По праву любви

Глава 23

Эулалия доложила Умберту, на какой день назначена забастовка, и он ей щедро оплатил эту услугу.

Всё это происходило в отеле во время их интимного свидания, и домой Эулалия приехала поздно.

— Где ты была? — встретила её обеспокоенная Соледад. — Мы с отцом так переволновались за тебя!

— Нам на фабрике увеличили рабочий день, — ответила Эулалия. — Это неприятно, зато я получила деньги. Вот, возьми!

— Маноло, Маноло! — закричала Соледад, размахивая стоп¬кой купюр. — Смотри, сколько зарабатывает твоя дочка!

Маноло гордо вскинул голову и произнёс с пафосом:

— Я считаю, что нашу дочь оценили по заслугам. У неё есть масса достоинств, которых нет у других!

Эулалии захотелось удавиться, услышав такую оценку из уст отца. Если бы он знал, какие «достоинства» проявляла она сегодня! Но другого выбора у неё не было – надо, прежде всего, думать о семье, а остальное, так или иначе, утрясётся. Ткачихи побунтуют и опять вернутся к станкам. Ничего страшного не произойдёт. Никто не пострадает.

Так думала Эулалия, но у Камилии на сей счёт, было другое мнение.

— У тебя есть связи в полиции? — спросила она Умберту, когда ом сообщил ей о готовящейся забастовке.

— Дядя моей жены капитан полиции. В прошлый раз он прислал сюда отряд конных полицейских, и они вмиг разогнали смутьянов.

— На этот раз мы поступим иначе, — жёстко сказала Камилия. — Упрячем в тюрьму профсоюзных заводил, чтобы они больше не возвращались сюда и не мешали нам работать. Твой дядя сможет этому поспособствовать?

— Я поговорю с ним, — пообещал Умберту. — Назову ему имена особо ярых активистов. Но как быть с Тони? Ты намерена и его отправить в тюрьму?

— Да, холодпо ответила Камилия. — Я сделала для него всё возможное. Отдала ему свою любовь. И что же получила взамен? Теперь он хочет сделать меня нищей!

— Верно, говорят, что нет ничего страшнее, чем брошенная женщина, позволил себе заметить Умберту.

Камилия на мгновение смягчилась:

— Я не знаю, правильно ли поступаю... Но я не могу потерять единственное, что у меня осталось, — деньги, отцовский дом и эту фабрику.

Тони тоже не просто далось решение открыто выступить против Камилии. Он даже всерьёз подумывал о том, чтобы не пойти на фабрику во время забастовки. Ведь его присутствие там не обязательно. Репортаж о забастовке он смог бы, потом написать и со слов ткачих или Жакобину. А тут ещё и у отца назначен очень важный концерт именно на этот день — впервые в жизни он будет выступать в большом филармоническом зале. Для него это грандиозное событие, и он мечтает, чтобы Тони с Марией, а также дона Мариуза сидели в первом ряду и слушали его.

— Я буду играть только для тебя и для моих близких, — сказал он Тони. — Ты не подведи меня, обязательно приди. Жаль, что твоя мама не дожила до этого счастливого дня. Как я хотел бы увидеть её в первом ряду вместе с тобой!..

Тони пообещал Дженаро и Марии непременно присутствовать на концерте, который должен был состояться вечером, а с утра всё же поехал на ткацкую фабрику.

Там, у ворот фабрики, ему пришлось провести весь день. Инициаторы забастовки пришли туда задолго до начала смены и выстроились у входа с плакатами, гласившими: «Долой эксплуатацию!», «Требуем уменьшения рабочего дня!», «Дайте нам время видеть наших детей!».

Шедших на работу ткачих они останавливали, приглашая их присоединиться к забастовке и не пуская внутрь фабрики. Несознательных уговаривали, взывая к их совести и чувству пролетарской солидарности. Как правило, те поддавались на уговоры — никому не хотелось быть штрейкбрехером. Прорваться сквозь пикет отважилась только Эулалия, но и для неё клеймо штрейкбрехера было крайне неприятно, поэтому она расплакалась, придя в пустой цех к своему станку.

Камилия прошла на фабрику с чёрного хода, опасаясь гнева бастующих, и так же ушла оттуда — по настоянию Умберту.

— Во— первых, я видел среди бунтарей твоего бывшего мужа, — сказал он, — а во— вторых, и в— главных, твоё присутствие будет дополнительно раздражать ткачих. Они считают тебя источником всех своих бед, потому что с твоим приходом на фабрику их положение и впрямь сильно ухудшилось. Поезжай домой. Тут может завариться очень крутая каша!

— Они не посмеют напасть на меня!

— Профсоюзные заводилы — нет. Но всегда найдётся кто— нибудь не в меру горячий, и тогда полетят камни, — пояснил Камилии Умберту, и она его послушалась.

Ципора всполошилась, увидев её дома в неурочный час:

— Что случилось? Почему ты вернулась так рано? Я слышала по радио, что у вас на фабрике бунт!..

— Поэтому я и уехала оттуда. Ткачихи меня ненавидят, и при мне обстановка может накалиться ещё больше, — пояснила Камилия.

Ципора заохала, запричитала, а потом вдруг спросила, там ли Тони. Услышав положительный ответ, расстроилась ещё сильнее:

— Что же ты наделала? Какой ужас! Ты вызвала полицию, и она покалечит Тони!

— Полицию вызвала не я, а Умберту, и она приедет ещё не скоро. Может, к тому времени страсти улягутся, и смутьяны сами разойдутся по домам.

Камилия беззастенчиво лгала, чтобы успокоить мать. На самом же деле она прекрасно знала, что в списке смутьянов, подлежащих аресту, имя Тони значилось одним из первых.

— А если не разойдутся? — продолжала беспокоиться Ципора. Что будет тогда? Ты не боишься за Тони?

— Я больше не желаю слышать о нём! Он получил от меня всё, что хотел, а потом выбросил, как тряпку. Я просила его встать на мою сторону — он отказался. Пусть теперь пеняет на себя! А я надену своё лучшее платье и пойду на концерт с Конопатым. Сегодня будет день моего торжества.

Шеф полиции — капитан Рамиру — был ярым противником всяческого вольнодумства, поэтому с удовольствием согласился помочь родственнику в разгоне забастовки. Особенно же его вдохновила возможность арестовать Тони Ферьяно — этого наглого писаку, сеющего смуту своими злобными статейками!

— У меня давно руки чешутся на этого типа, — сказал он Умберту. — Я буду счастлив, засадить его за решётку и выбить из него всю коммунистическую дурь!

По плану, разработанному капитаном Рамиру, полиция должна была появиться на фабрике в конце дня, когда забастовщики устанут, проголодаются, а многие и падут духом. В этом случае с ними будет легче расправиться.

Таким образом, бастующие стояли с плакатами у ворот фабрики, а полиция к ним не спешила, и Рамиру занимался своими обычными повседневными делами. В частности, он беседовал с посетителем, который заранее договорился с ним об аудиенции. Этим посетителем был ни кто иной, как Фарина.

— Я получил ваше послание и ждал вас, — любезно встретил его Рамиру. — Правда, сегодня у нас много экстренных дел: смутьяны пикетируют фабрику, требуется наше вмешательство.

— Если вы очень заняты, я могу прийти в другой раз, — проявил понимание Фарина.

— Нет— нет, я же говорю, что ждал вас, — повторил Рамиру. — Вы у нас желанный гость. Насколько мне известно, у вас имеются хорошие связи с итальянскими фашистами, а многие из нас тоже убеждённые сторонники фашизма. Нам вас рекомендовали.

— Благодарю, — вежливо склонил голову Фарина. — У меня к вам очень простая просьба. Неподалеку от моей фазенды в полиции служит некто комиссар Омеру. Он хотел бы получить перевод на службу в Сан— Паулу.

— Я его не знаю, — сказал Рамиру.

Фарина пояснил ему подчёркнуто многозначительным тоном:

— Он оказал мне важную услугу, а долг платежом красен.

Рамиру согласно кивнул:

— Посмотрим, что можно сделать. Но добиться перевода в Сан— Паулу не так просто, это может занять несколько месяцев.

— Разумеется, это не просто, — поддержал его Фарина. — И всё же я могу передать ему, что вы обещали устроить перевод?

— Да.

— Премного благодарен, — чопорно поклонился Фарина. — Не смею больше вас задерживать. Занимайтесь своими смутьянами. Желаю вам успеха.

Вполне довольный результатом беседы, он направился в отель, где собирался немного отдохнуть перед вечерним концертом в филармонии, на который его пригласил Жонатан.

— Всё в порядке, завтра я смогу спокойно отправиться домой, — сказал он Жонатану. — У меня, на сей раз, было здесь только одно дело, зато очень важное. И я с ним успешно справился!

Суть этого важного дела заключалась в том, что ещё до отъезда в Сан— Паулу Фарина уговорил Омеру вновь арестовать Маурисиу за убийство, пообещав взамен перевести ко¬миссара на службу в город. Честный, неподкупный Омеру не смог устоять перед таким соблазном и согласился пойти на поводу у Фарины. А тому оставалось только употребить свои мощные связи, имевшиеся у него в Сан— Паулу, что он с успехом и сделал.

Находясь в прекрасном расположении духа, Фарина не отказал себе в удовольствии побывать на концерте Дженаро, чьё исполнительское мастерство пленило его ещё при первом знакомстве. Общаться с пианистом лично он не собирался, вполне резонно предполагая, что после той грабительской сделки с Марией Дженаро считает его подлецом и даже не подаст ему руки. Но можно ведь просто посидеть в зале среди публики и послушать прекрасную музыку!

Войдя в фойе концертного зала, Фарина поспешил раствориться в толпе, не желая также встретиться здесь и с Марией или Тони, которые наверняка придут послушать Дженаро. Однако остаться незамеченным Фарине не удалось, его окликнула Жустини, пришедшая сюда вместе с Малу, которая пс могла пропустить столь важного события и жизни обожаемого ею Дженаро.

Поприветствовав Фарипу, Жустини сказала ему с вызовом:

— Надеюсь, ты не будешь шарахаться от меня, как все эти добропорядочные сеньоры, которые прошли через мою постель, а теперь делают вид, будто не знакомы со мной!

— Нет, я не из их числа, — улыбнулся Фарина. — Позволь предложить тебе руку.

— Это потому, что ты здесь без жены, — сказала Жустини, подставляя, впрочем, ему свой изящный локоток.

Так, рука об руку, они и прошествовали в зал, где их увидела Мария.

— Какая наглость! — воскликнула она. — Посмотрите на эту пару, дона Мариуза! Они посмели прийти на концерт сеньора Дженаро, но я сейчас выставлю их отсюда с позором!

Мариуза крепко ухватила её за руку.

— Ни в коем случае, Мария, успокойся! Сегодня особенный вечер, не надо его портить.

— Да, вы правы, — согласилась Мария. — Это у меня нервы взыграли из— за Тони. Почему он до сих пор не пришёл? Ведь обещал же! Где он сейчас? Я слышала по радио, что на ткацкой фабрике опять начались волнения. Наверняка он там! Хоть бы, на сей раз, его не ранили.

— Не надо думать о худшем, — посоветовала ей Мариуза. — Даст Бог, с Тони всё обойдётся. А вот по отношению к отцу он поступил действительно бессовестно. Сеньор Дженаро так мечтал увидеть его в первом ряду! И что же он сейчас увидит со сцены? Пустое место рядом с тобой?! Боюсь, он не простит этого Тони...

Мария слушала её вполуха, пристально наблюдая за входящими в зал людьми. Она ещё не потеряла надежды увидеть среди них Тони.

Но вместо него увидела Камилию, входившую в зал под руку с Самуэлом, и — чего только не бывает в жизни! — обрадовалась ей. Если Камилия здесь, значит, на фабрике у неё всё спокойно. Бастующие помитинговали и разошлись, на сей раз им удалось избежать схватки с полицией, и, слава Богу! Только вот где же Тони?..

Этот вопрос она задавала себе в течение всего концерта, а потом услышала его и от Дженаро, когда они с Мариузой отправились за кулисы, чтобы поздравить маэстро с невиданным, ошеломляющим успехом.

— Где он? Где мой сын? — сердито вопрошал Дженаро. — Я даже не мог сосредоточиться на игре! Всё смотрел в зал, на его пустое место, думал: он придёт, сейчас придёт!..

— И всё равно вы играли великолепно! — сказала Мариуза, а Мария попыталась сгладить назревающий конфликт между отцом и сыном:

— У Тони наверняка что— то случилось в типографии, его могло задержать там только очень важное и срочное дело.

— А мне всё равно, какие дела его задержали! — всё больше распалялся Дженаро. — Он не пришёл на мой первый концерт в большом зале! Я всю жизнь ждал этого дня, а мой сын не пришёл... У меня больше нет сына! Я не желаю его знать!

— Не говорите так, сеньор Дженаро, — взмолилась Мария. — Однажды это плохо кончилось. Завтра вы спокойно поговорите с Тони, он вам всё объяснит, и вы помиритесь.

— Я больше не вернусь в пансион! — вдруг заявил Джеиаро. Буду жить в отеле! А за вещами пришлю посыльного.

Его заявление ранило в самое сердце Мариузу.

— Как же мы будем жить без вас?! — воскликнула она, едва не заплакав от горя и обиды.

— А как же наш внук? Вы бросите его? — спросила рас¬терянно Мария.

— Когда захочешь меня навестить, приходи с Мартинью в отель, — сказал ей Дженаро. — Но Тони с собой не приводи. Я не хочу его видеть!

Тони искренне хотел успеть на концерт отца, но ему пришлось стоять в пикете едва ли не до самого вечера. Ни Умберту, ни Камилия к бастующим не выходили, и вскоре стало ясно, что руководство фабрики опять возлагает надежды на полицию.

Жакобину, предполагавший такой исход забастовки, раздал ткачихам мешочки со стеклянными шариками, объяснил, как ими пользоваться:

— Когда здесь появится конная полиция, бросайте эти шарики лошадям под ноги. Лошади на них скользят и падают.

— Это опасная затея, — сказал ему появившийся здесь Жозе Мануэл. — Вы разозлите полицейских, и они могут даже открыть стрельбу.

— Они никогда не стреляют, — возразил Жакобину. — Их задача — всего лишь разогнать нас и напугать.

— Всё равно это безумие, — остался при своём мнении Жозе Мануэл. — Нина, пойдём отсюда! Я не могу допустить, чтобы в тебя опять полетели булыжники, как в прошлый раз!

Нина, конечно же, не послушалась его.

— Как ты вообще здесь оказался? Почему ты меня преследуешь? — сердилась она.

— Дона Мадалена зашла ко мне и сказала, что ты теперь работаешь по щиколотку в краске и у тебя на ногах язвы. Она просила меня забрать тебя с этой проклятой фабрики! — пояснил Жозе Мануэл. — Вот я и пришёл. А тут, оказывается, дела совсем плохи: безоружные женщины собираются вступить в борьбу с конной полицией! Пойдём отсюда, Нина! Ты же не самоубийца!..

Его уговоры были напрасными: Нина стояла на месте как вкопанная. И Жозе Мануэлу оставалось только встать рядом с ней, чтобы защитить её в случае опасности.

А между тем он оказался прав: скользя на стеклянных шариках, лошади падали и сбрасывали на мостовую своих седоков, а те, не понимая, что происходит, без всякого приказа открыли беспорядочную стрельбу по пикетчикам.

Жакобину скомандовал: «Бегите!» И все, кого не зацепила шальная пуля, бросились врассыпную. Полицейским, однако, удалось арестовать нескольких зачинщиков этой акции протеста, среди которых оказалась и Мира.

Раненых, оставшихся лежать на мостовой, Рамиру при¬казал увезти не в больницу, а в тюрьму, хотя многие из них истекали кровью и нуждались в экстренной медицинской помощи.

Вечером радио сообщило о беспорядках на ткацкой фабрике и об арестах руководителей смутьянов.

Мария, услышав это, едва не лишилась сознания. Она была уверена, что Тони арестован, но тут в пансион пришли Маркус и Жакобину, которые сообщили гораздо худшую новость: они видели, что Тони ранен, но потеряли его в толкучке.

— Мы надеялись, что ему всё же удалось добраться до дома, — растерянно говорил Маркус, и Мария, не владея собой, набросилась на него с кулаками:

— Ненавижу! Всех вас ненавижу! Это вы сбили с толку моего Тони! Где мне теперь искать его? В больницах? В тюрьме?

— Мы будем искать его вместе с вами, — сказал Жакобину.

Объездив все больницы, они выяснили, что ни в одну из них люди с огнестрельными ранениями вообще не поступали.

На следующий день Мария пошла не на работу, а в тюрьму — искать Тони,

Жакобину приставил к ней адвоката от профсоюзов — сеньора Андре, но среди арестованных они обнаружили в тюрьме только Миру.

— А где раненые? — спросил Андре у капитана Рамиру, добившись аудиенции с ним.

Тот ответил, что никаких раненых в тюрьму не привозили.

Но один из охранников, молодой сержант, шепнул тайком адвокату, что Рамиру, желая замести следы преступления, ещё ночью отдал приказ расстрелять всех раненых.

— Они похоронены в общей могиле, я могу показать вам это место, но не сейчас, а вечером, после дежурства, — добавил сержант.

Услышав, что Тони убит, Мария упала в обморок прямо па улице, у здания тюрьмы.

Андре, Жакобину и Маркус привезли её в пансион, а там дона Мариуза сообщила им, что Дженаро, приславший посыльного за вещами, велел передать привет всем, кроме Тони, а сам отбыл в гастрольное турне по Аргентине.

— Боже мой! — воскликнула Мариуза. — Если бы он знал, что случилось с Тони, то не уехал бы! Теперь он даже не сможет похоронить сына!..

— Перестаньте раньше времени хоронить Тони! — закричала на неё Мария. — Он жив! Его нужно только разыскать!

И она, превозмогая душевную боль и усталость, отправилась на ткацкую фабрику к Камилии, справедливо полагая, что только с её помощью сможет узнать о судьбе Тони.

А Камилия и сама была в отчаянии, узнав от ткачих, смиренно вернувшихся к своим станкам, что Тони во вчерашней заварухе получил серьёзное ранение.

Камилия бросилась к Нине, которая должна была знать, куда увезли Тони — в больницу или в тюрьму. Но та лишь посмотрела на неё с презрением и сказала:

— Чего ты от меня хочешь? Ты же сама подписала ему смертный приговор, вызвав полицейских и приказав им стре¬лять в Тони!

— Что ты сказала?! — выкрикнула Камилия. — Он что, убит?! Этого не может быть!..

В этот момент Камилию позвали на проходную, сказав, что к ней прорывается какая— то женщина, которая явно не в себе, потому что ищет здесь своего мужа.

— Я догадываюсь, кто эта женщина, — сказала Камилия и пошла на встречу с Марией.

А та, увидев её, неистово закричала:

— Убийца! Убийца! Ты убила моего Тони!

Она была не в состоянии объяснить, что ей нужно от Камилии, поэтому вместо неё стал говорить Жакобину. Он сказал Камилии, что раненых увезли в тюрьму и там всех тайно расстреляли, а её попросил хотя бы узнать фамилии погибших.

— Тони, очевидно, был среди них. Мы требуем выдать родственникам тела наших товарищей.

Жакобину продолжал говорить, но Камилия уже не слы¬шала его.

— Мария, я не виновата! — прокричала она сквозь рыда¬ния, которые душили её. — Я не могла убить моего Тони!

— Замолчи! — не пощадила её Мария. — Этот грех будет лежать на твоей совести до конца жизни! Ты убила Тони!

Приехавшая на фабрику Силвия увезла рыдающую Камилию домой, и та бросила испуганной Ципоре:

— Если Тони погиб, я тоже не буду жить!

Силвия пообещала ей выяснить все обстоятельства исчезновения Тони у своего дяди Рамиру и поехала к нему, но капитан и от неё скрыл правду, заявив, что никаких раненых он не расстреливал и куда они исчезли — ему не известно.

Информацию о Тони пытался раздобыть и Маркус, только он действовал другими, доступными ему средствами. Он пошёл на поклон к Жустини и, упав перед ней на колени, взмолился:

— Если в твоей душе ещё остались какие— то добрые человеческие чувства, то узнай через своих клиентов — высших полицейских чинов, что они сделали с Тони. Он про¬пал, и у нас есть основания предполагать, что эти сволочи тайно расстреляли его вчера ночью.

— Какой ужас! — воскликнула Жустини и согласилась выполнить просьбу Маркуса.

В тот же вечер она зазвала к себе Рамиру, сильно подпоила его и выудила необходимую информацию, о чём и доложила Маркусу:

— Похоже, тех раненых действительно расстреляли. Он об этом прямо не сказал, но я так поняла. Среди них многие оказались без документов, поэтому он не знает, был ли в их числе Тони. Но всё равно горит желанием расправиться с ним. Я не знаю, жив Тони или мертв, но, если жив, ему надо скрыться.

— Спасибо, Жустини, — взволнованно произнёс Маркус. — Ты сообщила печальные новости, но всё равно я рад за тебя, потому что у тебя ещё есть сердце!

Выйдя из борделя, он на последние деньги купил изящный букет цветов и послал его вместе с запиской Жустини, а сам поспешил к Жакобину и другим товарищам, которые собирались под покровом ночи вскрыть тайное захоронение, указанное им сержантом.

Мария тоже рвалась туда, но мужчины приказали ей сидеть дома, опасаясь, что такого страшного испытания её сердце выдержит.

Повинуясь им, Мария осталась дома, но уснуть, конечно же, не могла, пока не дождалась вернувшихся с раскопок Маркуса и Жакобину.

Они сообщили, что нашли тела нескольких своих товарищей, но Тони среди них не было.

— И что же это значит? – тихо спросила Мария.

— Не знаю, — ответил Жакобину. – Здесь кроется какая— то тайна.