Моя навеки, сквозь века

10.04

Женщина в чёрном, траурном платье широко открыла рот, в попытке закричать, но резко сжала губы. Красные пятна на лице, заплывшие в слезах глаза, и тяжёлое, разгорячённое дыхание.

У неё за спиной Слепцов, мой мимолётный взгляд на него считал досаду, даже злобу.

— С этой особой ты собираешься связать жизнь? С той, у которой нет ни достоинства, ни воспитания? С той, что не брезгует подслушиванием? Даже челяди нет под дверью… Впрочем, с такой хозяйкой и челяди не надо, — каждое слово – капля яда. Всё то, что она не могла сказать или держала в себе глядя на сына, она не жалея изливала на меня, стоило лишь отвернуться – сразу осмелела.

Я хотела сказать. Очень хотела, хотела посмотреть на него – найти поддержку, сожаление во взгляде, раз уж он молчит.

— Позор! Ничего, кроме позора она тебе не даст!

Слова я так и не выдавила, ещё хуже – ноги обмякли, подсказывая выход.

Закрыла глаза, глотая дыхание, стараясь просто пускать воздух через грудь, и рухнула на пол.

Через мгновенье меня подхватил Вася.

— Она ещё и балаганщица! Притворщица! Интриганка! — раздражённая, громкая, наигранная усмешка.

— Тоня! Тоня! — мужской крик заставил меня зашевелиться. Долго притворяться я не смогу.

— Не надо, всё хорошо, — проговорила, вжимаясь, посильнее втираясь в его грудь. — Растерялась просто, — перед тем, как открыть глаза, я носом провела по его шее, шумно вдыхая, не скрывая удовольствия. Встретила тревожный взгляд, и словно мы вдвоём на свете, вот так, сидим на диване, он, а я в его руках, вместе.

— Напугалась? — он попытался ссадить меня, но не тут-то было! Я только сильнее прильнула.

— Очень…

— Похабщина какая! Какой разврат! Охальница! Прекрати это немедленно! Здесь тебе приличный дом! Здесь живут достойные люди!...

Пока она кричала, я вздрогнула всем телом, напустила в глаза испугу, последний взгляд и нырнула к нему в шею.

— Мама! Хватит, ради Бога! Посмотри! До чего ты довела Алису!

— Я довела?! — она захлебнулась воздухом, — это я довела?! Открой глаза! Василий! Она же притворяется, всё делает, чтобы ты ополчился на меня!

— Я сказал: хватит! Ты, кажется, собиралась в деревню?

— Выгоняешшшшь? Мать родную выгоняешь, ради этой… этой…

— Ещё только слово! Только одно слово!

— Это она! Это она настроила тебя против меня!

— Мама! Она ни слова не сказала! Впервые тебя увидела! Ты напугала девочку до… ради всего святого: езжай. Тоня! Вели запрягать, Екатерина Алексеевна…

— Значит вот как… ты сделал свой выбор. Что ж…

Я услышала, как она ушла. Вася снова попытался освободиться.

Так обидно стало! Так горько! Словно держу его, не даю ему свободы. Люди все… моя любовь разрубила время, пространство. Произошло то невозможное чудо и вот мы снова вместе, в нашем доме. Мы можем просто быть счастливы, но они не дают! И самое обидное: он сам. Слушает их, молчит и слушает, слушает и молчит, и ни слова в мою защиту! А кто только не шпыняет! Дома отец, который, кажется, ненавидит; ученики, которых я боюсь до дрожи, как не прикрою глаза, так и вижу их: опьянённых, окровавленных; учёба, которая всё дальше и дальше от меня; и он со своими всеми… неужели нигде, никогда мне не будет покоя. Я ж не для себя, я ж ради него, спасти его, не дать погибнуть…

В какой-то момент я просто услышала больной крик-плач, только тогда поняла, что реву в голос. Что он уже не пытается меня снять, молча прижимает к себе… крик закончился, но слёзы лились ещё долго. Дверь в кабинет уже закрыта, на столике у дивана две чашки с чаем.

От его близости, от ощущения его – такого крепкого, здоровенного, от меня в коконе его тела, от всего этого что-то глубинное, тёмное подняло голову внутри. И это тёмное требует своё: подчинить, поработить, заклеймить, утвердить свою власть. Пусть ты могучий, думай о своём свете, об этих людишках. Мне нужно только одно: чтобы ты жил, чтобы ты жил моим. Я не для того проделала такой путь, чтобы тебя у меня забрали дурацкие правила. Всё это моё, вся эта мощь и сила.

Не дыша, не глядя в глаза, я коснулась кончиками пальцев шеи — он весь напрягся. Пальцы быстро сменили губы — едва ли не урчу от каждого прикосновения с беззащитной кожей.

— Алиса, — мольба в рваном шёпоте, голова на спинке дивана.

Уже увереннее я скользнула языком.

— Нам не следует, скоро свадьба…

Да когда там та свадьба!

Не сопротивляясь, он откинул руки на диван, сжал кулаки. Подобрав юбку я шустро развернулась, распяв его, не прекращая поцелуев — от шеи, по кромке острого колючего подбородка. Заглянула в лицо – веки плотно сжаты, губы – нитка. Продолжая упоённо исцеловывать, я принялась за пуговки платья.

— Дорогая, вы… мы, я не должен. И вы не должны. Нужно подождать до свадьбы, — он задержал мои руки. Что ж… я потянулась к губам: мимолётный поцелуй, едва провела языком:

— А если я хочу?

— Что? — ошарашенное.

— Вас, — сейчас мне не нужно играть: я сама знаю, что в глазах нет ничего кроме желания, что от собственного возбуждения мне трудно дышать, — всё то, что было между нами, — последнее сказала ему шёпотом на ухо, захватив мочку губами, — и ещё больше, и думаю об этом постоянно, вспоминаю, спать не могу, потому что во сне приходите вы, и делаете со мной всё это снова и снова, — член подо мной уже давно напрягся, я, не сдерживаясь, стала тереться о него вот так, сквозь ткань одежды, — берёте меня, владеете мной, творите такое с моим телом, что… помогите мне… — положила его руки себе на грудь, накрыла сверху, заставляя сжать, — сделайте это снова, — он сжал и я застонала. Вот так, сидя на нём, едва дышащем, с прикрытыми глазами, по которым ничего не понятно, — это вы что-то сделали со мной. Что-то такое, что я считаю дни до нашей свадьбы, чтобы принадлежать вам всецело. Каждую ночь, всю жизнь, чтобы вы владели мной…

Ладони скользнули на широкие плечи, наслаждаясь рельефом через ткань рубашки, я продолжала свои признания: откровенные, сексуальные, и очень-очень непристойные. Я говорила, рисовала картины в его воображении, завелась сама так, что готова разлететься на куски…

— Алиса… — снова ошарашенный взгляд, — как вы… это всё…

— Что? — не отпуская его глаз, я перенесла мужские руки себе на ягодицы и громко, протяжно выдохнула, едва их ощутила. — Это всё неприлично? — пальцы растёгивали пуговки, я шепнула ему на ухо: — но я не приличная. Очень не приличная, такая неприличная, что готова кончить, едва вы в меня войдёте. И хочу оттянуть этот момент, чтобы вы успели, — переместила его руку под юбку и громко застонала, только лишь он коснулся лона, — видите? — на выдохе, — что вы со мной делаете, даже не коснувшись нарочно. Что же мне делать с этим телом, которое теперь ваше? Которое каждую секунду ждёт только вашего прикосновения…

Он не говорил, вообще ничего. Но мне и не нужно было, потому что он и не дышал. Смотрел на меня так, будто видит впервые. Глаза горят, лоб поблёскивает от пота, а палец внутри меня двигается. Так хорошо, но так мало! Не прекращая расстёгивать платье, я потянулась губами к венке, вздувшейся на бычьей шее – или сейчас он примет меня, или испугается и прогонит. Пусть.

— Смотрите, Василий Александрович, какое чудовище вы сами создали, — в расстёгнутом платье я соскользнула с его колен, на миг замерла напротив. Стянула платье, захлёбываясь от азарта и собственной смелости стащила чулки и трусы, а когда под сорочкой ничего не осталось, распустила волосы, стащила и её.

Эта игра, где мы на вы, где он весь такой чопорный, неприступный, холодный… Я вовсе не уверена в своей победе. Как бы хороша я ни была, Слепцов не просто кусок гвардейского мяса, он ещё и мозги. И я не уверена, что эти мозги подчинены мне, чего не скажешь о плоти.

— Вот она я, — холодно не было. Кажется, это единственное место в мире, где мне тепло, — такая, какая есть. Без притворства, без кокетства. Мне не нужно ваше положение, ваше дворянство, доходы, я бы попросила только об одном, но если до этого дойдёт. Мне только ты нужен. Любой, какой есть, потому что только от одной мысли о тебе я сгораю в своём пожаре.

На массивном теле только шевельнулся кадык.

Вот сейчас скажет. Или я погибну, или он сам и вознесёт меня на мой собственный Олимп.

Он открыл рот и издал странный, рваный, горловой хрип.

Ещё момент, невидимое глазу движение и он на коленях передо мной – покрывает поцелуями мой живот, бёдра. Пальцы вдавливают так, что наверняка останутся синяки – пусть. Я сцепила руки на стриженой макушке, с трудом отняла голову от себя, чтобы увидеть глаза, чтобы убедиться — так и есть, от голода и жажды в обычно равнодушных глазах, захотелось вспорхнуть, взлететь. Ком из горла рухнул вниз, опустошая всё на своём пути, поднимая волну.

Подчиняясь этой волне, следом за ней, я стекла вниз, в родные руки, что тут же приняли, обожгли огнём в глазах.

Только никогда больше не тухни… — думала, принимая жадный, сметающий всё поцелуй. Подчиняясь рукам, что блуждали по телу, словно не веря, что можно всё, можно везде…

Больше не было прелюдий. Только закончился поцелуй, он лишь приспустил брюки, не тратя время на раздевание. Стянул покрывало с дивана, не пойми зачем швырнув его на ковёр, следом и меня.

Плен его глаз, неотвратимо, неотрывно, ни на секунду не прерывая, если бы он нуждался в подтверждении: я не вру, я хочу именно так, и да, мне хорошо!

Я кричала, извивалась, устремлялась навстречу, не пойми зачем, словно мне было мало, возможно и было, но главное: было хорошо! Было божественно хорошо и без кульминации. От ощущения единения, от широкой спины, ходящей буграми под моими руками, от взгляда, под которым в короткие секунды мыслей хотелось выдать что-то ещё, чтобы уж наверняка привязать его к себе.

— Какая же ты… — шептал восхищённо, неверяще, продолжая брать меня всё сильнее.

— Твоя… — я бормотала в ответ…