ту искорку интереса, что возникает у любой девицы, увидевшей красный мундир, но Василий смутился:

— Мать в отъезде… она сама, обычно, мундиром занимается… Тоня… она как-то спалила, пришлось новый шить, вот она и сама…

Сделалось неловко, что Алиса видит его кабинет, его форму в таком беспорядке… Может позвать её, чтобы пришла на парад… на Пасху ближайший, увидала бы там его в мундире… и весь полк за одно. Ну нет.

— Настоящий гусар… надо же… — прошептала восхищённо, поглаживая сукно, — потрясающе просто! Не верится…

Глядела при этом она, исключительно, на куртку.

— Не верится, что?

— Что вот он, живой гусар передо мной…

— То что, я живой, ничего не значит… (11)

Она нахмурилась:

— Не понимаю, о чём вы, но да ладно. Вернёмся к нашим баранам. Смотрите дальше: почерк, буквы, слишком простые, нет никаких характерных наклонов, каждая буковка в соответствии с детской прописью. Любой человек, пиши он просто так, как бы ни учился, но у него была бы своя завитушка, волна, чёрточка, точка… что угодно, что могло бы сказать об индивидуальности, характере. Скажем, пиши такой текст женщина – буковки были бы воздушными, с вензельками и завитушками… ваши женщины любят это…

А ваши? Хотелось ему спросить, но не время.

— То есть, писала не женщина?

— Отнюдь! — она с размаху приземлилась на приснопамятный диван. — Очень может быть, что и женщина, но она очень старалась косить под мужчину. А можем мы попросить кофе? А нет, лучше пойдём на кухню, договорим там, я сама сварю…

— Алиса Ивановна! Да вы меня с ума сведёте! — Слепцов не сдержался, — мало того, что говорите быстро, непонятно, так и тему меняете!

— Вам тоже нужен кофе.

— Я прошу вас, давайте закончим с письмом… потом будет и кофе, и другое… что захотите…

— Ай-яй-яй, Василий Александрович, не стоит на вашем месте давать девушке таких опрометчивых обещаний! — она шутливо пригрозила пальчиком, ни на миг не вняв его тону.

— Вам есть, что ещё сказать по письму?

— Погодите… — она уткнулась в бумагу, — над каким интимным делом вы держите шефство… очень странная формулировка. Сейчас не по науке, но по чутью: интимное дело – что-то скабрёзное, неприличное. Судя по тому, что не назвали его своими словами, подразумевали, что письмо может попасть в чужие руки… его передавали, возможно. Странно, что адресат его не уничтожил… сохранить такую улику… против кого? Или в защиту себя? Вряд ли это что-то противозаконное, сразу бы уничтожил, но вот постыдное, вредное для репутации… А если по науке: эта фраза… еле видно, но она чуть выделена, писавший сильнее нажимал перо… раздумывал над ней, скорее всего, списывая с черновика, он всё ещё сомневался… в чём? В том, чтобы не написать в лоб? Если так… думал передать письмо сам? Или был уверен в курьере?...

— Так, Алиса Ивановна, давайте подытожим…

— Запутались? — пожурила его барышня, — со мной так бывает, простите, заговариваюсь. Сейчас подытожим, но с одним условием: вы расскажете мне, что за дело у вас с этой запиской, то, что она не ваша, это и ежу понятно.

Это было честно.

Несмотря на её странности, за всё время их знакомства, читай – слежки, Алиса ни подтвердила связей ни с вольнодумцами, ни с либералами, ни с террористами. Как бы ни не нравились Слепцову её уроки рабочим, стоит признать, крамолы в них нет, а её стремление учиться – как же ей уместить весь свой такой живой ум, в маленькой этой голове?

— Пойдёмте варить ваш кофей.

Тихий смешок Слепцов предпочёл проигнорировать.

Выходит, что письмо писали, стараясь сохранить анонимность.

Передать его могли и лично, и с посыльным.

Автор письма по роду деятельности с письменной, как и бумажной работой не связан.

Что ж, из записки в три строчки – очень даже много.

Остальное – домыслы, из которых: автором письма мог статься человек малограмотный.

По всему выходит, что понять надо, что за дело, об огласке которого так мог волноваться товарищ министра.

Слепцов достал свои заметки, когда Алиса, вызнав у него всё до капли, замолчала, сосредоточившись над ковшом с кипятком.

Гурко — Сытова — Мадам Эстер — Лидваль.

Гурко говорить отказался и под страхом ссылки.

Сытова пусть пока успокоится, расслабится, а он, понаблюдает за ней издалека.

А вот мадам Цеховую, она же Эстер, навестить не мешает. И если ему повезёт, то, то самое дело Гурко окажется ателье, которым руководит Цеховая.

— Нет, подождите, — не дала она коснуться чашки, — добавим молока и сахара. Пейте теперь.

Удивительно было, как естественно она управляется на кухне, кофе подаёт… в своей тарелке.

— Вы поедете в этот дом? — на вопросительный взгляд расфырчалась: — в ателье это! Ну это, которое и не ателье.

Слепцов тяжело вздохнул:

— Это ателье, я объяснял вам уже. Просто одеться там может любая женщина без денег.

— Я поеду с вами!

Следующую минуту покрасневший от кашля и смущения Слепцов пытался справиться с кофе, что пошёл не в то горло, пока барышня невозмутимо сидела напротив и ждала.

— Об этом не может быть и речи!

Начались уговоры. Кое-как Василий смог достучаться до этой авантюристки, что с барышней ему появиться там заказано. Что он – лицо не уполномоченное, и хорошо, если он сумеет вообще подобраться к Цеховой, да вывести её на разговор. Тем более, что пути у этого разговора могут случиться всякие, и не готов он, если придётся, радикально при ней действовать!

— Я хочу знать, что они, эти девушки, там по собственной воле! И, если вы мне не поможете, я пойду туда сама, как клиентка!

Василий подскочил так резко, что деревянный стул завалился на пол:

— Вы не посмеете! — отчего ж она совсем его не боится? Любой бы стало страшно, нависни над ней человек под два метра ростом! — Только попробуйте!

— Вы сами видели, там, в ресторане этом! Что там творится! Коля мне тоже говорил: они сами, пускать не хотел! Только если бы я его послушалась, осталась безучастна, её бы просто изнасиловали! Поймите же наконец! — она тоже подскочила, и сейчас, такая маленькая и хрупкая рядом с ним, пыталась бодаться наравне. — Мало какая женщина идёт сама в такие места! А если и идёт, у неё нет другого пути!

Дурочка, ну какая же она у него дурочка. Совсем жизни не знает, а всё туда же – мир менять.

— Не пущу! — аргументы кончились. Да и где их взять? Она как говорить начинает, поди-ка, вставь хоть слово. — Вы, только зайдёте в это место, замуж никогда не выйдете!

— И хорошо! Я и не собираюсь! Я вообще найду себе фиктивного мужа, и учиться пойду! — Алиса показала ему язык. А он… чуть не вскипел, как тот кофий.

Хотелось схватить её за плечи, да встряхнуть хорошенько, чтобы перестала глупости всякие делать, да стол проклятый меж ними мешал.

Он потянулся даже, только вместо того, чтобы взяться за плечи, руки его аккуратно, но твёрдо взяли её лицо. Василий не ждал, он потянулся сам, не давая ей ни времени, ни пространства для манёвра.

И она приняла. Распахнула губы, выдохнула изумлённо – он глотнул этот выдох, позволяла себя целовать, держалась за его затылок, словно никогда не отпустит сама.

Мочи не было. Силы, выдержка – всё дало трещину. Он, действуя на инстинктах, контролировать которые уже не выходило, ласково тронул языком… пустила, застонала…

Как вышло, что не было меж ними стола, что он прижимал её к себе, Слепцов не знал. Помутившемуся разуму казалось, что в месте том, где касались её пальчики, огненные ожоги оставались. Она сама… сама целовала… скользила языком по его губам, ныряла глубже… будто стала потоком, омывающим его. Сладкие поцелуи, тихие стоны, льнущее к нему девичье тело…

Невозможно терпеть, ужасно тяжело и страшно прекратить, когда тело продолжает само. Надо! Надо остановиться, пока не случилось непоправимого. Нельзя, не так… не с ней…

Она сидела уже на столе, а он, над ней, в распахнутой рубашке, с трудом смог оторваться от нежной шеи.

— Алиса.

— Вася, Васенька, — она размякшая, с закрытыми глазами, шепчет, словно в забытьи. — Не останавливайся, я прошу тебя… всё потом, что угодно… — Алиса схватила его руки, положила себе на грудь…

Он ничего не мог… как противиться… пальцы сами заскользили по полушариям, заставляя Алису стонать, прижиматься к нему, губами хватать, наверно всё, без разбору, шептать, как в горячке:

— Милый мой, хороший, — руки её на его груди, и Слепцов понимает, что он не в силах… что тело уже мелко потряхивает от нарастающего напряжения, что скопилось в паху.

— Я ведь не железный…

Её ладонь накрыла член, и мужчина застонал.

Громко, хрипло… Попытался расстегнуть мелкие пуговички на платье – куда там, руки дрожали, не попадая. Она потянулась сама, ловя его губы, а Василий, словно испытывал какую-то животную потребность касаться её, отлучившись от груди, руками скользнул по тонким девичьим ногам.

Платье не сняли, стянули лишь, оставив болтаться на талии.

Она сама вернула себе на грудь его руку.

Теперь не было слоёв ткани, лишь тонкая сорочка… пальцы дрожали… она накрыла его руку своей, слегка надавив, и у Слепцова окончательно сдала выдержка.

Не было больше границ, не было условностей. Была лишь прекраснейшая женщина из всех, что он встречал, и женщина эта изнывала под ним, она просила, хотела…

Сорочка повисла на платье, и он сперва губами обхватил сосок, втянул в себя, приласкал языком, массируя, играя с другой грудью…

Всё потом, они всё решат потом. Сейчас же, как бы не изнемогал сам Василий, было кое-что важнее: эта женщина должна сходить с ума от удовольствия, когда он, наконец, возьмёт её.

Груди, плечи, долгие, глубокие поцелуи в губы… пальцы его скользнули в лоно, она закричала, откинулась на спину.

Сперва нежно, разведывая, вскоре он понял, что она готова – мечется по столу, кидается из стороны в сторону при малейшем его движении… и стонет…

Белоснежные волосы распустились, разметались по дубу стола. Закрытые веки, губы, что она постоянно облизывает в исступлении, тонкие пальцы, под которыми он едва не кончил, сейчас вцепились в края стола… назад пути нет. И от него сейчас зависит, как именно эта молодая женщина станет относиться к физической стороне любви. Он уже понимает, этот раз станет первым, но, отнюдь, не последним. А вот каким и при каких обстоятельствах случится следующий…

— Будет немного больно, не бойся. Совсем чуть-чуть и скоро пройдёт, — поцеловал её в губы так, будто хотел забрать у неё всю ту боль, что испытывает девушка, становясь женщиной.

В тот миг, когда он брал её, свою Алису, свою барышню – они дрожали оба. Алиса – от нетерпения, от возбуждения, что горело в её глазах, когда она из-под ресниц смотрела на него. Он – от сосредоточения, желания отпустить поводья и сделать так, как хочется ему. Нельзя… нельзя допустить ни грамма боли большей, чем заложено природой. Она сама должна ждать следующего раза.

Короткий вскрик – женское естество сжало его в тиски, и, когда, казалось, сейчас он уже не удержится, Алиса смогла расслабиться и заёрзала сама.

Мужские пальцы, державшие девичьи бёдра, дрогнули, когда другие – тонкие, горячие, оплели их, как лоза.

Он склонился к так волнующе торчащей, покачивающейся в такт его движениям, груди, облизал вершинку, подул, прекратил, почувствовав, как от возбуждения она снова сжимает его, приближая развязку… нельзя.

Медленно, неторопливо, словно одновременно и наказывая, и награждая их обоих.

Видно, он всё сделал правильно, потому как вскоре она приподнялась, не давая ему прекратить… потянулась с поцелуем… куда дотянулась – к груди.

Слепцов не сдерживал стоны.

Пусть сухие, скупые. Но, пусть, он не может сказать словами, она должна услышать итак, кто отныне властвует не только над его душой и разумом, но и над телом…

Не было неловкого молчания. Она – такая красивая, расслабленная… теперь уж точно, его барышня.

Слепцову больше всего на свете хотелось сейчас остановить время, чтобы весь мир за дверью столовой провалился сквозь землю.

Дрожащей от пережитого удовольствия рукой, он провёл по телу своей женщины – от подбородка, помеж груди, до платья, которое не сняли. А как хочется увидеть её всю… ничего, будет ещё время.

— Алиса Ивановна, — барышня хихикнула не открывая глаз, он взял её пальцы, поцеловал каждый, — как ваше самочувствие?

— Василий Александрович, вы – сама галантность, — она веселилась и не скрывала этого. Была нынче растрёпана, но так бессовестно сыта, глядела на него по-хитрому. — А самочувствие моё так хорошо, как не было ещё в этом мире.

Алиса приподнялась на локтях: грудь бесстыдно, призывно встала на Василия – он с трудом сдерживался, чтобы не припасть к ней… нельзя снова, после первого раза, нужно ей отдых дать, нельзя пугать.

— Я… мне… простите меня, — он снова схватил её руку, принялся целовать, — простите! Я – зверь, чудовище! Набросился на вас! Не дал вам шанса… Я… я вёл себя непозволительно. Мне нет прощения, я забылся, поддался чувству…

— Чувству?

— Чувству, — он кивнул, боясь замолчать, чтобы она дала сказать, — чувству к вам. Вы – мой свет, мой ангел, — не отдавая себе отчёта, он уже целовал её всю: руки, плечи, шея, — с того дня, как увидел вас, вы одна для меня стали на всём свете. Я не хотел, нет хотел, но не хотел… я… я должен был сдержаться… вы молоды, невинны… а я…

— А вы – смелый, сильный, честный и очень красивый, — она притянула к себе его лицо, прошептала в губы: — я ни о чём не жалею. Не корите себя, я очень этого хотела и очень благодарна вам. Не терзайтесь, — она нежно коснулась губами его колючей щеки, — я ни на что не претендую, ни о чём не прошу. Я очень благодарна вам…

Слепцов растерялся. Он был готов успокаивать пришедшую в себя, недавно невинную девицу. Заверять в собственной честности и готовности взять ответственность… она снова удивила его.

Его удивительная барышня.

— Что ж, — она скользнула губами по его щеке. — Вы умеете убеждать, Василий Александрович, езжайте сами к этой женщине, — встала, принялась одеваться. — Но вы мне всё-всё потом расскажете! Я больше чем уверена, что её бордель крышует Гурко, потому и тряссётся так за свою честь – рыльце-то в пушку, — тоненькие лямки из белоснежного шёлка уже на изящных плечах, — но это всё равно ничего не даёт: кто бы его ни шантажировал, даже если он отдал этот подряд этому аферисту, однофамильцу архитектора… (12).

— Брату.

— Даже так? — она отвлеклась от ряда пуговок, с каждой из которых становилась всё дальше от Василия. — В семье не без урода, посудите сами, да, он из-за шантажа мог пойти на это, но потом, возможно, вошёл во вкус и…

Чёрт побери, нужно что-то делать, что-то сказать ей… потому что в этот самый миг Василий сомневался, что именно эту решительную, собранную, ироничную, странную, но очень манящую женщину он только что сжимал в своих объятиях.

— Я слышала, что мужчины, овладев женщиной, могут потерять к ней всякий, приятельский тоже, интерес, — она прижалась грудью к его спине, — если вы теперь не захотите со мной видеться, прошу вас, просто пришлите записку в ангела (13), мне передадут. Домой не пишите, и не утруждайтесь этой вашей совестью, я же вижу, вам уже не хорошо. Мне просто нужно знать, подтвердятся ли наши теории, чтобы действовать дальше…

— Действовать?

— Не думаете же вы, что эта девочка вчера в аквариуме была единственной? Я намерена прикрыть эту лавочку… мне пора. Если вы не передумали на счёт прикрытия… мне не то, чтобы важно, но эти ваши репутации…

— Да, да, конечно…

День, который начался так хорошо, станет для него адским котлом. И ему теперь весь день вариться в тревоге: что она напридумала себе? Что не нужна ему? И что станет делать? Не пошла ли прямо сейчас в аквариум, или куда ещё?

Нужно срочно разобраться с этой лидвалиадой (14), и тогда можно будет решить свои вопросы.

Алиса выходила в сопровождении Тони. Бедную девчонку Василий нашёл на кухне – красная, будто варилась в одном с ним адовом котле. Она так и не подняла на него глаз.

Не привыкла Тоня к таким аншлагам в этом доме…

— Барыне не говори ничего. Не надо ей знать, что Алиса здесь побывала. Она старых правил, может осудить. Хоть барышне и всё равно, это смуту меж ними внесёт…

А когда извозчик увозил его барышню от него на Гороховую, Василий написал два письма, одно из которых отдал дворнику – снести на почту, а для второго поймал мальчишку.

К Цеховой поехал сразу. Уж неизвестно, что за перемена в нём самом произошла, то ли просто Фортуна, но Мадам не стала юлить и уворачиваться. А может, лярва почуяла, как под ней тоже начинает гореть земля? И спешит потушить, пока не разгорелось? А что? Борделя у ней нет, никто непотребством в ателье не занимается, а то, что она рада свести одинокие сердца, так то почти сватовство.

Пусть не бордель, но почти. Разница только в том, что услуги оказываются где-то на квартирах, не здесь. И, как сказала Алиса, “крышевал”, слово – крайне подходящее, этот бордель замминистра внутренних дел Империи.

Он был прав, скрывая это. Всплывёт такая любопытная деталь – ему не то, что во дворец, ему ни в один дом в Петербурге ходу не будет.

Итак: Гурко курирует бордель — его шантажируют оглаской, если он не поручит хлебный подряд конкретному лицу, даже смыслящему в коммерции, что не так-то и страшно — он соглашается с шантажистом, даёт Лидвалю подряд и аванс — подряд начинается, но не выполняется и в половину, коммерсант пропадает с деньгами.

В сговоре ли с ним чиновник? Получил ли что-то?

Уже дома Слепцов написал запросы в банки, на проверку счетов Гурко, стремглав помчал на Гороховую, в охранку – завизировать у Герасимова запросы.

Он старался сильно не глядеть на дом напротив, пока спешивался… в порядке ли она? Не наказал ли отец после ночи “у Мари”? Позже… это позже.

Как найти подтверждение или опровержение злому умыслу министра?

Василий выпросил у Александра Васильевича разрешение на ещё один обыск дома Гурко.

Пока прочесал каждый закуток, поговорил с обитателями особняка – и живыми и мёртвыми, время показывало восемь вечера – пора.

Дома быстро переоделся, побрился, заехал к Эйлерсу за цветами, сласти купил в кондитерской на Невском.

В девять часов вечера Слепцов вошёл в большую квартиру, которую занимало семейство Кос. Цветы хозяйке, пирожные детям, и вот он в кабинете Иоганна Коса.

Сердце стучало как заполошное, он надеялся хоть одним глазом увидеть Алису, но отчего-то она не вышла со всем семейством к гостю отца. Наказана?

— Господин Кос, вы меня не знаете, но у меня к вам дело личное, я бы даже сказал, сердечное. Позвольте представиться по чину: Василий Александрович Слепцов, штабс-капитан гвардейского, Его Величества гусарского полка. Я приехал к вам просить руки вашей старшей дочери, Алисы, — Слепцов перешёл сразу к делу. Всё внутри клокотало от нетерпения. Он предполагал ответ, но всё же…

— Что же вы, Василий Александрович, так полюбили иноверку, что готовы пойти наперекор обществу? — высокий, крупный мужчина, с лысиной и седыми волосами на затылке и по бокам, не выглядел ни рассерженным, ни обрадованным.

— Готов, господин Кос, на всё готов, надо будет…

— Что? Бросите службу?

В аскетичном кабинете повисла пауза.

— А о ней вы подумали, когда пришли сюда? Как она станет вашей женой? По воскресеньям будете прощаться на перекрёстке? Она в свой собор, а вы в церковь? Будете сидеть дома, потому что все вокруг, — он покрутил рукой, с пустой пока трубкой, — ваше общество отказывается принимать у себя мещанку?

— Выйдя за меня она станет дворянкой!

— Но от того ваш союз не перестанет быть мезальянсом! Её будут избегать, а кто-то и открыто хамить… А если вы уйдёте из полка, уедете в какую-нибудь свою деревню, сколько Императорский гусар сможет любить ту, из-за которой отказался от службы? — он забил, наконец, свою трубку табаком, ответил сам себе — на одной любви далеко не уедешь. Алиса – другая девочка, не чета вам. Она воспитана в своей вере, в строгости, в простоте. Примите совет, — спичка чиркнула, как ещё одна искра перед глазами капитана. — Езжайте туда, где вы, гвардейцы, бываете обычно, возьмите с собой актрису, у вас же есть своя актриса? Не может не быть, — он уже смеялся, чувствуя свою власть над тем, кто обычно выше его, — развлекитесь. Да и забудьте о моей дочери. Она не для вас. Не для вашего круга. Вы, со своей любовью только испортите ей жизнь. И я, признаться, не знаю, что хуже: если вас убьют на службе, и вы оставите Алису вдовой… Не возражайте! Убьют, убьют, это лишь вопрос времени! Или если вы долго будете живы… Поверьте старому человеку: супружество приятно лишь до брака. Езжайте, гуляйте, живите, прожигайте свою жизнь, как водится у вашего брата. Об Алисе забудьте, ей уготована другая роль. Скоро за ней приедет сговорённый с детства жених из Австро-Венгрии. Она выйдет за человека своего круга, своего класса, своей веры.

— Она не вашего круга, не этого, о чём вы говорите!

— Я не намерен с вами препираться, разбираться и вступать в дискуссии! Я в своём праве не отдавать за вас свою дочь!

Вот же упрямый чёрт!

— Я скомпрометировал её!

Хруст, будто что-то сломалось – в побелевшем кулаке Коса сжат спичечный коробок.

— Я честный человек и…

— В наше время это уже не так важно, — наконец выдавил из себя хозяин. Но по всему его виду – еле сдерживался. — Увеличу за неё приданое. Матиас на это и не глянет. Разговор окончен. Моя дочь никогда не станет вашей женой! Только через мой труп!

Видит Бог – старик своими словами ходит по очень тонкому льду.

Всё внутри клокочет. Встряхнуть мерзавца, навешать пощёчин, чтобы знал, что такое смеяться ему в лицо.

Оба они понимают, что Василий этого не сделает, как бы ни хотелось. Призвать Коса к ответу за оскорбление – навсегда закрыть себе дорогу в этот дом.

Без своей женщины, без её руки он отсюда не уйдёт.

— Что ж вы сидите, голубчик? Вызвать меня брезгуете, кто я для вас? Пыль. Об такого дворянин мараться не будет. Сдерживаетесь, чтоб не кинуться на меня? Так вы попробуйте. Тогда завтра не забудьте подъехать на вокзал, к тому поезду, что увезёт мою старшую дочь в Европу.

— Вы – мелочный, склочный человек, — Василий поднялся, не сводя глаз с насмешника. — Упиваетесь властью надо мной? Что ж, извольте…

— Двадцать четвёртого декабря прошлого года к вам, господин Кос, приходил человек, — улыбка медленно сползала с лица Коса, — человек этот провёл в вашем кабинете тридцать пять минут. Позже он покушался на главного военного прокурора. Николай, припоминаете? — Василий прикурил. — Он работал на вашем заводе. Как раз в период после Кронштадтского мятежа, который поднял, до попытки убить прокурора, — пауза, которой Слепцов позволил себе насладиться. Напоследок. Некогда размусоливать, отсутствие Алисы вызывало сильную тревогу. Где она в десятом часу ночи? — Как думаете, мне слишком нужно стараться, чтобы найти и доказать вашу с террористом связь?

Шах и мат.

Кос не отпирался. Не упивался, не позволял себе снисходительного тона. Он перестал говорить с гулякой-гвардейцем. Сейчас Кос вёл диалог с человеком, от которого зависит его судьба. Судьба его семьи и дела, которое он налаживал в России десятками лет.

— О дате свадьбы я напишу вам позже, — он замешкался у порога. — Считаю долгом вам сказать, что я намерен говорить с Алисой о смене веры. Настаивать не буду, но если она захочет… муж и жена должны быть одной веры, — близость женитьбы или что-то другое, но на миг Слепцов представил себя на месте Коса. Что будет когда-то у него дочь, которую родит ему Алиса, а потом появится какой-то мот и кутила, он и сам понимает, какая молва о гвардии в народе, и захочет этот молодчик забрать себе его девочку. — Я люблю вашу дочь больше собственной жизни. И поверьте, от того я вас и не трогал по этому делу, наперекор совести. Только ради неё. И не трону. Если я узнаю, что вы её наказали или что-то ещё… Что бы вы ни думали себе, я всё сделаю для её счастья.

— Если она захочет, — хмыкнул Кос, но Слепцов этого не услышал.

Алисы не было дома, она снова гостила у Мари. Ни на что особенно не рассчитывая, Василий помчал на Большую Конюшенную, наказал Тоне не выпускать Алису под страхом смерти, если та объявится.

Чего ожидать от своей барышни, что скоро станет женой, Василий не знал и сам. И очень хорошо было на душе…

Всю дорогу от дома до квартиры Павловых он предвкушал скорую встречу и дивную новость. Извозчика, увёзшего молодого барина-присяжного нашёл не сразу, но всё же нашёл. Так и есть – тот взял здесь, у дома, господина, у Адмиралтейства подхватили барышню, и оба они поехали в аквариум, знамо дело зачем…

Слепцов еле сдержался от подзатыльника дураку.

Но вот об одном Кос ему напомнил – Виктория.

Надо бы ей написать, и оплатить ей безделицу у Фаберже.

Слепцов с того дня, как встретил Алису, и вовсе позабыл о своей балерине. Та, может и поняла сама, но надобно сказать лично, что содержание её окончилось. Хоть по последнему их выходу на показ к Бризаку, она что-то и почувствовала – как никогда была ласкова и мила. И ни одного требования или даже каприза, хоть к ним Слепцов и привык. Капризливость и глупость у балерин часто идёт бок о бок с красотой и безотказностью. Именно за последнее Слепцов её и держал. Небольшой урон по кошельку позволял ему не прибегать к пользованию полковыми дамами, а значит, давал гарантию здоровью. Виктория прекрасно осознавала своё положение и понимала – один неверный шаг и не будет ни квартиры, ни выездов, ни содержания.

Войдя в аквариум, он увидел Павлова в одиночестве за тем же столом.

— Где Алиса? — он уселся не раздеваясь, не собираясь здесь задерживаться.

— Ввязывается в очередную авантюру, — Павлов тоже не стал здороваться. Слепцов отметил какой он, этот жук присяжный, разный. С Алисой и без. Сейчас нет ни следа обычной его при ней шутливости и дурашливости. Даже бокал с шампанским чуть отодвинут – не пьёт.

— О чём вы?

— О том, что она меня притащила сюда для прикрытия. Хочет разобраться, по своей ли воле здесь девушки, пошла вон, — кивнул в сторону кабинета содержательницы хора, лицом к которой сидел, — прикидывается, что хочет в хор устроиться. Я, дурак, шутки ради сказал ей вчера, что здесь девок не за голос держат…

— Олух, — процедил Слепцов, садясь напротив, но так, чтобы видеть дверь.

— Я бы попросил. Сам-то вон тоже за ней по всему Питеру гоняешься! Такой же олух. Крутит нами…

— Николай, с кем она в кабинете?

— С главной их. Дина Духовская сейчас над хором, Сытова этой ночью покинула столицу, у неё мать в деревне…

Ну-ну, как же, мать.

— Они там вдвоём? Вы уверены, что больше никто не входил?

— А зачем по-вашему я здесь сижу? Наслаждаюсь вечером? — Павлов зло осклабился. — Сижу, сторожу, как пёс, её-Богу!

Немного помолчали, Слепцов приказал чаю.

— Я просил её руки у Коса…

— Ну-ну, как просил…

— И он согласился, — Павлов заткнулся и изменился в лице. — Она выйдет за меня, ваша с ней дружба… не знаю, как к этому относиться, скажу прямо: мне это не по нраву, но препятствовать я не стану. Но вы Николай, должны понимать – один взгляд, одно слово, что заставит меня усомниться, и я сделаю так, что Алису вы больше не увидите. Решайте сами, нужна ли вам такая дружба. Шансов у вас нет и не будет. Вы честный человек, хоть и хороший присяжный, оцените сейчас, способны ли вы к платонической любви…

— Но Алиса… разве она любит вас?

— Если ещё нет, то полюбит. Но да это не ваше дело. Жена моя будет только моя…

— Она не хочет замуж.

— Захочет. Женщины сами не знают, чего хотят.

— Но как же общество…

— Вы поэтому не просили её руки, — какое-то внутреннее чувство самодовольства разливалось внутри. Как бы Павлов ни крутился подле Алисы, замуж звать струсил – общество не примет. Николай на миг отвёл глаза, но мига того Слепцову хватило. — Уходите сейчас, я скажу, что у вас появились срочные дела.

Больше они не говорили. Павлов остался сидеть. Наконец, дождались – дверь открылась и из-за неё вышла Алиса с Диной, чуть не под ручку.

Василий встал. Больше всего ему захотелось подбежать, отгородить, подвинуть своего ангела от этой… он сдержался.

— Васенька! — всплеснула руками Дина.

Алиса застыла с вытаращенными на него глазами, но быстро взяла себя в руки. Прошла мимо, словно и не было между ними ничего сегодня, села на его место.

— Ты ко мне дружочек? — пропела певичка. Она изменилась за эту ночь. Не было вчерашней Дины-дурочки. Руки к нему тянула хищница, знающая своё положение и высокое, теперь, место.

Какие разительные перемены.

Она обвила его своими путами, Слепцов не успел опомниться. Скинул горячие, потные ладони с себя, собираясь назвать чин и раскрыться пред Духовской. Чтобы Алиса поняла, что то было лишь дело.

Алиса что-то шептала на ухо ошалевшему Павлову.

— Василий Александрович, задержитесь, будьте добры, окончим разговор, — сказал поверенный, как только перестал тянуться над столом.

Оцепенение.

— Дела, дела! Понимаю, понимаю. Иди, дружочек, да не задерживайся, — подмигнула ярко подведённым глазом.

Только Дина ушла, на стол перед Слепцовым легла записка.

«Милый папа, я устроилась хорошо. Нашла работу сотрудницы хора, с проживанием и питанием. Как только получу первые деньги, смогу выслать вам. Люблю тебя папа, прошу тебя, не беспокойся».

— По моей просьбе Дина Власьевна написала это письмо для семьи своей новой хористки. Та по-русски говорит с трудом, не то, что писать. Ува-жаемайя хоспоша! — спародировала она финку, что ей невероятно шло. — Видите? Я попросила её написать так, чтобы папа, священник, не понял, что писала женщина или мужчина, чтобы не возникло дурных мыслей. Коля, — Алиса коснулась руки Павлова, — у меня разговор к Василию Александровичу, конфиденциальный.

Павлов – снова стал шутом. Вспорхнул губами над её ладонью, отвесил поклон и отошёл.

Рыцарь, чёрт побери.

— Алиса Ивановна, я…

— Оставьте! Вы ничего мне не должны. Вернёмся к делу: я устроилась в хор, чтобы пообщаться с девушками. Вы упоминали о Духовской, когда говорили о Гурко. Я случайно, — она волновалась. Пусть не лукавит. Руки её подрагивали, когда она заправляла за ухо прядь волос, то и дело она облизывала губы, — просто воспользовалась случаем.

Василий достал записку, положил рядом с Алисиной.

Каждая буковка абсолютно идентична.

— Они познакомились давно, их свела Цеховая, тогда ещё у неё не было такого размаха. Дина была на содержании Гурко, надеялась на брак, — барышня усмехнулась жёстко, даже жестоко. — А потом поняла, что рассчитывать ей не на что, хуже того, покровитель её жениться собрался, а жена-дворянка терпеть содержанку бы не стала. Вот она и начала думать, как ей сорвать куш, но акцент она делала не на деньги даже. Она хотела мести. За пять лет молодости, которые провела с ним, а могла устроиться… Она сама рассказала Лидвалю, он начал ходить к ней в аквариум недавно. Они не знали, что спят с одной женщиной… у вас же не принято о таком говорить… Рассказала Лидвалю, внушила ему мысль, что им ничего не будет, главное, усыпить бдительность замминистра – начать выполнять подряд. Шантажом заставила Гурко связаться с Лидвалем. Она и надоумила Лидваля выйти на Гурко через Сытову, в случае разоблачения, с неё тоже слетела бы голова, и Дина заняла её место. В общем: Шерше ля фам. У вас так говорят?

Слепцов мотнул головой: глупышка Дина – развязная, жадная и глупая смогла такое провернуть? Не верится!

— Она не называла имён, но когда я ей сказала, что приехала в Петербург искать барчука,что был у нас проездом, жениться обещал, да так и не вернулся… в общем… женская солидарность.

— Гурко что-то имел с этого?

— Ни копейки.

Он попытался накрыть своей её руку, Алиса засунула её под стол. Молчание затянулось.

— Думаете о доказательствах? — она усмехнулась. — Их нет и не будет. Остаётся лишь поверить мне на слово. Но вы не умеете мне верить. Так что… идите пожалуйста в кабинет, вас там заждались, выманивайте у госпожи доказательства…

— Алиса, я…

— Не можете мне просто так верить, потому что я вам никто. Я прекрасно понимаю, Василий Александрович. Чудес не бывает. Не в этой жизни. Идите пожалуйста.

— Да дайте же мне сказать! Невыносимое вы существо! — сказал Слепцов так громко, что с соседних столиков на них стали оборачиваться. — Я с ней познакомился лишь чтобы прознать про это дело. Представился купцом, ну я вам рассказывал, Алиса… — он сжал её руку, не дал ей забрать. — Я верю вам, верю. Даже не о том сейчас речь… Алиса… станьте моей женой. Бог с ним, с Гурко, с Лидвалем… я не могу вас отпустить…

— Что значит не могу отпустить? — она нахмурилась. — Вы жениться поэтому хотите? Опять эта ваша честь?

— Не поэтому.

— Почему?

— Алиса, я…

— Боже мой! Василий Александрович! Да скажите вы уже!

Как странно она, протестантка, говорит “Боже мой” – некстати отметил штабс-капитан.

— Ясно. Совесть ваша… мне такие жертвы не нужны. Не так уж я и безнадёжна, чтобы обречь себя на жизнь с человеком, равнодушному ко мне. Прощайте вас…

— Я люблю вас! — вскочил он, справившись, понимая, сейчас она уйдёт. И если на отца её у него были рычаги, то Алиса… — Люблю так, что понимаю, что никогда на свете не боялся так сильно, как сейчас, вашего отказа. Вы не можете меня любить, я понимаю, вы молода ещё, у вас ценности, идеи, но моей любви хватит на нас двоих, я никогда вас не обижу… люблю…

Всё это он проговорил быстро, очень тихо, едва ли не выдыхая каждое слово ей в лицо.

— Дурачок мой, какой же ты у меня дурачок… — оглянулась с сожалением, тоже вспоминая, что стоит посреди залы ресторана, — люблю тебя. Всегда любила, всегда буду любить тебя одного…

(1)Аквариум – увеселительный сад, работал с 1886 по 1923 год. Включал в себя ресторан, театр, и другие увеселения и развлечения.

(2) Эйлерс – букет от Эйлерса. Только у Эйлерса могли покупать цветы гвардейцы по негласному кодексу. Герман Эйлерс – основатель первой в РИ цветочной империи. Бывший садовник князя Николая Юсупова. Открыл первый цветочный магазин с зеркальными витринами, позже ставшие его визитной карточкой.

(3) Герасимов Александр Васильевич – с 1905 по 1909 год начальник Петербургского охранного отделения.

(4) Дерринджер – карманный, портативный, дамский пистолет высокой мощности. Простой и надёжный в использовании. За короткий ствол такие пистолеты называли “бульдогами”.

(5) Товарищ министра внутренних дел – должность при министерстве в РИ. Один из замминистра.

(6) 50 000 царских рублей – пятьдесят тысяч рублей в 1906 году, по подсчётам автора, приравнивается примерно к 50 000 000 рублей в современных деньгах. Если читатель уверен, что это не так, автор будут рада, если Вы с ней поделитесь.

(7) Маньчжурия – регион в нынешнем Китае. Одна из основных боевых зон во время русско-японской войны.

(8) Правила гвардейца – читателю известно, как сильно жизнь русского офицера зависела от условностей, этикета. Помимо прочего, у гвардейцев существовал собственный кодекс, больше информации по теме можно узнать в тг-канале автора, кодекс там приведён, среди прочего.

(9) 800 000 рублей в 1906 году – по очень кривым подсчётам автора, это примерно 800 000 000 рублей на современные рубли.

(10) Доломан – красная однобортная, короткая куртка со шнурами и стоячим воротником. Часть гусарского мундира.

(11) Гусарский полк – своего рода спецназ РИ. Это передовые застрельщики, разведчики, так же именно гусары при военных действиях преследовали противника. Гусарский полк всегда впереди всего войска. “Хороший гусар дольше тридцати лет не живёт” – говорил французкий маршал Жан Ланн.

(12) Архитектор Лидваль – имеется в виду Фёдор Иванович Лидваль – знаменитый архитектор.

(13) Невский ангел – благотворительная организация, где Алиса учит рабочих.

(14) Лидвалиада – вскоре сми стали называть это дело.