Преграды и прощение

1

Хамильтон

Мой заторможенный мозг казался опухшим и тяжелым. Каждая гребаная пора моего пульсирующего тела сочились алкоголем и сожалениями. Стук в основании черепа уверял, что у меня все еще есть пульс, несмотря на то, что вчера вечером я пытался утопить свое жалкое сердце в виски.

Мне хотелось отключить кровообращение и оцепенеть всем телом, чтобы избавиться от жгучей, пульсирующей, ноющей боли.

Чем старше я становился, тем больше теряло свою привлекательность пьянство до потери сознания. Одно дело — использовать алкоголь как оружие, чтобы отомстить отцу. Я любил предаваться саморазрушению, а потом трахать случайную девку на полу в гостиной. Но на этот раз единственным человеком, которого ударили разбитым стаканом из-под виски, оказался я сам. Образно говоря, конечно. Блядь. Мне казалось, что в моем мозгу застряли осколки стекла.

Во рту было сухо, как будто я провел последние двенадцать часов, жуя ватные шарики. Желудок скрутило. Стыд, как лезвие бритвы, пронзил меня, как только я открыл глаза и увидел лицо своей лучшей подруги.

— Проснись и пой, мудила.

Джесс сунула мне в лицо тарелку с жирным беконом, и я медленно попытался сесть. Но запах был слишком сильным. И я продолжил лежать на своем диване, с голой задницей и покрытый капельками пота. Хотя мне нужно было проблеваться, принять душ, а потом поесть.

— Доброе утро, — ответил я, мой грубый голос словно наждачная бумага, прошелся по моим голосовым связкам. — Вера не звонила?

Несмотря на то, что я чувствовал себя полумертвым, она была первой, о ком я думал. Вера была единственной, кто занимало мои мысли в эти дни. Я не привык думать ни о чем, кроме разрушения брата. Навязчивая отчужденность отошла на второй план, когда я встретил Веру Гарнер. Но, подобно болезни, моя ненависть к Джозефу просачивалась сквозь единственное хорошее, что было в моей жизни, и разъедала это. Раковая ненависть была слишком сильной и мощной, чтобы ее игнорировать.

И да, возможно, я был мелодраматичен. В моей жизни было полно кисок. Но Вера была другой. Это было по-другому. Вся наша чертова история была более въедливой, чем мои кошмары, чем обнаружение умирающей матери в ванной или то, что мой ненормальный брат сломал мне руку. Это была та сердечная боль, которая остается с тобой.

Когда Джесс мне не ответила, я спросил снова.

— Ну? Она звонила? — Я не был уверен, какой ответ хотел услышать из уст своей лучшей подруги.

Джесс закатила глаза и раздраженно покачала головой.

— О! Ты имеешь в виду ту девушку, с которой я сказала тебе быть честным, когда между вами двумя все стало серьезно?

Я был не в настроении выслушивать лекцию моей лучшей подруги «я же тебе говорила», но у меня просто пиздецки сильно болела голова, чтобы спорить с ней. Джесс продолжила.

— Я думала, ты забыл о ней. Ну, знаешь, с тех пор, как вчера в баре ты пытался склеить блондинку-разведенку, у которой был стояк из-за твоей фамилии, чтобы привести ее домой.

Я ущипнул себя за переносицу и поморщился. Дерьмо.

— Я не пыт... получилось? — Это был гребаный мусор, который я даже не мог вспомнить.

— Нет. Она наклонилась к тебе, чтобы поцеловать, а ты начал плакать, как маленькая сучка, из-за Веры. После этого ее метафорический член стал вяленьким, — раздраженно фыркнула Джесс, прежде чем поставить блюдо с беконом на кофейный столик. — Ты же знаешь, я не осуждаю. Если ты хочешь выебать весь город и надираться до смерти, дерзай. Я люблю тебя безоговорочно, брателло, но даже я считаю, что это дерьмово. Думала, мы сходим куда-нибудь пропустить пару стаканчиков, чтобы ты мог собраться с мыслями и придумать, как вернуть Веру. Я не думала, что ты уйдешь в гребаный запой. И оденься, мне надоело, что твой слоновий член пялится на меня.

Моему слоновьему члену отчаянно не хватало Веры. Несмотря на адское похмелье, мой предательский стояк был готов выследить мою девочку и напомнить ей, как чертовски хорошо наши тела подходят друг другу. Я был зависим от нее. От ощущения ее мягкой кожи. Ее тихих стонов. Когда Вера кончала, это был один из немногих случаев, когда та, наконец, отпускала себя. Она сжимала мой член, как... блядь. Я даже не могу это объяснить. Впечатляюще. Это было чертовски впечатляюще. Не существует достаточно хорошей метафоры, чтобы описать это чувство. Если бы я был скучным, простым мужиком, сказал бы, что это похоже на рай. Но даже чувствуя себя дерьмово, я не был ни скучным, ни простым. И точно не собирался сравнивать совершенство с каким-то мифическим местом, в котором никогда не был. Оно должно быть греховным. Дьявольским. Опасным. Если бы у меня оставался последний вздох в этом мире, я бы глубоко вдохнул и, используя оставшийся в легких кислород, закричал, что Вера моя и только моя — она моя, моя, моя, моя, моя, моя — выдох, и эти слова повторялись бы до тех пор, пока мои глаза не закатились бы, а губы не посинели. Одна длинная, многословная декларация удушья.

Сумасшествие. Я сходил с ума. Я что, принимал наркотики прошлой ночью? Как будто проглотил маленькую белую таблетку под названием «меланхолия».

— Неважно, — ответил я, прежде чем встать.

Гребаная комната накренилась набок. В горле забурлила желчь, а между глаз запульсировала боль. Я чуть не свалился. Волны головокружения обрушились на меня, как удар по яйцам. После нескольких минут непреодолимой тошноты и головокружения Джесс швырнула мне труселя, попав в лицо.

— Спасибо, — прохрипел я, медленно надевая их и каким-то образом умудряясь не поцеловаться лицом с полом.

— Иди прими душ, чтобы от тебя не воняло как в мужском туалете в баре. У меня есть запас шоколада, и мне сегодня не нужно работать. Мы можем заехать в цветочный магазин и купить Вере несколько роз. Сучки любят розы. Ты извинишься и подаришь цветочки, чтобы мы все вернулись к нормальной жизни. — Джесс расхаживала передо мной, решительно нахмурив свое милое личико.

Я провел рукой по своим жирным волосам. Подумал о своем идеальном Лепестке и о том, что розы символизируют в ее жизни. Может, ее мама была права. Я испортил ее.

— Я не подарю ей розы, — тихо ответил я, прежде чем направиться в ванную. — И я не собираюсь извиняться.

Я хотел Веру Гарнер больше всего на свете. Хотел не только ее тело. Я жаждал каждую частичку ее души. Разлука с ней уже превращала меня в несчастного ублюдка. Но я не собирался быть эгоистом.

Джесс выругалась и последовала за мной.

— А почему бы и нет?

Схватил зубную щетку и уставился на свое отражение. Из-за темных кругов под глазами я выглядел так, будто меня ударили по лицу. Губы потрескались. Кожа была бледной. Джесс прислонилась к дверному косяку, ожидая моего ответа.

— Я не собираюсь быть еще одним человеком в жизни Веры, который требует ее прощения.

Я включил кран и начал чистить зубы. Джесс недоверчиво посмотрела на меня, ее карие глаза расширились, когда она уставилась на меня.

— Что, черт возьми, это значит?

Мать Веры причиняла ей боль снова и снова. И каждый раз она прощала ее. Это был токсичный, бесконечный цикл, к которому мне не хотелось иметь никакого отношения. Даже если мы каким-то образом преодолеем это, я знал, что просто снова причиню ей боль. Потому что был слишком испорчен, чтобы это сработало. В конце концов, я стал бы таким же, как Лайла, злоупотребляя привилегией нежной, безусловной любви Веры ради собственного эго и эгоистичных потребностей.

Я сплюнул зубную пасту и вытер рот.

— Просто оставь это, хорошо?

Джесс покачала головой.

— О нет, не надо вот этого. Если ты не хочешь идти к ней, тогда я просто приведу ее сюда.

— Я бы тебе не советовал вмешиваться. Просто пошлю ее. И я не буду с ней миндальничать.

Джесс всегда ковырялась в моих болячках, отказываясь позволить мне просто посидеть и принять решение. В большинстве случаев я ценил ее упорство. Джесс была смелой, жесткой и решительной. Она не позволила мне погрязнуть в жалости к себе, и уж точно, черт возьми, не позволила мне заняться ядерным саморазрушением. Но сейчас мне не нужны были ее навязчивые мнения. Я принял решение и собирался его придерживаться — ради Веры.

Она подвинулась, загородив своим телом проход, когда я двинулся к выходу из ванной.

— Мученическое дерьмо. Это какое-то ебанутое мученическое дерьмо, Хамильтон. Тебе нравится Вера. И что с того, что ты солгал? Извинись, исправься и живи дальше своей гребаной жизнью. Она — Платан, Хамильтон. Не говоря уже о том, что Вера, возможно, единственная девушка, которая мне когда-либо нравилась. Верни ее. Быстро.

Я раздраженно выдохнул. В устах Джесс все казалось таким простым. Конечно, я мог бы вернуть Веру. Моя девочка была отзывчивой, способной к сопереживанию, сострадательной и любящей. Ее сердце было бесконечным колодцем, из которого любил пить весь остальной мир. Если бы я хотел вернуть Веру в свою постель к вечеру, то, вероятно, смог бы заполучить ее. Не хотел, чтобы это прозвучало самоуверенно или самонадеянно. Вера была всепрощающей душой, и это было одной из тех вещей, которая сразу привлекла меня в ней. Но именно то, что мне нужно было жить дальше, заставило меня остановиться на месте. Сколько времени пройдет, прежде чем я снова облажаюсь? Как скоро все испорчу и мне придется просить у нее прощения?

Быть высокомерным — это битва в одиночестве.

— Она мне не так уж и нравилась, — солгал я с горьким, фальшивым признанием, вкус которого был как грязь на языке.

Правда заключалась в том, что она нравилась мне слишком сильно. Черт, я любил Веру Гарнер и хотел провести весь день, погруженный в ее мысли. Она была слишком хороша для меня — и чертовски хороша для нашей поганой семейки. Я использовал ее как пешку, и пути назад не было. Даже если Вера готова была простить меня, я с трудом прощал себя.

Джесс разозлилась, обрушив слова на меня.

— Это какая-то ахинея. Я никогда не видела тебя таким. Знаю, что Вера тебе небезразлична. Вытащи голову из задницы и иди за своей девчонкой, Хамильтон! — Джесс топнула своими армейскими ботинками по линолеуму. Ее истерика вызвала у меня улыбку. Моя лучшая подруга была предана до мозга костей, и если бы ей пришлось выбирать, она бы всегда выбирала меня. Но Вера нравилась Джесс. Она хотела, чтобы все наладилось не только ради меня.

— Значит, я могу просто снова причинить ей боль? Ты не видела ее чертово лицо, Джесс. Она рисковала всем ради меня, а я воспользовался этим. Вера была опустошена. У нее был такой побежденный взгляд. Как будто мерцающий свет полностью погас. Зажженная спичка в долбанном урагане. Это запало мне в душу. Я видел ее такой только один раз: когда ее мать появилась, окровавленная и вся в синяках, на пороге моего дома. Не собираюсь быть еще одним человеком в жизни Веры, который заставляет ее чувствовать себя дерьмом. Не собираюсь губить девушку, которую люблю.

Выражение лица Джесс смягчилось. Она протянула руку и неловко заключила меня в объятия. Я позволил ей, главным образом потому, что мне это было нужно.

— Хамильтон. Ты не испортишь ее.

Джесс еще раз сжала меня, прежде чем отстраниться и посмотреть на меня.

— Ты совершил ошибку. Разница между тобой и ее матерью-монстром в том, что ты чувствуешь угрызения совести. В смысле, блядь, брателло, ты дерьмово выглядишь. И это разрывает тебя на части. Я знаю тебя. Знаю тебя лучше, чем кто-либо в этом гребаном мире.

Она на мгновение прикусила колечко в губе, затем пожала плечами.

— Я думаю, ты нужен Вере. Думаю, ты стимулируешь ее. И не доверяю Джозефу. И на твоем месте я бы отбросила все эти мученические бредни, чтобы защитить свою девочку. Если ты примешь поражение, то просто отдашь ее Лайле и Джозефу с поклоном.

Стиснул зубы и уставился в пол. Джесс права. Я не мог просто уйти. Должен был придумать способ защитить Веру от катастрофы, которой стала моя семья, сохраняя при этом дистанцию.

— Ты собираешься и дальше загораживать мне дорогу? — спросил я. Джесс была той еще занозой в заднице, когда хотела. Это была одна из многих причин, почему я так чертовски сильно ее любил.

— Ты собираешься и дальше притворяться, что не любишь эту девушку? — спросила Джесс, скрестив руки на груди.

Я хмуро посмотрел на нее.

— Иди на хер, Джесс, — выругался я, сбрасывая боксеры и разворачиваясь, чтобы зайти в душ.

— Ты не сможешь убежать от этого! — просопела моя лучшая подруга, когда я включил душ и залез внутрь.

Горячая вода полилась на мою кожу, согревая меня изнутри. Хотя вода была приятной, мои пульсирующие вены все еще болели. Мне нужен был кофе. И обезболивающее.

— Хватит меня игнорировать, Хамильтон.

Быстро вымыв волосы, я взял гель для душа и мазал им пресс как раз в тот момент, когда Джесс отдернула занавеску душа и уставилась на меня.

— Если ты хотела шоу, тебе нужно было просто попросить, — заметил я таким приторным голосом, что внутренне съежился от своих слов.

— Заткнись и позвони мне после того, как вытащишь голову из своей задницы, ублюдок, — сказала Джесс, а затем сжала губы в тонкую линию и уставилась на меня. Я ждал. И ждал. У нас было молчаливое, обнаженное противостояние.

В конце концов я уступил.

— Что? Можем мы, пожалуйста, просто двигаться дальше? С меня хватит этих разговоров, — прорычал я, прежде чем смыть с себя пену.

— Я просто думаю, что ты совершаешь огромную ошибку — даже большую, чем когда решил использовать Веру, чтобы отомстить своему брату. Черт, я с самого начала считала, что вся эта история с Сеинтом — полная лажа.

Это меня разозлило. Я выключил воду и схватил лежащее рядом полотенце.

— Ты явно так не думала, когда предлагала инсценировать все на шоу Инфинити, чтобы ее группа получила бесплатный пиар, — огрызнулся я в ответ, прежде чем вытереться.

— Да, но это было до того, как я узнала Веру. Я думала, что мы просто облапошиваем Борегаров, а не разрушаем жизнь какой-то невинной цыпочки. Тебе следовало быть честным с Верой, пока все не зашло так далеко.

Я хлопнул ладонью по стене и заорал.

— Думаешь, я этого не знаю? Думаешь, не понимаю, что использовал ее самым худшим образом и что я не просто солгал однажды, а лгал каждый гребаный раз, когда мы были вместе, каждый раз, когда мы трахались, каждый раз, когда я становился все ближе и ближе? Определись, чего ты хочешь, Джесс. Потому что в одну секунду ты говоришь мне появиться у ее порога с чертовыми цветами, чтобы я мог получить ее прощение, как будто это конфеты на Хэллоуин, а в следующую минуту говоришь, что я полное дерьмо из-за того, что солгал ей. Ты лишь доказываешь мою правоту.

— И что именно ты хочешь сказать? — спросила Джесс.

— Мне не нужно прощение Веры. Я причинил ей боль, Джесс. Сделал ей чертовски больно. Я не заслуживаю Веру, — сказал я побежденным тоном.

Джесс, наконец, позволила мне пройти, и я направился в свою спальню, где мои простыни все еще были смяты с того момента, как Вера в последний раз проводила у меня ночь. Ее запах пропитывал каждый сантиметр пространства. Ее одежда лежала кучей на полу. На моем комоде лежали ее рукописные конспекты к занятиям.

Мы были знакомы совсем недолго, но она уже завладела моей жизнью. Я всегда был таким осторожным, не пускал девок к себе домой, отталкивал их еще до того, как успевал снять презерватив. Обычно я убегал и забывал о них.

Но только не Веру. Я хотел, чтобы та была под моей кожей. Она была нужна мне в моей жизни полностью, чтобы скрашивать мое существование. Я взял пару черных треников и надел их, а затем нашел футболку.

— Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, Хамильтон, — фыркнула Джесс.

«Да, я тоже этого хотел».

— Ты знаешь, на что способен Джозеф. Я действительно хочу, чтобы ты подумал о том, что, возможно, ты мог бы защитить Веру. Может быть, ты был бы очень, очень хорош для нее.

Да, черт возьми, я знал, на что способен Джозеф. Джесс знала о моей сломанной руке.

И сломанном носе.

Выбитом зубе.

Ударах по яйцам.

Подушке на моем лице.

Отбеливателе на моей коже.

Следах от ожогов на бедре.

Джозефу нужен был выход для его безумия, и я стал его личной грушей для битья. Мать не могла меня защитить, а отцу было все равно.

Я пережевывал свои боевые шрамы. Разрушенные семьи начинали войны, если не были осторожны.

Джесс продолжила:

— И мне не хочется, чтобы это заставляло тебя нервничать. Я видела, как ты справляешься, и не знаю, как ты отреагируешь на полностью разбитое сердце.

Я боролся с желанием нахмуриться. Знал, что Джесс говорит из лучших побуждений. Но то, как я справлялся, не имело такого уж большого значения, как она это преподносила. Я был в порядке. В годовщину смерти матери не хотелось думать о дерьмовом прошлом своей семьи. Но с Верой? Я хотел прочувствовать каждую унцию этой боли. Хотел сесть и осознать, что натворил. И прошлой ночью я напился, но это не парализовало меня. Мне просто хотелось... сидеть. Я хотел устроиться поудобнее и не выходить из своего гребаного дома.

— Хочешь пойти в спортзал? Или, может, мы могли бы…

— Мне ничего не хочется делать, Джесс. Вообще-то, я просто хочу немного побыть один.

Джесс отшатнулась и прижала руку к груди, как будто я дал ей пощечину. Образно говоря, так и было. Мы все делали вместе. Когда все шло наперекосяк, она была моей опорой. Но не сейчас. Я просто хотел побыть один.

— О, — сказала Джесс удрученным голосом. — Ладно. Ты уверен? Мы можем пообедать и заказать блюда из твоего любимого греческого ресторана...

— Я просто хочу побыть один, — повторил я.

— Ты же не собираешься делать глупости, правда? — неуверенно спросила Джесс.

— Я не собираюсь покидать свой гребаный дом. Просто уходи. Пожалуйста. Спасибо, что позаботилась обо мне прошлой ночью. Мне просто нужно время.

Джесс прерывисто выдохнула.

— Хорошо. Но если ты куда-нибудь пойдешь...

— Не пойду.

— Если ты захочешь что-нибудь сделать...

— Не захочу.

Джесс кивнула.

— О. Я уже выводила Маленькую Маму на прогулку, но ей, наверное, скоро снова нужно будет выйти на улицу... Хочешь, останусь до тех пор?

Услышав свое имя, моя собака встала со своей кровати в углу комнаты и подошла ко мне.

— Я справлюсь, — ответил я, погладил Маленькую Маму по голове и устроился на диване.

Джесс молча постояла с минуту, а потом вздохнула и удалилась.

Отец учил меня, что все мы рождаемся со стеклянными сердцами. Хрупкие, смертоносные маленькие инструменты стучат в нашей груди. Мне просто нужно было потратить немного времени и закалить его огнем и агонией. В конце концов, я был Борегаром. А Борегары не страдали от сочувствия, угрызений совести и чувства вины. Мы ступали босыми ногами по осколкам, как маленькие психопаты, доказывая всему миру, что нам не нужны красивые эмоции, чтобы выжить.