Похищенная

ПЕРЕРОЖДЕНИЕ

Я очнулась на полу камеры и подниматься не стала. Может, все мне приснилось? Так хотелось в это верить… но я тут же упрекнула себя за глупые желания. Мне ведь нужно наверняка знать, что я передала Джереми всю известную мне информацию, что механизм спасения теперь запущен. И кому какое дело до Клея? Ладно, мне. И больше, чем надо бы, однако сейчас не время об этом думать. Взгляд Клея предназначался не для меня. У него явно не ладились отношения с Пейдж, и, если честно, это меня не удивляло. В общении с людьми он отнюдь не Мистер Конгениальность, а уж тут и подавно: самоуверенная, прямолинейная ведьмочка, которая по возрасту ему в студентки годится… Так я пыталась себя убедить — и все впустую. Я чувствовала себя… Последнее слово чуть не ускользнуло от меня, но я все-таки выудила его из тайников разума. Признайся в этом хотя бы самой себе! Я чувствовала себя отвергнутой.

Ну и что, спрашивается? Подумаешь, меня отвергли. А вот и не «подумаешь». Еще как не «подумаешь». Тоска немедленно завладела всем моим существом. Я снова стала ребенком, который, крепко вцепившись в руку нового приемного отца или матери, молится, чтобы ее никогда не пришлось отпускать. Мне шесть, семь, восемь лет; лица мелькают перед глазами, как страницы в фотоальбоме — я давно позабыла все имена, но лица эти узнаю даже в окне мчащегося мимо поезда. Я слышу голоса в гостиной, монотонное бормотание телевизора; прижавшись к стене, едва дыша от страха, прислушиваюсь к ним и жду, что вот сейчас он начнется, этот «серьезный разговор». Серьезный разговор… Они скажут друг другу, что ничего не получилось, что «к такому были не готовы». Будут убеждать себя, что агентство по усыновлению их одурачило, подсунув вместо ребенка куклу — белокурую, голубоглазую… и сломанную. Да ведь никто их не обманывал — они сами не хотели слушать. Агентства всегда предупреждали, кто я, и прошлого не утаивали. В пятилетнем возрасте я попала с родителями в автокатастрофу, всю ночь просидела одна на проселочной дороге, тщетно пытаясь разбудить двух мертвецов, и мои крики о помощи уносились куда-то в темноту. Нашли меня только утром, а потом… Что-то во мне изменилось. Я целиком ушла в себя и во внешний мир выпускала лишь вспышки ярости — понимая, что делаю себе только хуже. Когда меня удочеряла очередная приемная семья, я клялась себе, что очарую их раз и навсегда, что они получат белокурого ангелочка о котором мечтали. Но все оставалось без изменений: я сидела взаперти в собственной голове, слушала — как бы со стороны — свои злобные вопли и ожидала, когда от меня наконец откажутся. И виновата буду я сама…

Я никому об этом не рассказываю. Ненавижу все эти воспоминания. Ненавижу, ненавижу, ненавижу. Я выросла, стала сильной, и все осталось позади. Точка. Осознав в свое время, что моей вины никогда и не было, я решила не перекладывать ее на приемных родителей, а просто забыть о ней. Выкинуть на помойку и двигаться дальше. Нет ничего хуже, чем рассказывать о своем потерянном детстве каждому встречному — таких несчастных и без того хватает. Если жизнь у меня удастся, то пускай люди так и скажут, и не надо мне никаких «вопреки всем обстоятельствам». Тяжелое прошлое — мой личный крест, а не повод паразитировать на других.

О своем детстве я рассказала только Клею. Джереми знал лишь отдельные фрагменты — то, что приемный сын счел необходимым ему рассказать, когда поставил вожака перед простым фактом: в мире стало одним оборотнем больше. С Клеем я познакомилась, когда училась в университете Торонто — он приехал к нам с курсом лекций по антропологии, одной из любимых моих дисциплин. Я влюбилась в него, просто втрескалась по уши. Меня влекла не его внешность, не повадки «плохиша» — нет, я жаждала чего-то иного, непостижимого, глубоко скрытого в нем. Когда и он обратил на меня внимание, я почувствовала, что для него это тоже в новинку, что ему не чаще, чем мне самой, случалось открывать душу другим. Постепенно мы сблизились. Однажды он рассказал мне о своем несчастном детстве — разумеется, опустив все подробности, которые проливали свет на его тайну. Я ответила тем же, потому что любила его и доверяла ему. А потом он разрушил это доверие — да так, что я не оправилась от удара до сих пор, как не забыла и ту ночь на проселочной дороге. Я не простила Клея. Это с самого начала было невозможно. А он никогда и не просил прощения — наверное, не видел шансов его получить. Со временем я и сама перестала верить в свою способность прощать.

Мне неизвестно, что побудило Клея укусить меня. Конечно, позже он пытался все объяснить, и не раз. Я специально приехала с ним в Стоунхэйвен, чтобы познакомиться с Джереми, который якобы решил нас разлучить, после чего Клей запаниковал и укусил меня. Может, это и правда. Джереми никогда не отрицал, что намеревался положить конец нашей связи. Вот только вряд ли Клей поступил так под влиянием минуты. Возможно, все произошло быстрее, чем ему хотелось бы, но в глубине души он наверняка был к этому готов — стоило мне хотя бы раз пригрозить ему разрывом. И что же последовало за укусом? Думаете, мы помирились и спокойно зажили дальше? Ничего подобного. Клей расплачивался за этот грех. Он превратил мою жизнь в ад, и я не осталась в долгу. Мне случалось проводить в Стоунхэйвене месяцы, даже годы подряд, а потом внезапно срываться — не предупредив его, не оставив никаких координат, полностью вычеркнув Клея из жизни. Иногда я находила себе мужчин, в основном для секса, а однажды даже завязала постоянные отношения. Как Клей реагировал на это? Он просто ждал — не грозил мне расправой, не распускал рук, не пытался найти другую. Я могла год прогулять на стороне, затем вернуться в Стоунхэйвен — и пожалуйста, он ждал меня, будто это в порядке вещей. Пытаясь наладить новую жизнь в Торонто, я ни на миг не забывала: стоит лишь позвать его, и он будет рядом. Не важно, что я натворила или что сотворили со мной другие, — он никогда меня не бросит, никогда не оставит в беде, никогда не отвергнет. Но сейчас, после стольких лет, хватило одного его взгляда, чтобы я свернулась в комок на полу и вся отдалась горю. Никакие доводы в мире не убедили бы меня. Как ни хотелось верить, что детство осталось позади, в реальности все оказалось иначе. Наверное, оно всегда будет со мной.

Принесли и унесли обед. На сей раз Бауэр поручила это охраннику — и на том спасибо.

Явилась она уже в районе шести. Я с удивлением оторвалась от журнала и посмотрела на часы: либо они сломались, либо ужинали мы сегодня раньше обычного. Подноса в руках Бауэр не было. Едва она вошла в камеру, мне стало ясно: ужин тут ни при чем — что-то случилось.

Куда подевалась самоуверенная грация, которая прежде сквозила в каждом ее движении? Бауэр запнулась о несуществующую складку на ковре. К ее лицу прилила кровь, щеки заалели, глаза сияли каким-то лихорадочным блеском. Следом вошли двое охранников и по ее жесту приковали меня к стулу. Пока они были заняты, Бауэр старательно избегала моего взгляда. Недобрый знак. Ой, недобрый.

— Вы свободны, — обронила она, когда охранники закончили.

— Может, мы подождем в коридоре… — начал было один.

— Я сказала, вы свободны. Покиньте камеру. Возвращайтесь на пост.

Когда они ушли, Бауэр мелкими, быстрыми шажками заходила по комнате: взад и вперед, взад и вперед, беспрестанно тарабаня пальцами по бедру — от прежнего задумчивого постукивания не осталось и следа. Какая-то мания овладела всем ее существом. Походка, взгляд — все говорило об этом.

— Ты знаешь, что у меня в руках?

Она достала из кармана небольшой предмет и показала мне. Это был шприц, на четверть заполненный прозрачной жидкостью.

Дело дрянь. Что она задумала?

— Слушайте, — сказала я, — если я вдруг чем-то вас огорчила…

Она тряхнула шприцем.

— Я спрашиваю, знаешь ли ты, что это такое.

Шприц выпал у нее из рук. Бауэр опустилась на четвереньки и принялась его искать — будто пластик мог разбиться от удара о ковер. А я тем временем уловила хорошо знакомый запах: страх. Она чего-то боялась. То, что показалось мне одержимостью, на самом деле было внутренней борьбой, словно она безуспешно отгоняла чуждые для себя мысли и чувства.

— Ты знаешь, что это такое? — Ее голос подпрыгнул на октаву, превратился в визг.

Почему она меня боится? Чем я провинилась?

— Не знаю.

— Соляной раствор твоей слюны.

— Моей чего?

— Слюны, плевка, харчка. — С каждым словом голос все выше и выше. Нервное хихиканье: примерную девочку поймали на грязной брани. — Ты знаешь, что можно сделать с ее помощью?

— Я не…

— Что случится, если я введу ее себе в кровь?

— Введете…

— Пошевели мозгами, Елена! Ну давай же, ты ведь не дура. Слюна! Если ты укусишь человека, твои зубы пронзят его кожу, как эта игла пронзит мою. И твоя слюна попадет в его кровь. Как и в мою. Что тогда произойдет?

— Вы превратитесь… Ты можешь превратиться в…

— В оборотня. — Бауэр вдруг застыла на месте как вкопанная. Ее губы сложились в еле заметную улыбку. — Именно этого я и хочу.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать смысл ее слов. Когда понимание пришло, я беззвучно раскрыла рот от удивления. Сглотнув, я попыталась успокоиться. Только без паники, иначе будет хуже. Обрати все в шутку. Отвлеки ее.

— Да бросьте вы, — начала я. — Надеетесь так решить все свои проблемы? Вас не уважают на работе — значит, нужно стать оборотнем? В Стае для вас подыщут занятие по нутру, а как наваляете хорошенько паре-тройке дворняжек — выдадут красивого любовника, да? Поверьте мне, вы жестоко заблуждаетесь.

— Я не идиотка, Елена, — брызнула слюной Бауэр. Похоже, я выбрала неправильную тактику. — Я хочу перемен. Хочу открыть себя заново.

— Это не выход, — мягко сказала я. — Я знаю, как вы несчастливы…

— Ты ничего обо мне не знаешь!

— Тогда расскажите.

— Я пришла в этот проект по единственной причине — в поисках новых ощущений. Я жаждала чего-то более опасного, волнующего, эпохального, чем какое-нибудь восхождение на Эверест; мечтала о вещах, которые не купишь ни за какие деньги — о колдовстве, о вечной жизни, об экстрасенсорном восприятии. Тогда я и не догадывалась, чего мне хочется. Может, всего понемногу. Но теперь мои поиски завершились, и я точно знаю, к чему стремлюсь. Могущество, власть! Никогда больше не унижаться перед мужчинами, не делать вид, будто я глупее, слабее, незначительней их! Я хочу того, что достойно моих способностей! Хочу!

Моему мозгу не за что было зацепиться в этом потоке слов; я просто не понимала ее. Все произошло слишком неожиданно, слишком походило на бредовый сон, галлюцинацию. Но что, если эта внезапность только кажущаяся? С моей точки зрения — конечно, нет. А как насчет Бауэр? Сколько месяцев она наблюдала за пестрой вереницей заключенных, надеясь увидеть среди них того, кто даст ей вожделенное могущество? Ей кажется, что до успеха всего один шаг — и она боится собственных колебаний, боится передумать. Поэтому переубеждать ее придется мне.

Бауэр подняла шприц на уровень глаз и уставилась на него, как завороженная, часто моргая. Лицо ее стало белее мела. Страх женщины — такой сильный, что он едва не оглушал — передался мне, и адреналин забурлил в крови. Бауэр снова повернулась ко мне, но ярости в ее взгляде уже не было, остались только страх и мольба. Я оторопела.

— Елена, помоги мне. Не заставляй меня прибегнуть к шприцу.

— Вам нет нужды его использовать, — тихо произнесла я. — И вас никто не заставляет.

— Тогда сделай это за меня. Пожалуйста!

— Сделать…

— Укуси меня за руку.

— Я не…

— У меня есть нож. Я сама сделаю надрез. Тебе нужно будет только…

Меня охватила паника.

— Нет, я не могу!

— Помоги мне сделать все правильно, Елена. Я не знаю, как подействует раствор. Не знаю даже, правильно ли подобрана пропорция. Мне нужна твоя…

— Нет.

— Прошу тебя!

Я подалась вперед, насколько позволяли путы, и посмотрела ей прямо в глаза:

— Послушайте, Сондра, я расскажу, что произойдет, если вы воспользуетесь содержимым шприца. Все совсем не так, как вы думаете. Вам это не нужно.

Глаза Бауэр сверкнули, и возбуждение схлынуло без следа. Остался только лед.

— Не нужно?

Она подняла шприц.

— Нет! — закричала я, задергавшись на стуле.

Она вогнала иглу в руку, нажала на поршень… и дело было сделано. Понадобилось не более секунды. Доли секунды… как и Клею, чтобы укусить меня.

— Мать твою! — заорала я. — Сука безмозглая!.. Звони в лазарет. Быстро!

Лицо Бауэр выражало сверхъестественное спокойствие, на губах играла блаженная улыбка — решение принято.

— А зачем, Елена? Зачем мне звонить в лазарет? Чтобы они обратили процесс? Чтобы высосали твой дар у меня из вен, словно змеиный яд? Нет, этого я не допущу.

— Звони в лазарет! Охрана! Черт, где охранники?!

— Ты прекрасно помнишь, что я их отослала.

— А ты не представляешь, что ты натворила, — огрызнулась я. — Думаешь, это бесценный дар? Один укол шприца — и ты оборотень? Ты же исследовала процесс, так? Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что с тобой случится?

Бауэр мечтательно улыбнулась.

— Я чувствую, как оно разливается по телу. Я меняюсь. Теплота… Кожу покалывает… Начальные симптомы превращения.

— Тебе еще много чего предстоит «почувствовать».

Она закрыла глаза; вздрогнула, снова открыла и улыбнулась.

— Кажется, сегодня я кое-что обрела, а ты утратила. Отныне ты не единственная самка оборотня в мире, Елена.

Тут глаза ее полезли из орбит. В один миг вздулись вены на лбу и шее. Бауэр стала задыхаться, хватать руками горло. Тело резко выпрямилось. Позвоночник вытянулся стрелой. Глазные яблоки закатились. Бауэр встала на цыпочки, закачалась из стороны в сторону, как повешенный в петле, — и рухнула на пол, напустив лужу. Я закричала.