— Я знаю, кто я такая. Хотя ты смутил меня, заставив думать, что самой себя мне недостаточно. На какое-то время, — поспешила добавить Сторм.
— Ты слышала голоса детей задолго до нашей встречи, Картрайт, но решила переложить свои надежды на ребенка, которого объявила моим. Это низко, корыстно и эгоистично.
— Кстати об эгоистах. Ты таскаешь повсюду за собой свой дом и чуть что прячешься в нем. Как и в день свадьбы.
— Я убегал от психованной барышни, которая…
— Спасла двух детей, следуя за голосами в своей голове.
Сторм понимала, что в военной школе Эйдена должны были научить подчиняться строгой системе и отказываться от излишеств. Видимо, в бунте с целью доказать свою самостоятельность он и выбрал себе роскошный автодом с кучей излишеств и был так далек от какой бы то ни было систематизации жизни, как только может быть человек.
— Не хочется признавать, — заявила Сторм, — но мы ссоримся на пустом месте. Я считаю, что твой кочевой образ жизни, украшенный наличием Харлея и отсутствием нормированного графика работы, более чем соответствует моим готическим убеждениям.
Улыбка Эйдена едва не развеяла весь ее гнев.
— Твоему готическому маскараду.
— Что ты имеешь в виду, небритыш?
— Что со мной ты попала пальцем в небо.
— Сомневаюсь. Ты же рос в военной школе вместе с Кингом, так? И где же были твои родители?
— Делали деньги, раздавали их, защищали убогих, кормили голодных, находили приют для бездомных. Летали по миру на суперском самолете, собирая вокруг себя толпы репортеров и благодарных зрителей. Делали добрые дела, обнимали на публике детей, пока я смотрел на них по телику в военной школе.
— Раздери меня дра…
Эйден бросил на нее пристальный взгляд.
— Сгореть мне заживо в драконьем огне, пойдет? — поправилась Сторм.
— Давай вообще без драконов.
— Как же тогда тебе называть меня Снэпдрагон?
На губах Эйдена появилась дерзкая ухмылка.
— Я мужчина, ты женщина. Мужчине нравится, когда его дракон оказывается где-нибудь внутри женщины. Это слово дает визуальный образ, который заводит меня, мое эго и дракона. А это заставляет меня гордиться собой.
— Надо же, — Сторм покачала головой, — ты такой мелочный, что одно напоминание о твоей чувственной неотразимости вгоняет тебя в эйфорический кайф. Словно получаешь дозу эндорфинов без шоколада.
— Даже лучше. Погоди-ка, ты считаешь, что я неотразимо чувственный? Хочешь тормознем и предадимся демонстрации по-быстренькому?
— Сейчас ни малейшего желания. К тому же тебе еще надо найти другое ругательство. Теперь, зная, что у тебя в трусах, я, конечно, понимаю твои проблемы с кровавой картинкой, которую рисует мое драконье изречение, но меня бесит до чертиков, когда ты выводишь меня из себя, а я не могу ответить по совести. А что, если я присвою ругательство Хармони? Чтоб подохли все хрустальные шары? Секундочку… О чем это мы? Ты говоришь, что твои предки — те самые Маккалуды из Фонда Макклауда? Да ты отвратительно богат, небритый мой леденец. Хорошее же у тебя прикрытие, жить не мешает. Кто бы мог подумать? А я давненько ничего о твоих родителях не слыхала. Кстати! Кочевой образ жизни ты унаследовал от них. Это, видимо, в генах. Ну надо же!
— Можешь мне поверить, мои родители и черепахи — как разные полюса. Если бы моей матери пришлось работать в казино, то она плясала бы на сцене, а не таскала подносы от столика к столику. Но кочевая жизнь — тут ты права. Эй, а я тебя не очень отвлекаю? Детские голоса в голове не появились?
Сторм ткнула его локтем.
— Где сейчас твои родители?
— Понятия не имею, но мы вполне уверены, что их нет на свете. Их самолет засветился на радаре где-то над джунглями в Перу, а через минуту его и след простыл. Поисковые бригады месяцами пытались их найти, пока не бросили эту безнадежную затею.
— А что случилось с фондом?
— Теперь он мой. Я продолжаю их дело.
— Без фанфар для публики?
Эйден кивнул:
— Так мне больше нравится.
— И где-то на большой земле стоит большое здание, в котором у тебя есть собственный большой кабинет с собственным рабочим столом?
— Уйма. Но ни за одним из этих столов я не сидел уже много лет.
— Скучаешь по родителям?
Он посмотрел на нее так, будто не верил собственным ушам, и Сторм заинтересовалась, о чем он думает.
— Марвеланна убеждена, что скучать по тому, чего никогда не имел, невозможно, — сказал наконец Эйден. — Ты говоришь, что это не так. Я где-то посередине.
— Довольно откровенно. — Сторм села ровнее. — Ура! Слышу ребенка.
— Одного?
— Ага. Твоего. Остановись на ближайшей стоянке, чтобы я пересела за руль.
— Если у меня и правда где-то там есть дочь, я не знаю, что с ней делать. Не знаю, как любить.
— Это не важно. Дети как никто умеют научить любви.
С выбранного места Сторм повела сама, прислушиваясь к звучавшему только у нее в голове голосу и мысленно принимая более четкие образы. Целые прилавки украшений. Футляры, кольца, браслеты, ожерелья. Морские животные, ракушки, черепахи. Очень много черепах из золота, серебра и меди. Чей-то образ, кто знал Эйдена.
— Думаю, ты испорчен так же, как я, — сказала Сторм. — Поэтому нам так хорошо вместе.
— С самой встречи, — согласился он. — Как думаешь, взаимное влечение имеет какое-то отношение к нашим недостаткам?
— Нет, тут дело в похоти и феромонах. Где-то внутри тебя, пирожочек, есть целый отряд бешено сексуальных феромонов, которые так и лезут наружу. Мы на правильном пути, — добавила она. — Плач стал громким, я даже вижу…
Сердцу Эйдена предстояло серьезное испытание, и она ощутила мощную потребность в тихом заклинании:
«Бог Отец и Богиня Мать,
Я прошу вас мне знак подать,
Ради той, кого может спасти
Лишь отец, не сбиваясь с пути.
Храбрый сердцем и чистый душой,
Он стремится найти покой
И мечтает дом обрести
С той, с кем крови одной по пути».
— Пожалуйста, — попросил Эйден, — скажи мне.
— Что?
— Что ты видишь. Ты в порядке?
— Образы четкие. Теперь вместо золотых, серебряных и медных кружков я вижу украшения морской тематики. Как это. — Она показала ему кулон в виде морского конька, найденный в автобусе. Тут же почувствовав с ним связь, Сторм уронила кулон, словно он обжег ей пальцы.
— Господи, Боже мой, — выдохнул Эйден.