По праву любви

Глава 22

Семейство Маноло и Зекинью продолжали жить вместе в той же комнате под самой крышей, вызывая любопытство и усмешки давних обитателей приюта, в чьих глазах эта разномастная компания действительно выглядела очень странной. Старожилы в равной мере изумлялись как заносчивости Маноло, так и наивности Зекинью, граничащей с глупостью.

Маноло вёл себя как напыщенный индюк: выходил во двор в шёлковой рубахе, брезгливо обходил грязные лужи, на окружающих смотрел с презрением и никогда ни с кем не здоровался, считая это ниже своего достоинства.

Прачки, стиравшие бельё во дворе, так и прыскали со смеху, а Маноло оборачивался к ним, высокомерно, заявляя:

— Над кем смеётесь, убогие? Да будет вам известно, что я — потомок знаменитых Эрнандесов из Андалузии! Мои предки разводили лошадей и продавали их по всему миру! А вы ведёте себя как безмозглые гиены, которые хохочут без причины. Посмейтесь лучше над своей матерью!

Зекинью тоже вызывал насмешки у жителей приюта, когда говорил, что ещё не потерял надежды разбогатеть в Сан— Паулу.

— Вот дурак! — судачили о нём во дворе. — Жил бы где— нибудь на фазенде, пас коров и лошадей, так, глядишь, и разбогател бы! А кому он тут нужен со своими деревенскими ухватками? До чего же бестолковый человек! Впустил к себе этих заносчивых Эрнандесов, которые оказались на самом дне, а продолжают думать, будто они испанские гранды, и помыкают несчастным Зекинью как хотят!..

Обитателям приюта вообще было непонятно, как это чужие люди, да ещё и такие разные, могут жить в одной комнате. Ну ладно, когда— то Жозе Мануэл и Тони делили одну комнату на двоих. Так они же оба были молодыми неженатыми ребятами, у них имелись общие интересы, а потом Жозе Мануэл и вовсе стал родственником Тони, когда женился на его двоюродной сестре. А как можно было поселить красивую незамужнюю девушку в одной комнате с Зекинью? Как мог это допустить «испанский гранд» Маноло?!

Когда прачки задавали такие вопросы Соледад, она неизменно отвечала им:

— Мы живём здесь временно, скоро мой муж получит хорошую работу, и мы отсюда переедем. А пока нам приходится терпеть Зекинью. Он спит у нас за занавеской.

— Это вы спите у него за занавеской! — сказала ей однажды острая на язык Коншета.

Маноло тоже считал себя хозяином комнаты и всячески выживал оттуда Зекинью. Каждую ночь у них разгорались скандалы из— за храпа, которым грешили оба. Но, ни тот, ни другой не хотели этого признать и только обвиняли друг друга.

— Ты пыхтишь, как паровоз, я не могу спать! — кричал Маноло.

— Это я не могу спать, потому что ты хрюкаешь во сне, как свинья! — возмущался Зекинью.

Наутро оба бежали к Мариу, и каждый требовал выселить другого, считая себя законным хозяином комнаты. Так продолжалось до тех пор, пока однажды Мариу не сказал им, что выселит оттуда всех, поскольку никто из них не платит за жилище.

Больше всех эта угроза напугала Зекинью. Он только на словах утверждал, что хочет избавиться от вторгшегося к нему семейства Маноло, а на самом деле такая совместная жизнь его вполне устраивала: Зекинью без памяти влюбился в Эула лию и был уверен, что она тоже расположена к нему благосклонно.

Это было действительно так, поскольку Эулалия, единственная из всех членов семьи, испытывала к Зекинью искреннее чувство благодарности за любезно предоставленный им кров. В отличие от своих родителей Эулалия понимала, что это дорогого стоит. Сама она продолжала расплачиваться с Умберту за взятый у него кредит. Расплачивалась своим телом. Денег ей Умберту больше не давал, но иногда она прихватывала с собой из гостиницы, где проходили их тайные свидания, остатки ужина и тайком от родителей подсовывала Зекинью какой— нибудь лакомый кусочек. А он воспринимал это как наивысшее проявление любви, потому что постоянно испытывал чувство голода.

Однажды он, измученный голодом, не удержался и украл в кондитерской пару булочек, за что едва не попал в полицию. После этого он вновь пошёл в магазин к Эзекиелу и напросился к нему в грузчики.

Домой Зекинью вернулся гордый. Ещё бы! Ведь он, наконец, нашёл работу.

— И сколько же тебе будут платить? — поинтересовался Маноло.

— Не знаю. Я даже не спросил, — развёл руками Зекинью. — Я так обрадовался, что мне было всё равно. Сколько ни заплатят, всё хорошо!

— Надеюсь, тебе будут платить достаточно, чтобы ты снял для себя другое жилище, — сказал Маноло, — потому что я уже не могу терпеть тебя в своём доме.

— Эй, по легче, сеньор Маноло, — одёрнул его Зекинью. — Вы неблагодарный человек! Забыли, кто вас сюда пустил? Сейчас я стану зарабатывать, буду исправно платить сеньору Мариу и попрошу его выселить вас отсюда, как злостных неплательщиков. Поэтому лучше не дразните меня и не испытывайте много терпения.

Угрозу Зекинью Соледад восприняла всерьёз и, сгорая от стыда, тоже попросила давать ей немного белья для стирки, чтобы хоть чуть— чуть заработать. Коншета и Мариета не упустили возможности поиздеваться над «аристократкой», а Мадалена отнеслась к Соледад с пониманием и даже дала ей кусок мыла.

— Спасибо, — растрогалась Соледад. — Вообще— то я хорошая швея, но у меня сейчас нет швейной машинки.

— Ничего, не стесняйся, мы тут все одинаковые, — сказала Мадалена.

— Да, тут всем живётся нелегко, — согласилась Соледад, — но мой муж этого не понимает, и ему не понравится, что его жена работает прачкой. Он не должен об этом узнать.

— А как же ты сможешь стирать и гладить чужое бельё тайком от мужа? — изумилась Мадалена.

— Не знаю, — пожала плечами Соледад. — Но я попробую...

Какое— то время Маноло и впрямь не догадывался, что Соледад стирает чужую одежду, но от Эулалии это скрыть было невозможно. Эулалия расстроилась, ей стало очень жалко мать, и однажды во время свидания с Умберту она попросила его:

— Моя семья бедствует, помоги мне устроиться на работу... Хотя бы на твоей фабрике.

— Нет, это невозможно, моя жена сразу же пронюхает, что мы встречаемся, — сказал он, протягивая Эулалии несколько купюр. — Возьми лучше немного денег.

— Спасибо, — ответила она, принимая купюры, — но, если я буду работать у тебя на фабрике, подозрений будет гораздо меньше. Тебе так не кажется?

— Возможно, ты и права, — согласился Умберту. — Приходи на фабрику завтра.

На следующий день он представил Эулалию Камилии, сказав, что эта девушка очень нужна на фабрике:

— Если ткачихи задумают какие— то выступления, Эулалия нас предупредит.

Камилия посмотрела на неё с нескрываемым презрением.

— Ты способна выдать своих подруг? Ну, что молчишь? Отвечай!

И Эулалия ответила с вызовом:

— Мне, очень нужна работа, поэтому я сделаю всё для блага фабрики!

— Я думаю, тебе здесь места не найдётся, — вынесла свой вердикт Камилия. — У меня могут возникать трения с рабочими, но я не люблю доносчиков. Тот, кто сегодня болтает лишнее о своих коллегах, завтра станет болтать обо мне.

— Камилия, ты не забывай, что половина фабрики принадлежит мне, — напомнил ей Умберту. — И я дам Эулалии работу!

— Что ж, не стану спорить. У тебя есть на это право. Иди работать, Эулалия. Но учти, что я буду следить за тобой.

Эулалия вышла, а Умберту сказал Камилии:

— Я уверен, когда— нибудь ты ещё скажешь мне спасибо за то, что я привёл сюда Эулалию. Она сможет оказывать нам неоценимые услуги!

Камилия не разделяла его убеждений. При всей своей жёсткости, она была настроена достаточно либерально и намеревалась сократить рабочий день ткачих, как только средства, вложенные в развитие фабрики, начнут окупаться.

Ткачих, однако, её благие намерения не устраивали. Ткачихи хотели работать по восемь часов в день, а если уж и перерабатывать эту норму, то получать за свой труд дополнительную плату. Здесь и сейчас, не дожидаясь, когда взятый Камилией кредит начнёт приносить ей прибыль.

Официально заявить о своих требованиях ткачихи поручили представителю общегородского профсоюза, то есть Жакобину, а он пригласил с собой и Тони, чтобы тот мог написать статью о произволе, который творят на фабрике её хозяева.

Каково же было изумление Тони, когда он увидел в директорском кресле... Камилию!

Она тоже опешила:

— Я знала, что ты пишешь статьи для профсоюзной газеты, но и представить не могла, что ты станешь выступать против меня!

— Я не собираюсь вступать с тобой в борьбу. Я даже не подозревал, что встречу тебя здесь.

Камилия объяснила ему, каким образом она очутилась на ткацкой фабрике:

— Я вложила в дело сбережения отца и всю прибыль от швейной фабрики. Я заложила дом и магазин. И всё для того, чтобы владеть частью этой фабрики. Поэтому я не могу сейчас платить ткачихам больше!

— Но в таком случае ты и не должна увеличивать их рабочий день. Никто не обязан работать на тебя бесплатно. Пойми, ты гораздо быстрее сможешь вернуть свои деньги, если установишь на фабрике нормальный рабочий ритм, а не будешь сама же провоцировать ткачих на забастовки.

— Тони, умоляю тебя, ради нашей любви: не надо никаких забастовок! Иначе я потеряю всё.

— Если не хочешь потерять всё, ты должна научиться договариваться с профсоюзами. Пожалуйста, не выжимай соки из ткачих и не заставляй меня выбирать между тобой и моими товарищами, — тоже попросил её Тони.

Камилия неожиданно вняла его совету.

— Хорошо, — сказала она, — давай будем договариваться. Если я не стану увеличивать рабочий день, ты сможешь пообещать мне, что на фабрике не будет никаких, забастовок?

— Я могу дать тебе твёрдую гарантию, но и ты должна сдержать своё слово.

— Я сдержу его, можешь не сомневаться, — ответила Камилия.

На том они и разошлись.

Тони доложил о результатах переговоров Жакобину, заверив его, что Камилия — человек ответственный и непременно выполнит своё обещание.

— А если нет? — спросил Жакобину. — Тогда ты сможешь выступить против неё?

— Я предпочитаю об этом не думать, — ответил Тони.

Камилия же в это время беседовала с Умберту, убеждая его в том, что в данной ситуации компромисс был неизбежен, и она пошла на минимальные уступки.

— Ладно, пусть будет по— твоему, — сказал Умберту. — В любом случае такой вариант лучше, чем постоянные забастовки. К тому же я надеюсь, что эта уступка позволит тебе в дальнейшем гораздо легче управлять твоим бывшем мужем.

— Увы, Тони не из тех, кем можно управлять, — вздохнула Камилия. — Может, поэтому я его и полюбила... Но своё слово я сдержу в любом случае.

Обещание, данное Тони, Камилия нарушила буквально на следующий день, когда Умберту представил ей сеньора, приехавшего на фабрику, чтобы разместить там государственный заказ.

Сеньор Клаудиу оказался крупным бизнесменом, имевшим надёжные связи в правительстве Жетулиу.

— Я оптовик, — сообщил он. — И у меня есть договор на поставку хлопчатобумажной ткани в армию. А правительство платит щедро!

— Да, я знаю, — подхватил Умберту, — правительственная цена выше рыночной.

— Я хочу сделать вам заказ, — продолжил Клаудиу, — но сразу предупреждаю: его надо выполнить в предельно сжатые сроки.

— Проблема в том, что мы сейчас и так завалены работой, — сказала Камилия. — Поэтому нам с вами придётся обсудить сроки.

— Сроки правительственных поставок не обсуждаются, — строго произнёс Клаудиу. — Если они вас не устраивают, я могу обратиться на другую фабрику.

— Хорошо, я согласна, — тотчас же сказала Камилия.

— А вы успеете выполнить заказ? — усомнился Клаудиу.

— Непременно выполним, — твёрдо пообешала Камилия. — Даже если мне самой придётся встать к станку!

Разумеется, становиться к станку она не собиралась, но ей пришлось нарушить договор с профсоюзом и увеличить ткачихам рабочий день.

Ткачихи, как и следовало ожидать, взбунтовались. Нина и Мира заявили Умберту, что теперь забастовка неотвратима. И напрасно он объяснял им, что это госзаказ, что надо поднатужиться, — девушки твердили одно: работать сверхурочно они будут только за удвоенную плату.

— Мы не можем платить вам больше, иначе останемся без прибыли, — вставила своё слово Камилия. — Почему вы не хотите осознать производственной необходимости? Почему не думаете о будущем фабрики?

— Потому что ты печёшься о прибыли для себя, а нам предлагаешь работать бесплатно и до полного изнеможения, — ответила Нина. — И если мы примем твои условия, то в будущем нас ждёт та же участь, что постигла несчастную Матильду. Мы все тут умрём, а фабрика будет процветать. Вот что мы думаем о нашем будущем.

— И всё же вам придётся подчиниться, если вы не хотите оказаться за воротами нашей фабрики, — подвела итог Камилия.

Она была настроена решительно, и её уже не пугала перспектива забастовки.

— Ты просто не знаешь, чем это чревато, — сказал ей Умберту, — мы потеряем много времени и понесём убытки. Даже если мы всех уволим и наберём новых ткачих, им ещё нужно приноровиться к новому оборудованию. Поначалу производительность труда будет очень низкой.

Не зная, как разрешить эту конфликтную ситуацию, он попытался воздействовать на Нину иными средствами.

— Я прошу тебя помочь мне, — сказал он, вызвав её в свой кабинет. — Неужели мы не сможем поладить? Я помирился с женой, фабрика уже приносит доход, я могу дать тебе всё, что пожелаешь.

— У вас нет ни стыда, ни совести, сеньор Умберту, — гневно ответила ему Нина. — Ваша жена любит вас, а вы привели на фабрику Эулалию, которую вам всё же удалось подмять под себя. Но вам этого мало, вы опять вздумали приставать ко мне. Вам нужен гарем?

— Я отдам и Силвию, и всех прочих женщин за тебя одну! — взволнованно произнёс Умберту. — Я теряю голову, когда вижу тебя. Ты сводишь меня с ума!..

Поддавшись нахлынувшим на него чувствам, он страстно обнял Нину и тут же получил пощёчину.

— Когда— то в аналогичной ситуации я уволил тебя, — сказал он, задыхаясь от гнева, — но сейчас поступлю иначе: отправлю тебя мыть пол в красильном цехе!

— Я ткачиха, а не уборщица, — возразила Нина.

— Ты предпочитаешь увольнение? — насмешливо спросил Умберту. — А что же будет с твоими подругами? Неужели ты оставишь их сейчас, когда они особенно нуждаются в твоей защите?

— Нет, не оставлю, не надейтесь! — сказала Нина и отправилась в красильный цех.

Умберту стиснул зубы в бессильной злобе. И злился он, прежде всего, на себя за то, что окончательно испортил отношения с Ниной.

— Теперь нам не избежать забастовки, — мрачно сообщил он Камилии, но она ещё не потеряла надежды всё уладить с помощью Тони.

— Он работает в типографии, завтра я туда съезжу, — сказала она. — Должен же Тони понять, что мы выполняем госзаказ!

Однако ехать в типографию ей не пришлось: вечером Тони сам пришёл к ней домой и потребовал, чтобы она выполнила своё недавнее обещание.

Камилия стала говорить ему про госзаказ, про необходимость чем— то пожертвовать ради будущей прибыли.

— Я прошу тебя: помоги мне! Уговори ткачих отказаться от забастовки. Объясни им, что сначала надо испечь пирог, а потом уже делить его.

— Потом пирог никто не делит. Богатые съедают его целиком, — скептически заметил Тони.

— Но для меня крайне важно выполнить этот заказ. Если ты не поможешь мне, я потеряю всё!

— Я помогу тебе, но для этого ты должна изыскать деньги на оплату сверхурочных.

— Где изыскать?! Я же говорила тебе, что заложила даже этот дом, в котором мы сейчас находимся.

— Значит, пусть твой компаньон что— нибудь заложит.

— Я не могу этого потребовать от Умберту.

— Ну да, тебе проще обобрать до нитки бесправных ткачих. Они могут поработать и бесплатно. Только вот зачем? Чтобы удовлетворить твою алчность? Тебя ведь никто не вынуждал закладывать дом и магазин. Ты просто хотела получить сверхприбыль за счёт эксплуатации чужого труда. Но ты просчиталась, Камилия, сейчас другие времена! Если мы с тобой не договоримся о выплате сверхурочных, то можешь заранее готовиться к забастовке.

— Тони, неужели ты пойдёшь против меня? — пришла в ужас Камилия. — Я только— только стала совладелицей ткацкой фабрики... Ты не посмеешь поступить со мной так жестоко! Тони, что же ты молчишь? Я жду ответа!

— Мне очень жаль, что мы не смогли с тобой договориться, — ответил он и ушёл.

А Камилия на следующий день призвала к себе Самуэла и заявила ему:

— Если ты не в состоянии выполнить мою просьбу, то мне придётся обратиться к кому— нибудь другому.

— Нет— нет, я ещё не исчерпал все возможности! — поспешил заверить её Самуэл. — Мне только нужно время. А ты потом не обманешь меня?

— Нет, — твёрдо ответила Камилия. — Если тебе удастся скомпрометировать Марию, я стану твоей женой!