Глава 58
Алеся стоит передо мной. Руки у нее дрожат, губы сжаты в тонкую линию.
В комнате пахнет её духами и чем-то металлическим. Наверное, от крови, что сочится с моих костяшек после того, как я едва ли не разнес здесь стену.
– Скажи мне правду, – снова выдыхаю я. – Это мой ребёнок?
Она молчит.
Секунду. Две.
А потом резко, почти со злостью выплевывает мне в лицо:
– Нет! Не твой! И что теперь? Ты доволен таким ответом?
Я будто не сразу понимаю, что услышал.
В ушах звенит.
– Что?.. – только и выдавливаю.
– Не твой, Ильдар, – криво улыбается Алеся, а потом зло добавляет: - и знаешь, я рада.
Она отводит взгляд, будто это ей легче говорить, если не смотреть на меня.
– Рада, что хоть в этом не ошиблась. Теперь у меня есть шанс… шанс выстроить нормальную жизнь. Найти человека, который позаботится обо мне и ребёнке.
Я делаю шаг вперёд, пытаясь осознать смысл слов.
– «Найти человека»? Это ты сейчас про кого? Про того, кто тебя на «Бентли» встречает?
Алеся усмехается.
– А что, завидуешь?
– Нет. Просто спрашиваю, – отвечаю. Голос хрипнет. – Ты серьёзно думаешь, что этот старый извращенец... что-то тебе даст кроме своего старого стручка?!
Злая усмешка Алеси снова озаряет ее лицо.
– О, Ильдар, это единственный аргумент, который ты придумал? – бросает она резко. – У него есть деньги, стабильность, уважение. Он знает, чего хочет.
– А я? – спрашиваю, глядя прямо ей в глаза. – Я кто тогда?
Она немного сжимает губы, будто ищет слова, но всё равно говорит:
– Ты человек, который всё время жалуется на жизнь. Который выживал за счёт бывшей жены, вместо того чтобы самому чего-то добиться.
Я отшатываюсь, будто она ударила.
В груди поднимается злость, но за ней только пустота.
– Знаешь, – говорю тихо, – ты даже не понимаешь, что сейчас сама рушишь всё, что у нас было.
– А у нас уже ничего нет, – отвечает она. – Мы просто существовали рядом. Даже не жили. И я больше так не хочу.
Она резко разворачивается и не проронив больше ни слова уходит в спальню.
Гнетущее чувство заполняет грудь, потому что в глубине души, я знаю, что она не захочет дальше продолжать этот разговор.
Не захочет решать проблемы. Не захочет снова меня видеть.
Она сейчас в спальне с малышом. Должно быть уже собирает вещи, чтобы сбежать к своему новому ухажеру на дорогой тачке.
Я же стою посреди комнаты и слушаю, как хлопает дверь шкафа, как лязгает молния.
Я слышу, как она ходит по квартире.
Громыхает чемоданами, открывает шкафы, что-то роняет.
Ее шаги – короткие, решительные, холодные.
Как будто вымеряет расстояние до двери, где закончится всё, что у нас когда-то было.
Я не иду за ней. Просто сижу.
Пусто в голове.
Даже злости нет. Только тишина.
Гулкая, липкая.
Как будто весь мир застыл и смотрит, как я проигрываю.
Через пару минут она выходит с чемоданом, с прямой спиной, но глаза блестят.
– Я оставила в гостиной кое-какие вещи, – говорит тихо, прижимая к груди ребенка, которого я всё это время считал своим. – вышлешь мне их на новый адрес.
Она просовывает мне в руки ключи от квартиры. Так небрежно, будто сдает на ресепшен ключ от номера в отеле.
А потом…
Потом просто разворачивается и уходит.
Я не бегу за ней.
Просто стою, глядя на закрытую дверь, и чувствую, как прихожая будто съёживается, становится тесной, как будто из неё вытащили воздух.
Сажусь на пол, опираюсь о стену и закрываю глаза.
Всё внутри будто ломается.
Не из-за неё даже. Из-за того, что я сам позволил этому случиться.
Что-то прощёлкал, проморгал, упустил.
Жизнь, Надю, дело, семью. Всё.
На столе лежат мои чертежи. Музей, расчёты, графики, формулы. Мечты, которые разрушились.
Я беру один лист. Аккуратный, чистый, пахнущий бумагой и потом.
Сминаю.
Рву.
Швыряю в угол.
Бумага трещит, будто ломаются кости.
Я хватаю другой лист, потом ещё, и ещё.
Рву всё подряд, пока пальцы не режет бумага.
Пока не остаётся только куча обрывков.
А потом… просто сажусь на пол.
Среди белых лоскутков. И не могу остановиться.
Рыдания вырываются, хриплые, чужие.
Я, взрослый мужик, инженер, строил мосты, здания, города…
А свой дом не смог удержать. Свою жизнь тоже.
За окном свистит ветер.
Становится холодно.
Она ушла.
Я остаюсь сидеть в темноте, в пустой квартире, с руками, пахнущими бумагой и виски.
И вдруг понимаю: больше некому звонить, некого винить, некому доказать, что я чего-то стою.
Только я.
И эта тишина, в которой тонет всё, что когда-то было смыслом.