После развода. Хочу тебя вернуть

Глава 43

Ильдар

Я захлопываю дверцу машины так, что звук отдаётся в висках. В салоне гулкая тишина, пахнет пластиком и табаком, но я не чувствую ничего кроме бешенства внутри.

Вязкого и горячего, как расплавленный металл.

Как она могла?

Эта мысль свербит, бьётся, прожигает мне голову изнутри. Надя и Драгунский. Даже сама связка этих имён кажется абсурдной, но перед глазами снова и снова встаёт одна и та же картинка: его рука на её плече, его взгляд – слишком внимательный, слишком тёплый для простого делового ужина. А её глаза… Чёрт, она не отстранилась. Она позволила.

Я в ярости сжимаю руль, так что суставы побелели. Нет, это неправда. Это не может быть правдой.

Моя Надя… Моя. Она никогда не могла вот так, холодно и спокойно, сидеть рядом с другим мужчиной. Она ведь всегда была преданной, домашней, мягкой. Она принадлежала мне. И только мне.

А теперь… Теперь она сидела с ним, слушала его, соглашалась, смеялась даже. И выглядела счастливой.

Я чувствую, как в груди разрастается что-то чёрное, липкое, почти невыносимое. Ревность смешивается с болью и унижением. Неужели у них правда что-то есть? Она сама сказала. Сама в лицо выплюнула мне: да.

Я представляю, как Драгунский ухмыляется. Он всегда был самодовольным, уверенным, вечно окружённым женщинами. И теперь он взялся за Надю. Для чего? Чтобы вонзить нож мне в спину. Чтобы показать, что он лучше? Чтобы лишний раз потоптаться по моему самолюбию?

А она… Она повелась. Ведётся на его шарм, на его деньги, на его ухаживания. Ей, видно, приятно чувствовать себя желанной. А я что? Я остался с Алесей, с её упрёками, с её лишними килограммами и бесконечным нытьём. Вот она реальность.

Я с силой бью по панели машины. Боль пронзает руку, кожа сдирается с костяшек, но мне всё равно. Пусть кровь. Пусть боль. Она хотя бы реальна.

Я завожу двигатель, но не трогаюсь с места. Сижу, уставившись в тёмное ветровое стекло, где отражается моё лицо. Чужое, перекошенное, усталое. Руки дрожат после удара, костяшки горят, и я будто только сейчас замечаю, что пальцы липнут от крови.

Домой. Эта мысль всплывает в голове и тут же вызывает в груди отвращение. Домой, значит к Алесе. Значит к вечному бардаку, к хаосу из детских игрушек, пустых бутылок, тарелок, сваленных прямо на диван. Домой, значит к её тону, пронзительному и режущему уши, вечному «ты меня не понимаешь», «ты ничего не делаешь», «ты всё испортил».

Я не хочу туда. Там нет ни минуты покоя. Там нет меня.

Но ехать больше некуда. Не к бывшей же жене проситься?

Я выжимаю сцепление, трогаюсь. Еду почти на автомате. Дорога будто размыта. Внутри у меня клубок из злости, унижения и усталости.

Я думаю о том, что ждёт меня дома: чертежи, раскиданные по столу, которые никто, кроме меня, даже не поймёт, и Алеся, которая ни за что не поможет, потому что у неё свои заботы: ребёнок, шмотки, бесконечные обиды и претензии.

Машина останавливается у подъезда. Я глушу двигатель и остаюсь сидеть, сжимая руль так, что снова ноют суставы. В окнах тьма. Там наверху Алеся. Сидит и ждёт, как хищная птица, готовая вцепиться в меня когтями. Я прямо слышу её голос: «Где ты был? Почему так поздно? Опять пил? Опять шарахаешься?»

Мне не хочется выходить. Не хочется подниматься туда, где меня ждёт бесконечное недовольство и шум. Но у меня нет выбора.

Я остаюсь сидеть ещё несколько минут, уставившись в темноту, будто жду какого-то знака, чтобы решиться. Сердце бьётся глухо, как молот. Я знаю: стоит открыть дверцу и всё закрутится. Кричащий ребёнок. Алеся с её жалобами. Беспорядок. Усталость.

А Надя… Я сжимаю глаза, как будто это поможет её стереть. Но образ возвращается снова. В её платье. С Драгунским рядом. Счастливая.

Я тяжело выдыхаю, хватаю куртку с пассажирского сиденья и наконец толкаю дверцу. Металлический скрип звучит, как приговор.

Когда я захожу в квартиру, то сразу чувствую привычный запах: смесь детского крема, еды и какого-то затхлого беспорядка. В коридоре полумрак, только из спальни тянется полоска жёлтого света.

Из неё выходит Алеся. Стоит, скрестив руки на груди, прижалась плечом к косяку и смотрит на меня с тем самым молчаливым укором, от которого внутри всё сжимается.

– Я задержался. По работе, – говорю я, стараясь звучать уверенно, но голос всё равно предательски дрожит.

Она чуть приподнимает бровь и отвечает резко, коротко:

– Мне всё равно, где ты шатался.

И разворачивается, собираясь уйти.

Вот так просто? Она даже не наезжает на меня, что я не пришел к ужину?

Я уже готов выдохнуть и пойти в кухню за водой, но тут в свете лампы замечаю блеск в её ушах. Останавливаюсь.

Серьги.

Маленькие, аккуратные, с тонкой цепочкой и крошечным камешком, который переливается при каждом её движении.

Я их никогда не видел. И точно знаю, что не дарил.

– У тебя новые серьги? – вырывается у меня.

Голос звучит низко, почти угрожающе.

Алеся замирает, но быстро оборачивается ко мне, чуть усмехается уголком губ.

– Ну и что? – её голос звучит лениво, почти с насмешкой. – Я не имею права уже себя порадовать? Ты же не в состоянии!

У меня в груди будто щёлкает невидимый замок. Всё раздражение, вся злость, весь день, полный чужих лиц, чужих слов, чужих прикосновений сейчас сжимается в один комок, и я не могу отвести глаз от этих чёртовых серёжек.

Не мои. Чужие.