По праву любви

Глава 6

Мария редко когда заглядывала в пансион, проводя дни и ночи у изголовья Тони. Мариуза и Изабела охотно возились с Мартинью, он привязался к ним как к родным, но про маму с папой постоянно спрашивал.

— Папа болеет, и мама не может его оставить, — объясняла ему Изабела и подхватывала на руки, чтобы тот ненароком не расплакался.

Глядя на Изабелу с малышом, Мариуза тихонько вздыхала, думая, что, может, ей и пора уже замуж, вон, как хорошо с ребёночком управляется. То же самое думала и Изабела, хотя, когда Бруну со слишком большим пылом приближался к ней, она смущалась и считала, что со свадьбой можно и повременить. Вспоминая, как Бруну поцеловал её, она вспыхивала, чувствуя, что это был настоящий поцелуй, в котором таится немалая опасность. И тогда чувствовала благодарность к тётушке, которая так заботливо оберегала её. А Мартинью она искренне полюбила и часто думала, какая у этого славного малыша нелёгкая судьба. Отец, хоть и не родной, но любивший его, погиб, и мальчик наверняка чувствует потерю. А настоящий отец не так уж и заинтересован в сыне. Мальчик привязался бы к нему, но тот не балует его своим присутствием. Нет, она не будет грешить до свадьбы, за грехи расплачиваются дети. Кто знает, каким человеком окажется Бруну, когда влюблённость его поуменьшится?

Размышляя о Мартинью, о себе, о тётушке, Изабела сидела в саду и смотрела на мальчика, который играл с розовыми лепестками, складывая их в коробочку, а потом высыпая на дорожку. И вдруг он бросил коробочку и со всех ног кинулся к идущей по дорожке паре, мужчине и женщине. Изабела пригляделась и узнала Марию и Тони. Мария держала его под руку. И как же он похудел и побледнел, бедняжка!

Изабела поспешила им навстречу вслед за мальчиком, а тот уже повис на шее у матери.

— Найдётся комната для нового постояльца? — шутливо спросила Мария у Изабелы.

— Уверена, что найдётся! — отозвалась Изабела и рассмеялась.

Мариуза от души расцеловала Марию, сразу догадавшись, что свершилось то, о чём так мечтала Мария: наконец— то, она и Тони будут жить вместе.

— Нет, лишних комнат у меня нет, — сказала она совершенно серьёзно, хотя пансион был по— летнему пуст, — но я уверена, что в твоих апартаментах найдётся место для отца твоего ребёнка. Видишь, как рад Мартинью! Давно я не видела его таким счастливым!

Тони улыбнулся малышу. И вдруг почувствовал себя счастливым. Все были так рады ему, и его это очень радовало.

— Кажется, я выздоровел, — произнёс он, глядя на Марию с особенной улыбкой.

— Нет, не кажется! Ты, в самом деле, выздоровел, — ответила она, вся светясь.— Но тебе нужно отдохнуть. Дорога тебя утомила.

Тонн больше не возражал, не противился. Он послушно пошёл вслед за Марией в её комнаты, которые она занимала.

Он был ещё очень слаб после болезни, и женщины сразу же уложили его в постель.

— Доктор считает, что ему нужно восстановиться, как следует, — ласково сказала Мария, — но самое страшное уже позади.

Так думала и Мариуза. Во всяком случае, надеялась, что так оно и есть.

— А какие вести от отца? — спросил Тони.

— Никаких, — сразу загрустив, ответила Мариуза. Она частенько вспоминала Дженаро, пытаясь представить себе Италию. — Но я уверена, что мы скоро получим самые лучшие известия.

На следующий день, в самом деле, пришло письмо. Но оно было не от Дженаро — Мариузу извещали, что её свекровь серьёзно больна и просит свою невестку приехать.

— Придётся ехать, — покачала головой Мариуза, — но эти серьёзные болезни повторялись столько раз, что я им счёт потеряла! Старушка соскучилась без внимания. Придётся пожить у неё немного и поухаживать за ней.

Мариуза была рада, что на этот раз свекровь закапризничала летом, когда в пансионе никого нет и его со спокойной душой можно оставить на Изабелу и Марию.

Но до отъезда ей пришлось принять у себя Жустини и Малу, которые пришли навестить Тони. Поначалу Мариуза не знала, как ей себя вести, но, увидев, что обе молодые женщины понимают толк в хорошем воспитании, сочла нужным предложить им по чашке чаю. И не ошиблась. Обе гостьи пришли в восторг от её любезности.

— Когда мы устроим танцевальный вечер, — прощаясь, говорила Жустини, — то будем ждать вас к себе.

— Я всегда мечтала потанцевать, — отозвалась Изабела вместо тётушки, которая успела только рот открыть, чтобы сказать: «Я давно уже не танцую!»

Когда гостьи ушли, она грозно обратилась к племяннице:

— Надеюсь, ты не собираешься отправиться в гнездо порока?

— Пока нет, — невинно взглянув на тётушку, ответила Изабела. — Пока я собираюсь с Бруну в кино.

«Час от часу не легче!» — простонала про себя Мариуза, но вслух ничего говорить не стала, чтобы не наводить племянницу на дурные мысли.

— Потом расскажешь мне фильм в подробностях, — распорядилась она, — я тоже очень люблю кино.

Мариуза сказала это лишь для острастки. Выслушать отчёт Изабелы о просмотре фильма она всё равно бы не успела, так как уже собиралась ехать на вокзал.

В поезде Мариуза всё время думала о Дженаро, ей казалось, что она едет к нему, а вовсе не к свекрови. А когда приехала, то узнала, что старушка и впрямь серьёзно больна, что дни её сочтены. Мариуза была рада, что успела вовремя. Ухаживая за больной, она думала: «Может, и Дженаро сейчас подаст пить бабушке Марии? Может, они уже возвращаются вместе?» Через несколько дней старушка умерла.

Дженаро же повезло избежать похорон. Приехав в Чивиту, он обошёл пустой дом, который показался ему склепом, и заторопился на кладбище к своей Розинье. Ей он всё рассказал и о примирении с Тони, и о внуке, и о Камилии, и о Марии.

— Ты уж, пожалуйста, давай ему советы, ты всегда была мудрой женщиной в отличие от меня, — попросил он жену.

Рассказал ей о Мариузе. А о Малу не стал. Розиныо бы это огорчило.

По Чивите он ходил как чужой. Все, как будто, его сторонились. За недолгое время, которое Дженаро прожил на чужбине, он стал здесь чужаком. Трактир, где он когда— то играл па пианино и который потом закрыли, теперь, был снова открыт. Дженаро посидел на террасе, но ничего, кроме хвастливых речей фашистов, готовых завоевать весь мир, не услышал. В воздухе пахло враждебностью и близкой войной. Дженаро это не поправилось, он и раньше терпеть не мог фашистов. А когда Дженаро попытался поговорить по душам со своим старым приятелем, обругав при этом фашистов, тот мигом его образумил.

— Режим у нас очень хороший, — сказал приятель. — А если он кому— то не нравится, то недовольные у нас отдыхают на голой скале среди моря. Ты меня понял?

Дженаро понял. Кем— кем, а дураком он никогда не был. Он понял и то, что чужаком его сделала репутация человека, который никогда не любил фашистский режим.

«Я правильно сделал, что уехал. Жить при фашистах я бы не смог! И не смогу!» — сказал себе Дженаро.

Он решил продать своё семейное гнездо и распрощаться с Италией навсегда.

На дом он повесил объявление о продаже, а сам отправился на поиски следов доны Луизы. Для начала расспросил стариков и старушек по соседству, не знают ли они каких— нибудь подробностей о её судьбе. Соседи не забыли старую чудаковатую Луизу, которая не отпускала ни одного просителя без денег, но в точности сказать, что с ней сталось, не могли. Помнили, как бродила по дорогам и ночевала где придётся, потому, что не хотела одалживаться у своего богатого зятя, и они тогда помогали ей, чем могли. А потом она как— то потерялась из виду. Никто и не задумался, где она, куда пропала. Умерла, наверное, в больнице для бедных, потому что жила как нищая.

Слушая стариков, Дженаро не раз пожалел о том, что повёл себя так злобно по отношению к Марии, к Луизе, что прогнал обеих из дома. Но тогда он просто места себе не находил из— за Тони, покинувшего Италию по вине отца Марии — богача и фашиста...

— Луизу похоронили в общей могиле на кладбище при больнице, — сказала ему одна старушка. — Помнится, сеньор Мартино узнавал, где она похоронена, и узнал, что в общей могиле.

Дженаро отправился в больницу для бедных, сказал, что Луиза доводится ему дальней родственницей, что он узнал о её смерти и хочет удостовериться, так ли это. Однако молодая разбитная девица обошлась с ним не слишком любезно:

— Говорите, лет пять прошло? Да мы тут никаких бумаг не держим, всё отправляем в город. Вы же видите, нам больных класть негде, а вы говорите, архив! Поищите могилу на кладбище. Не найдёте, поезжайте в город. Сделаете запрос, там поищут.

Дженаро поблагодарил девицу и отправился на кладбище при больнице. Он и сам видел, что врачам и сёстрам тут не до бумаг: больных бедняков много, больница маленькая, тесная.

Кладбище было невелико, отдельных могил было мало, а на одной из общих он прочёл имя Луизы и дату смерти. Как раз пять с половиной лет назад она умерла.

— Спи спокойно, — сказал ей Дженаро, постояв возле могилы. — Мария тебя помнит, и я тебя не забыл.

Потом он отправился в церковь, с искренним раскаянием помолился и попросил у доны Луизы прощения за то, что доставил ей столько горьких минут. Уходить из храма ему не хотелось, он сидел в прохладной тишине и продолжал беседовать со старой Луизой.

— Мария меня простила, — сообщил он ей. — Мой внук меня любит, и я тоже его очень люблю. Ты не зря старалась, малыш вырос очень хорошим. Ты меня тоже прости, дона Луиза! Я доставил тебе много горя. Но ты, я думаю, теперь в раю, вместе с моей Розиньей. Вы там, наверное, неразлучны, ходите по райскому саду и беседуете то про Марию, то про Тони. Про них, я думаю, вы всё знаете. Поэтому, много о нашей жизни тебе говорить не нужно. Постарайтесь обе, чтобы Тони, наконец, решил, кого он всё— таки любит. Я бы очень хотел, чтобы он был счастлив с Марией. Но и Камилию мне тоже очень жаль. Мне бы хотелось, чтобы он никого не обидел. Помоги ему, Луиза, я знаю, какое доброе у тебя сердце. И потом, с небес вам всё по— другому видно, не так, как нам здесь!

Дженаро взял горсточку земли с могилы Луизы.

— Твоя внучка тоскует по тебе, — сказал он. — Она была бы очень рада тебя увидеть. Я привезу ей немного землицы. Родная земля с могилы родного человека — это уже немало.

По горсточке земли он взял и для Тони с могилы матери, и для Нины с могилы отца. Джузеппе он рассказал про красавицу дочку, которая счастливо вышла замуж, и про верную Мадалену.

— Она всю жизнь жила только мыслями о тебе, растила дочку. Мадалена — верный человек во всём. Но теперь от её верности Нине одни неприятности.

Дженаро рассказал, как Нина пытается уговорить мать переехать к ней, а та упрямится.

— Займись этим делом, уладь, сделай так, чтобы все твои близкие были довольны.

Поручая дела живых дорогим ушедшим, Дженаро испытывал облегчение. Сам он не мог ничего поделать, а те, кто стали ангелами на небесах, вполне могли помочь и во всём разобраться. Правда, Джузеппе вряд ли стал ангелом, он всю жизнь был революционером и атеистом, но Бог наверняка его простил, потому, что хотел его брат только хорошего...

Делясь с покойниками своими житейскими заботами, Дженаро словно бы не отпускал их от себя далеко, они были тут, рядом, и другого дела, чем любить и заботиться о живых, у них не было. Дженаро тоже нужно было, чтобы о нём кто— то заботился.

С кладбища он ушёл успокоенный, растроганный, в уверенности, что близкие позаботятся о нём. Так и вышло. На дом очень быстро нашёлся покупатель. Лысый толстяк с чёрными живыми глазами дотошно оглядел комнаты и остался доволен. Он давно мечтал о таком добротном каменном доме с небольшим садиком. Семья у него была невелика, но в городе им стало тесно. Да и в тяжёлые времена, которые надвигались, всегда лучше быть подальше от городской суеты и иметь хоть небольшой, но свой кусочек земли...

В садике они сели торговаться за трёхлитровой бутылкой красного деревенского вина.

Дженаро не собирался искать больших выгод, ему нужно было уехать. Он чувствовал, что каждая минута промедления смерти подобна, и он рискует застрять в Европе навсегда. Понимал это и толстяк и поэтому предложил совсем уж несуразную цену. Дженаро его высмеял. Проторговавшись часа три и выпив не одну бутылку, а две, они, наконец, ударили по рукам.

На следующий день они отправились к нотариусу и оформили купчую. Дженаро попросил толстяка раз в год навещать три могилы на кладбище.

— Почему бы и нет? — отозвался толстяк. — У нас тут будут как будто родственники, а с роднёй всегда живётся легче.

Он рассчитался с Дженаро сполна и попросил через неделю окончательно освободить дом.

Мысленно Дженаро уже простился с домом, о нём не горевал, не сожалел. Он сидел на крылечке и радовался: «Теперь у меня есть деньги, на которые я повезу рояль. Я уверен, Тони ещё будет давать концерты».

Мысль о том, что он не может оставить здесь рояль, пришла в голову старика сразу, как только он понял, что никогда больше не вернётся в Италию. Рояль был для него не вещью, он был родным существом, которое невозможно бросить там, откуда сам вынужден бежать. И вот теперь они поедут в Бразилию вместе, оба они пока бездомны, но кто знает, может, у сына всё— таки появится дом? А рояль — это целое состояние. Но главное, чтобы Тони на нём играл! Потому что Тони ещё может давать концерты!

Дженаро вошёл в дом, любовно провёл по крышке рояля, открыл его и стал играть. Он играл не страстные и пошловатые мелодии, которые был вынужден исполнять в борделе, а играл Баха, и высокий строй этой музыки очищал и возвышал его душу. Дженаро играл так, как будто молился — за Тони, Марию, Мартинью, Камилию. Молился, чтобы слепые страсти покинули их, любовь сделала их зрячими и они любовно обошлись с жизнью, которая им досталась, и друг с другом. Доиграл и замер. На глазах у него были слёзы.

«Я везу не вещь, — повторил про себя Дженаро, — я везу спасение».

Ещё несколько дней прошли в хлопотах по распродаже домашней утвари. Дженаро прихватил для Мариузы старинную кофемолку, наверное, ей это будет приятно. А больше ничего не взял.

В день отъезда ему даже прощаться ни с кем не пришлось: дуче радовал народ очередной зажигательной речью, и все торжественно стояли на площади и благоговейно слушали её. Дженаро порадовался, что хоть от этого он избавлен, и потихоньку двинулся пешком до станции, откуда должен был сесть на поезд и отправиться в Неаполь. Рояль он отправил заранее, шёл налегке, поглядывая по сторонам и прощаясь навек с тем, что было ему привычно и дорого. Урожай собрали, солнце выжгло поля, и только виноградники зеленели, радуя взор тяжёлыми гроздьями. Сердце у Дженаро щемило, но стоило ему услышать, проходя очередную деревеньку, громогласный голос дуче, как вся его ностальгия улетучивалась. Дженаро сплёвывал и прибавлял шагу. Что ни говори, он стал уже чужаком, и ему было видно, как дурят этих глупых баранов, которых завтра пошлют на бойню, ничего не дав им взамен.

Мысленно Дженаро поблагодарил Бога за то, что Тони ничего такого не грозит, что тяготы, которые сейчас переживают его близкие, человеку по силам и с ними вполне можно справиться. Поблагодарил он и дуче, который помог ему расстаться с родиной, иначе, кто знает, может, его старое сердце и разорвалось бы от горькой боли расставания?..