По праву любви

Глава 28

Мария далеко не сразу согласилась вернуться к Тони, опасаясь, что Камилия осуществит свою угрозу – обратится в суд, скажет, что в прошлый раз она лжесвидетельствовала, и потребует высылки своего бывшего мужа из Бразилии.

Тони искал и не находил объяснения столь странному поведению Марии. Почему она упирается теперь, когда козни Камилии всплыли наружу? Может, у неё и вправду появился другой мужчина? Однажды Тони не выдержал и прямо спросил об этом Марию.

— Нет! — тотчас же воскликнула она. — Как тебе могло прийти это в голову?! Я всю жизнь люблю только тебя одного!

После этого признания ей ничего не оставалось, как открыть Тони истинную причину своего страха, который он запросто развеял.

— Я хорошо изучил Камилию, — сказал он. — К несчастью, она действительно меня любит так сильно, что и теперь вряд ли откажется от попыток восстановить со мной прежние отношения. Будет искать встреч со мной, подстраивать всяческие ловушки. Мы с тобой должны быть готовы к этому. Любовь Камилии уже давно переросла в манию, и я сожалею, что не понимал этого прежде. Я очень виноват перед тобой, Мария!

— Ты ни в чём не виноват. Давай не будем ворошить прошлое, — сказала Мария. — Но ты ещё не знаешь, на что способна Камилия. Она готова сесть в тюрьму за лжесвидетельство и отправить тебя в Италию на верную гибель, только бы ты не жил со мной! Я слышала это от неё дважды!

— Она не сделает этого, — уверенно заявил Тони. — Ты знаешь, что Камилия взяла большой кредит в банке под залог родительского дома, швейной фабрики и магазина? Она сейчас из кожи вон лезет, чтобы вернуть кредит, выжимает из ткачих все соки. А ты всерьёз подумала, будто она способна пустить по миру своих родителей и сесть в тюрьму? Ерунда! Камилия просто решила взять тебя на испуг!

Так или иначе, но аргументы Тони подействовали на Марию, и она вновь стала жить с ним в одной комнате.

Тони также попытался уволить её из отеля, но тут Мария не поддалась на его уговоры.

— Ты же не хочешь брать деньги у сеньора Дженаро, значит, я должна работать, — сказала она ему не без укора.

Тони промолчал. Брать деньги у отца ему по— прежнему не позволяла гордость. Дженаро при каждой встрече с сыном ругал его за опасное увлечение политикой, и если бы Тони согласился взять у него деньги, это означало бы, что он косвенно признал правоту отца.

А Тони был убеждён, что поступает правильно, защищая угнетённых и обездоленных. После выхода из тюрьмы он написал несколько гневных статей, разоблачавших цинизм и жестокость как фабрикантов, так и высших полицейских чинов. Капитана Рамиру он открыто называл убийцей, и это, разумеется, не могло пройти бесследно для Тони. Рамиру вознамерился уничтожить его физически, причём решил сделать это чужими руками, чтобы отвести от себя любые подозрения.

Для осуществления своего плана он связался с интегралистами и указал им мишень: Антонио Ферьяно, итальянский иммигрант, чужак, враг Бразилии, отравляющий умы бразильских граждан коммунистическими идеями.

— Мне стало известно, что сегодня вечером этот гнусный щелкопер будет присутствовать на банкете, который устраивает его отец в отеле сеньора Жонатана, — сказал Рамиру своим бойцам. — Лучше всего устроить на него засаду вблизи отеля. Руководить операцией буду я.

Расставив боевиков у входа в отель и отдав им необходимые указания, сам он отправился в ресторан отеля, чтобы в момент убийства находиться там и обеспечить себе алиби.

А Тони, как всегда, задержался у себя в типографии, опоздал к назначенному часу, и Дженаро огорчился до глубины души. Семейный банкет он устроил по случаю своего отъезда в очередное гастрольное турне, а также ему хотелось отпраздновать благополучное воссоединение Тони и Марии, но непутёвый сын опять проигнорировал отца. Всё это Дженаро и высказал Марии, излил ей свою отцовскую обиду на Тони.

— У меня сейчас много денег, я живу в прекрасном отеле, и предлагал Тони переселиться сюда вместе с тобой и Мартинью. Но, он отказался! Он, видите ли, очень гордый! — жаловался Марии Дженаро. — Поэтому я прошу тебя: возьми у меня деньги! Потрать их на себя, на внука. Тони же зарабатывает какие— то жалкие крохи!

— Но зато я неплохо зарабатываю здесь, в отеле, — сказала Мария.

— А зачем тебе нужно убирать за постояльцами, если я могу вас обеспечить?

— Я не могу взять у вас деньги без ведома Тони, — твёрдо сказала Мария.

Дженаро совсем погрустнел, о чём— то задумался и вдруг попросил Марию:

— Если со мной что— то случится, научи своего сына играть на фортепьяно. Пообещай мне это, Мария!

— Обещаю, — ответила она. — Только что с вами может случиться?

— Ну, знаешь, я уже не молод... Иногда у меня сердце жмёт... Ты извини, я, пожалуй, выйду сейчас ненадолго на свежий воздух...

Втайне Дженаро ещё надеялся повидать сына до отъезда. Тони придёт! Он просто опаздывает. Может, он уже здесь, а его не пропускает швейцар?

Тони, однако, не было ни в холле, ни у входа в отель. Дженаро прошёлся туда— сюда вдоль парадного входа, оглядываясь по сторонам в надежде увидеть спешащего на банкет Тони. Но увидел дюжих молодчиков, явно кого— то поджидавших с недобрыми намерениями. Дженаро встревожился: уж не Тони ли они поджидают?

Швейцар, заметив его беспокойство, подошёл к Дженаро:

— Вы кого— то ждёте, сеньор Фсрьяно?

— Да, рассеянно бросил ему Дженаро и в тот же миг услышал, как один из боевиков сказал другому:

— Ты слышал? Это же и есть Антонио Ферьяно! Мы его ждём, а он уже здесь!

— Да, чуть было не прозевали, — отозвался тот и скомандовал: — Приготовиться! Как только швейцар уйдёт в холл...

Тут Дженаро своим чутким ухом уловил щелчок затвора и всё понял. «Как же предупредить Тони? Как его спасти?» — лихорадочно стучало в голове у Дженаро. К несчастью, и швейцар уже направился обратно в холл. «Надо хотя бы остановить его», — подумал Дженаро и в этот момент увидел Тони, торопливой походкой приближавшегося к отелю.

— Сынок, беги! — крикнул Дженаро, но его голос утонул в грохоте стрельбы, которую открыли интегралисты.

Дженаро упал, как подкошенный. Интегралисты тотчас же бросились врассыпную, а Тони подбежал к отцу.

— Папа! Не может быть! Нет, не умирай! Я отвезу тебя в больницу, — говорил он, поднимая на руки истекающего кровью Дженаро.

— Сынок... Ты всё— таки пришёл... А я всё— таки спас тебя... — пробормотал Дженаро, и это были его последние слова.

На шум выстрелов сбежались люди. Рамиру тоже выбежал из ресторана и, увидев, что вместо сына погиб отец, выругался:

— Идиоты! Подстрелили известного пианиста! Ни на кого нельзя положиться!

Эти слова услышал тот сержант, который не так давно указал Жакобину место захоронения расстрелянных забастовщиков.

— Это убийство не сойдёт вам с рук! — открыто бросил он вызов капитану Рамиру. — Я всё видел! Вы устроили здесь засаду на Тони Ферьяно, но по ошибке убили его отца!

— У меня есть алиби, я был в ресторане! — стал оправдываться Рамиру, поскольку вокруг уже было много людей, слышавших смелое заявление сержанта. — А тебя я посажу под арест за клевету!

Но чета Голдсмит и Жонатан, воспринявшие гибель Дженаро как личное горе, взяли под защиту сержанта и, употребив свои мощные связи в правительственных кругах, настояли на возбуждении уголовного дела против Рамиру.

Следствие проходило трудно и тянулось несколько месяцев, однако, в конце концов, вина Рамиру была доказана, и он получил длительный срок тюремного заключения.

Но всё это было потом, а до той поры состоялись похороны Дженаро, на которые пришли не только его родные и близкие, но и вся культурная общественность Сан— Паулу и весь трудовой люд, незнакомый с искусством пианиста— виртуоза, но возмущённый преступным произволом интегралистов. Похороны превратились в настоящую демонстрацию протеста, и власти Сан— Паулу были вынуждены принять к сведению это гневное волеизъявление горожан. С того скорбного дня количество погромов и разбоев заметно поубавилось в городе, потому что полиция получила указание преследовать фашиствующих молодчиков, чего прежде не было и в помине.

Так, далекий от политики Дженаро, своей героической гибелью внёс неоценимый вклад в оздоровление политической ситуации в Бразилии, хотя это и не могло стать утешением для Тони, Марии, их маленького сына, а также доны Мариузы, которая горько оплакивала горячо любимого ею незабвенного маэстро и едва ли не каждый день носила скромные букетики цветов на его могилу.

Фамильный рояль, стоявший в гостиничном номере Дженаро, Тони перевёз обратно в пансион Мариузы, Мария бережно упаковала концертный фрак и прочие вещи маэстро, а вот чековой книжки покойного они так нигде и не нашли. Жонатан и чета Голдсмит были крайне огорчены этим обстоятельством и перевернули вверх дном весь отель, но всё напрасно — сбережения Дженаро бесследно исчезли.

— Какая неприятность! — сокрушался Жонатан. — Теперь эта ужасная пропажа может бросить тень на репутацию моего отеля!

Он и предположить не мог, что чековую книжку Дженаро вынес из номера покойного пианиста не кто иной, как Самуэл, а затем она перекочевала к Камилии.

— Вот, возьми, — сказал Самуэл, вручая Камилии чековую книжку. — Сеньор Дженаро успел накопить довольно много денег, и я не мог допустить, чтобы они достались его наследникам.

— Ты что, стал вором? — возмутилась Камилия, не поняв коварного замысла Самуэла. — Мне нужен Тони, а не деньги его отца!

— Тебе нужен Тони? А как же твоё обещание? — сразу сник Самуэл.

— Оно остаётся в силе, — поспешила исправить свою оплошность Камилия.

— Смотри, не обмани меня! — погрозил ей пальцем Самуэл. — Я делаю всё, чтобы обольстить Марию. Даже перед кражей не остановился. Ведь если Тони получит эти деньги, он сразу же заберёт Марию из отеля, и тогда у меня не будет никакого шанса остаться с ней наедине. Теперь ты всё поняла?

— Да, — ответила Камилия, спрятав чековую книжку в свою сумочку. — Я сама отдам её Тони. Но только после того, как ты скомпрометируешь Марию! Когда Тони совсем упадёт, я подниму его и верну ему деньги отца.

А между тем финансовое положение Тони и Марии было близко к катастрофическому. Они едва сводили концы с концами. Денег хватало только на мелкие расходы и на оплату проживания в пансионе. Теперь они были единственными постояльцами Мариузы и не могли просить её об отсрочке выплаты, как в прежние времена. Мариузе и самой жилось несладко, она стала всерьёз подумывать о том, чтобы продать пансион и купить себе домишко поменьше, поскольку ей не удавалось найти новых постояльцев. Под давлением этих трудных обстоятельств Мариуза также стала благосклоннее относиться к ухаживаниям Бруну за её племянницей.

— Я не против, пусть Изабелла выходит за него замуж, — сказала она как— то Марии. — Бруну — парень неплохой, к тому же он оказался талантливым певцом. Кто бы мог подумать, что этот булочник способен не только петь серенады под окном у Изабеллы, но и выступать с концертами на радио! Светлой памяти сеньор Дженаро успел его послушать и благословить на вокальное творчество...

Мариуза невольно всплакнула, а Мария, желая её утешить, сказала, что попросит Тони дать объявление в газете о свободных местах, имеющихся в пансионе.

Она не слишком надеялась на успех, но Тони счёл её предложение вполне разумным, и вскоре у Мариузы появились новые жильцы — Жакобину, адвокат Андре и ещё двое профсоюзных активистов. Платили они понемногу и нерегулярно, однако Мариузе хватало этого, чтобы как— то крутиться и больше не помышлять о продаже пансиона.

Новые жильцы, так же как и прежние, стали поверять Мариузе свои сердечные тайны, и вскоре она узнала, что адвокат Андре страстно влюбился в Нину и не терял надежды всколыхнуть в ней ответное чувство.

Мариуза опечалилась: Андре был ей симпатичен, но к Жозе Мануэлу она питала самые нежные материнские чувства и болезненно переживала его размолвку с Ниной.

— Неужели эти двое так и не найдут общего языка? Они же любят друг друга! — не раз говорила она Марии, а когда узнала о намерениях Андре, обеспокоилась ещё больше: — Сеньор Андре говорит, что их с Ниной объединяют общие профсоюзные интересы, поэтому она рано или поздно предпочтёт его Жозе Мануэлу. Неужели это возможно? Бедный Жозе Мануэл!

— Нет, сеньор Андре зря надеется, — сказала ей Мария. — Нина любит своего мужа, я знаю это. Но у неё очень трудный характер, Жозе Мануэлу не позавидуешь!

Жозе Мппуэл и впрямь находился в очень сложной ситуации. Его отношения с Ниной, то налаживались, то разлаживались опять. А тут ещё тётушка Амалия, прослышав, что племянник не живёт с женой, приехала к нему из Рио— де— Жанейро, да не одна, а со своей воспитанницей Аделаидой, которую она вздумала посватать Жозе Мануэлу.

Тётушка вела себя в доме племянника беспардонно: всячески поносила Нину, которой никогда прежде не видела, и не давала Жозе Мануэлу слова сказать в её защиту.

— Она тебя не достойна! — изо дня в день твердила тётушка Амалия, невзирая на то, что Жозе Мануэл многократно повторял ей: «Я люблю Нину, и другой жены у меня не может быть!»

Выведав у племянника, где живёт Нина, Амалия отправилась к ней сама, чтобы поговорить, как она выразилась, «решительно и окончательно».

Прежде всего, она попросила Нину ответить, почему та ушла от Жозе Мануэла. Нина, как могла, рассказала про своё желание работать и быть независимой. Амалия ей не поверила:

— Что за нелепость! Какая женщина добровольно откажется от богатого красивого мужа? Никакая! Таких женщин нет в природе! Ты не проведёшь меня, я всё поняла: у тебя есть другой! Ты, судя по всему, обыкновенная гулящая девица.

— Что?! — вскипела Нина. — Вон из моего дома!

Амалия рассмеялась:

— Где ты видишь дом? Это приют для нищих! Я вообще не понимаю, как ты здесь можешь жить. Ты же молодая, красивая... Знаешь, я могу предложить тебе хорошие деньги, чтобы ты оставила в покое Жозе Мануэла и уехала подальше отсюда. Сколько ты хочешь? Говори!

Нине очень хотелось вышвырнуть её за дверь, но она смирила своё негодование и сказала с вызовом:

— Деньги мне не нужны. Я хочу вот этот перстень, который у вас на руке!

— У тебя губа не дура! — озадаченно произнесла Амалия. — Это фамильная драгоценность. Перстень очень дорогой!

— Надеюсь, не дороже вашего племянника? — съязвила Нина.

Амалия подумала, всё взвесив, и отдала ей перстень.

А Нина предъявила его Жозе Мануэлу, когда он в очередной раз пришёл к ней искать примирения:

— Твоя тётка разговаривала со мной, как с потаскухой, и попыталась купить меня за этот перстень, чтобы я уехала из Сан— Паулу.

Разгневанный Жозе Мануэл велел тёте и её воспитаннице немедля покинуть его дом, но Амалия тут же прикинулась смертельно больной, разыграв тяжёлый сердечный приступ. Отъезд в Рио пришлось отложить на неопределённый срок, и о воссоединении с Ниной в этих условиях не могло быть и речи.

Жозе Мануэл навещал Нину в приюте, подкарауливал её у ворот фабрики и вскоре стал замечать, что вокруг его жены постоянно вертится профсоюзный адвокат Андре. Нина объяснила Жозе Мануэлу, что Андре помогает ей разыскивать тётку Томаса, а кроме того, у них много и других, профессиональных, тем, которые нужно обсудить.

Жозе Мануэл знал, что письмо, отправленное родной тётке Томаса, вернулось обратно с пометкой: «Адресат выбыл». Он сразу же предложил Нине:

— Давай усыновим Томаса и будем жить одной счастливой семьей.

Но Нина считала себя обязанной исполнить волю покойной Матильды — передать Томаса его родной тёте.

Теперь же, когда поисками Артемизии Фонтес — сестры Матильды — занялся Андре, Жозе Мануэл подумал, что адвокат будет специально разыскивать её сто лет, чтобы иметь возможность почаще общаться с Ниной. И сам разыскал Артемизию!

Томас плакал, прощаясь с Ниной, которую он успел полюбить. А тётка была для него чужой и взирала на мальчика неприветливо. Нина сказала ей, что может увести Томаса обратно, если он здесь не нужен, но Артемизия упокоила её:

— Нет, не волнуйтесь, для него тут найдётся место.

Жозе Мануэл вскоре пожалел о том, что разыскал Артемизию. Однажды он застал Андре в гостях у Нины и понял, что адвокат бывал здесь и раньше, но тогда его сдерживало присутствие Томаса, а теперь он может свободно приставать к Нине и никто ему не помешает.

Нина же опять объяснила свою дружбу с адвокатом их общими интересами.

— Тебе этого не понять, — сказала она Жозе Мануэлу. — Ты далёк от наших проблем.

— Ваших?! Что это значит?

— Я имею в виду проблемы рабочего класса, — вынужденно стала оправдываться Нина. — Тебе же наплевать на то, что фабриканты безжалостно эксплуатируют рабочих!

— Нет, я изо всех сил борюсь за твоё освобождение от рабского труда на фабрике, — пошутил Жозе Мануэл, вызвав очередную вспышку негодования у Нины.

В тот раз они не просто поссорились, а разругались навек. Нина заявила, что больше не пустит его на порог, и потребовала развода.

При наличии более удачливого соперника эта угроза вполне могла иметь под собой реальную почву, и Жозе Мануэл испугался. Он должен был сделать всё, чтобы не допустить развода, и поэтому пошёл на крайнюю меру: устроился рабочим в тот же цех, где трудилась и Нина.

— Теперь ты не сможешь упрекнуть меня в том, что мне чужды интересы рабочих, — сказал он Нине.

— Сумасшедший! Зачем ты здесь? — изумилась она.

— Я хочу ещё раз доказать тебе, насколько ты мне дорога.

От этих слов, от этого поступка сердце Нины дрогнуло. Она не только помирилась с Жозе Мануэлом, но и позволила ему пойти вместе с ней в приют, где они провели страстную ночь любви и едва не опоздали утром на работу.

Но, тут некстати вернулась из Италии Мадалена, спать с Ниной в приюте стало невозможно, а перебираться к Жозе Мануэлу она отказывалась, потому что у него по— прежнему жили Амалия и Аделаида и выселить их оттуда не было никакой возможности: тётушка едва ли не каждый день демонстрировала племяннику «смертельный» приступ стенокардии, ухитряясь при этом всячески подсовывать ему в жёны Аделаиду.

Вырваться из этого порочного круга можно было только одним способом: если бы Нина всё— таки осознала необходимость жить вместе с Жозе Мануэлом и создавать свою семью и свой собственный дом. А она, общаясь с ним на фабрике, не раз говорила ему:

— Что толку работать здесь, в этом цехе и в этой робе, если внутренне ты не меняешься? Ты продолжаешь ревновать меня к Андре, оскорбляешь меня своим недоверием. И это сейчас, когда мы живём порознь. А что же будет, если я к тебе вернусь?

— Рай земной, — ответил ей однажды Жозе Мануэл, но услышал возражение Нины:

— Нет, будут муки адовы. Мы будем ссориться каждый день, как это было и прежде, потому что ты пошёл в рабочие не по убеждению, а только затем, чтобы находиться рядом со мной. Я ценю этот твой жест, но к нашей борьбе ты по— прежнему непричастен.

— Да, я поступил вопреки здравому смыслу, — сказал ей Жозе Мануэл. — Ведь я учился в университете, у меня есть образование, профессия, которую я люблю. С моей стороны действительно глупо выполнять эту неквалифицированную работу, бросив ту, что приносила мне творческое удовлетворение. Но я люблю тебя и пришёл сюда затем, чтобы ты, наконец, поняла: богатство — это не всегда зло, а бедность — не всегда добро. Ты же сама борешься за то, чтобы ткачихи получали больше денег и не бедствовали. Так? А твой дружок Андре, между прочим, служит адвокатом и не собирается идти в рабочие. Но его ты почему— то не считаешь своим классовым врагом — в отличие от меня. Ты задумайся, наконец, в чём тут дело. Может, ты меня и в самом деле не любишь, а классовые противоречия вовсе ни при чём?..

От таких аргументов было невозможно отмахнуться с лёгкостью, и Нина вольно или невольно задумывалась над тем, что внушал ей каждый день Жозе Мануэл, используя своё пребывание на фабрике.

Не сразу, постепенно, она стала осознавать, что он во многом прав, но окончательному их сближению в значительной мере способствовала сама жизнь.

Сначала выяснилось, что Артемизия пристроила Томаса на паперти, куда он ежедневно ходил как на работу, выпрашивая подаяние у прохожих, и затем отдавал всё, до сентаво, своей тётке.

— Я не намерена кормить нахлебника, — говорила Артемизия. — Пусть он меня кормит за то, что я дала ему кров.

Узнав об этом, Нина и Жозе Мануэл сразу же забрали Томаса у тётки, которая не хотела его отпускать, поскольку он и в самом деле её кормил. Но Жозе Мануэл пригрозил ей судом, сказав, что недостатка в свидетелях у него не будет — все соседи Артемизии возмущались тем, как она эксплуатирует мальчика.

Томас вновь попал под крылышко Мадалены, потом его отдали учиться в школу, а Нина и Жозе Мануэл стали собирать необходимые документы для официального усыновления осиротевшего ребёнка.

— Теперь, когда у Томаса будут отец и мать, у него должен быть и нормальный уютный дом, — заявил однажды Жозе Мануэл. — Мы должны жить все вместе. Дону Мадалену я не стану неволить, если она захочет остаться в дорогом её сердцу приюте. Но ты, Нина, и Томас сегодня же переедете в наш дом. Тётушку Амалию и Аделаиду я, наконец— то, отправил обратно в Рио.

Он говорил тоном, не допускающим возражений, а Нина и не собиралась возражать — ей ещё предстояло сказать Жозе Мануэлу о своей беременности, и она решила, что лучше всего это сделать сразу по приезде в их дом. «Сын у нас уже есть, пусть теперь родится дочка», — думала Нина, предвкушая удовольствие, с каким произнесёт эти слова вслух, несказанно обрадовав Жозе Мануэла. А пока же она, загадочно улыбнувшись, ответила ему:

— Как скажешь, дорогой! Если ты считаешь нужным перебраться в наш дом сегодня, значит, так мы и поступим.

— Мне тоже, наверно, придётся ехать с вами, — озабоченно произнесла Мадалена. — Иначе кто же станет присматривать за Томасом, пока вы будете на работе?