Сделка с врагом. Ответ на измену

32.

— Родилась в рубашке, — первое, что слышу, начиная улавливать посторонние звуки.

— Молодец, девочка. Давай, милая, приходи в себя.

Резкий запах аммиака обжигает слизистую, заставляя дернуться и задышать чаще.

— Тихо-тихо, вот так. Всё хорошо. Не двигайся пока, — чужие руки фиксируют плечи не позволяя встать или повернуться. — Полежи спокойно. Мне нужно тебя осмотреть и обработать рану на голове, — женский голос незнаком, но сочится участием и состраданием. — Думаю, сотрясение точно есть.

Не знаю, есть или нет, но звон в ушах стоит жуткий, а еще тошнит, и картинка то и дело плывет Стараясь сосредоточиться на словах, смаргиваю пелену, замечаю знакомую синюю форму медиков, а потом и лицо женщины лет пятидесяти. Доброе лицо, открытое, со смешными спиральками волос.

— С возвращением, — улыбается она, встречая направленный на нее взгляд, а затем, обернувшись куда-то в сторону, требует подать перевязочный материал и плед.

— Рома... со мной был... мой муж... он... — во рту ужасно сухо. То и дело приходится делать паузы, чтобы сглотнуть и смочить горло. — Что с ним?

— Жив.

Короткое слово. Всего три буквы. А сколько в нем силы и энергии. Дышать сразу становится легче. Будто камень с груди спадает.

Брать на себя чужую смерть. Да не дай, бог.

Картинка, когда дерево летит на меня и только в последнюю минуту уходит с траектории — четко стоит перед глазами. Я точно знаю, оно предназначалось мне.

Авария предназначалась мне. Зотов попал под раздачу случайно.

Но при этом не запаниковал, а взял на себя самое сложное. Попытался удержать машину на трассе и снизить скорость ручным тормозом. В такой же ситуации я бы однозначно растерялась и убилась.

А Ромка... он еще и руль под конец вывернул, чтобы взять удар на себя.

— Точно жив? Я могу его увидеть?

— Обязательно увидите. В клинике. Насколько я понимаю, у второго пострадавшего состояние критическое. Ему нужна срочная госпитализация. Да вон, видите, карета реанимации уже отъезжает.

Медик, убедившись, что переломов нет, и я чувствую конечности, помогает немного приподняться. Именно в этот момент мимо с мигалками и сиреной, набирая скорость, пролетает та самая машина, внутри которой за жизнь Зотова борется бригада врачей.

— Он точно жив?

Кривлюсь от боли в грудной клетке, но пытаюсь сохранить сидячее положение, а не завалиться назад.

— Жив, голубушка, жив. Покойников с включенными сиреной и «люстрой», поверьте мне, на скорой не возят. Им спешить уже некуда.

Где-то глубоко в душе понимаю, что это своеобразный медицинский юмор, но улыбаться совсем не тянет. Зато поплакать — жутко. Но держусь.

Кусаю губу и держусь. Хотя пережитое постепенно начинает накрывать. Эмоции догоняют, обрушиваются шокирующими фрагментами и тестируют на прочность силу воли.

— Так, ладно, давайте-ка проверим ваши реакции и, если все в порядке, потихонечку дойдем до машины.

— Никаких дойдем. Проверяйте, а после я сам донесу, — басовитый голос Сергея заставляет дернуться, от этого скривиться, но все же поднять голову.

Не знаю, откуда появляется охранник, но честное слово, я очень рада его видеть живым и здоровым. Как и остальных, что, выбравшись из машин рассредоточиваются по периметру.

— Ты в порядке, — выдыхаю, встречаясь с мужчиной взглядом, на что тут же получаю кривую ухмылку и убежденное:

— Ненадолго, Арина Алексеевна. Руслан Германович уже пообещал мне открутить голову, как и всем остальным, кто проморгал охрану Зотова. Хороший нам урок Роман Сергеевич преподал. Утер нос за колеса.

Губы непроизвольно кривятся в понимающей улыбке. Да, в этот раз муж оказался хитрее.

— Чем они вас?

— Хлороформом. Не ожидали, что догадаются в одежду медбратьев переодеться.

Расслабились.

Хмыкаю и переключаюсь на фельдшера, которая только и ждет, чтобы продолжить осмотр. Выполняю всё, что она просит, и стараюсь не шипеть от боли в ребрах. Вроде как те целы, но гематомы обширные.

Сергей остается рядом, кому-то звонит. По тому, как кратко, но емко обрисовывает ситуацию, догадываюсь об имени второго собеседника.

— Полиция подъехала, я отойду ненадолго.

Телохранитель просит, чтобы никуда не перемещалась самостоятельно, дает бутылку с водой и быстрым шагом отходит в сторону моей ласточки. Там уже во всю наматывают круги люди в погонах. Осматривают, фотографируют, делают какие-то замеры и записи, заглядывают в салон.

Стараюсь видеть только мужчин, но не транспорт, который теперь является грудой искореженного железа, не подлежащего к восстановлению.

БОЛЬШОЙ и страшной грудой, внушающей ужас. Потому что левая сторона «морды» большей частью отсутствует, смявшись в гармошку и частично уйдя в салон. Вот тебе и не убиваемый супер-японец. А если бы это была обычная машинка, а не подарок дяди-перестраховщика, выбравшего мне самую надежную модель?

Совершенно не помню, как меня из нее доставали. И сколько времени я была без сознания.

— Шестнадцать минут, — отвечает медик и защелкивает чемодан.

Оказывается, вопрос задаю вслух.

— Откуда вы.

Странная точность удивляет.

Обычно ведь как? Мы всё округляем десятками. Минимум, шагом в пять.

Пять минут, десять, пятнадцать, час... а тут шестнадцать.

— А вы разве не помните? Вы же с кем-то разговаривали в момент аварии. Вот тот человек всех на уши и поднял. Обычно по две кареты на один вызов редко выезжают. Только если известно, что много людей пострадало. А тут распоряжение с самого верха.

Дальше не слушаю, теряюсь в мыслях.

Арбатов. Только он мог.

Правильно. Я собиралась звонить ему, но отвлеклась на дорогу. А потом резкий рывок, когда Зотов затормозил... По всей видимости я сильнее сжала телефон и пошел вызов.

Господи, представляю, как он разозлился, поняв, что происходит.

Словно услышав, что думаю о нем, Сатана дает о себе знать.

— Арина Алексеевна, ответьте. Это Руслан Германович, — Сергей вновь подходит неслышно, протягивает обычный кнопочный телефон и, будто извиняясь, добавляет. — Ваш мобильник, к сожалению, в дребезги.

Киваю. Забираю гаджет и отвожу глаза. Жутко стыдно, что так сильно трясутся руки.

— Слушаю, — голос почему-то проседает, а еще ком в горле разрастается.

— Арина, как ты девочка?

Не знала бы, что это точно Арбатов, ни за что бы не поверила, что он умеет ТАК говорить. Короткая фраза, а прошивает насквозь.

— Плакать хочется, — говорю, как есть, и губу прикусываю.

Она, зараза, такая, тоже трясётся, как и руки.

— Раз хочешь плакать, значит, будешь, — странное обещание странного человека.

Хотя, это же Сатана, он всегда выбивается из толпы. — Только, Ариш, потерпи чуть-чуть. Погоди до больницы. Я сейчас тоже туда подъеду и предоставлю тебе для этого своё плечо.

Прикрываю глаза и помимо воли улыбаюсь.

— А друге плечи использовать нельзя?

— Вот видишь, какая ты умница. Всё сама знаешь. Передай трубочку Сергею и ни о чем не переживай. Разберемся.

Разберемся.

Звучит так просто и вместе с тем так уверенно, что сомнения уходят прочь. Арбатов слов на ветер не бросает. Если сказал, сделает.

— А Рома?

Не знаю, почему адресую этот вопрос именно ЕМУ. Наверное, потому что в моей части вселенной всеми делами в последнее время реально заведует он.

— Его уже готовят к операции в той же клинике, куда сейчас отвезут и тебя. Всё, Ари давай, милая, приезжай. Я жду.

В следующие несколько дней, что провожу в клинике под наблюдением врачей которые не отпускают меня домой, потому что перестраховываются, я часто вспоминаю этот разговор и всё больше убеждаюсь, что впервые Руслан Германович не отдавал команды, а уговаривал.

А те первые минуты, когда он вошел в мою палату.

Бывают в жизни такие моменты, которые мы особо бережем. Нанизываем их на нитку памяти, прячем глубоко в сердце и храним, как особое сокровище.

Сатана бесшумно входит в палату, закрывает за собой дверь и прислоняется к ней спиной. Стоит так несколько минут, наблюдая за мной, после чего медленно подходит и приседает на корточки. А дальше... так странно.

Едва касаясь, он трогает мое лицо. Костяшками касается дуг бровей, подушечками пальцев гладит щеки, скулы, губы. Поправляет волосы.

Обрисовывает подбородок, раковину уха. Только височную часть избегает, где наложена повязка.

Долго. Нежно. Трелетно.

- Рус.

Зову, но он запрещает.

— Тш-ини...— поглаживает большим пальцем нижнюю губу.

Склоняется ниже. Смотрит, не моргая.

Не могу объяснить, но тишина кажется громкой, говорящей за нас. Напитанной эмоциями под завязку звенящей, пронизывающей насквозь. За молчанием мужчины таится что-то настолько глубокое, мощное, что тело замирает, подчиняясь не озвученным просьбам.

Он не спешит. Плавным движением стягивает одеяло к коленям, прихватывает низ больничной рубахи и тянет ее вверх. Стыдливый румянец опаляет щеки, когда перед глазами Арбатова предстают синяки на животе и ребрах.

Не знаю откуда, но я точно знаю, что он видит е этот момент не мое, покрывшееся мурашками тело, а гематомы, ссадины и повязки.

— Руслан.

— Тиши.ши... всё хорошо, Ариш... всё хорошо.

Озноб охватывает спину и не отпускает. От внутреннего напряжения потряхивает. А потом Сатана почти невесомо касается самого краешка особо пострадавшего участка тела, и я понимаю, что его руки дрожат.