Сон на яву

18

Блеклое медное солнце, пробивавшееся сквозь грязное, давно не мытое окно, не приносило тепла, а лишь подчёркивало неопрятную блеклость обстановки и угрюмость хозяйки, делая атмосферу ещё более гнетущей. Запах затхлости, смешанный с запахом дешёвого мыла и едва уловимыми нотками гнили, щекотал ноздри, усиливая чувство дискомфорта. Эмили чувствовала, как по коже пробегают мурашки, а сердце начинает биться быстрее от предчувствия неприятностей.

— Наконец-то явилась! — процедила миссис Грант сквозь плотно сжатые губы, поморщившись, как от кислого яблока, откушенного после сладкой груши. Её скрипучий и неприятный голос, словно скрежет ржавого металла, резал слух. В нём звучало раздражение, копившееся с самого утра, подобно зловонному болоту, готовому в любой момент выплеснуться бурным потоком упреков и оскорблений. Она стояла, уперев руки в бока, словно хищный ястреб, высматривающий свою беззащитную добычу и готовый в любой момент наброситься на жертву с когтями и клювом. Её худощавая фигура казалась ощетинившейся, словно готовой к нападению.

— А ну живо иди покорми свиней. И принеси побольше дров, нечего тут стоять столбом. Пора начинать готовить ужин, а ты чем занимаешься? Солнце уже клонится к закату, а у нас ещё ничего не готово! Лентяйка! — каждое слово миссис Грант было словно плевок, отравляющий и унижающий.

Нейт Грант, высокий и крепкий парень с широкими плечами и загорелым лицом, сидел боком к двери и, казалось, безучастно наблюдал за происходящим. Он неторопливо пил кофе из облупившейся кружки за грубо сколоченным сосновым столом, покрытым сетью трещин и царапин, хранящих память о бесчисленных обедах и ужинах. Стол, как и вся остальная мебель на кухне — покосившийся скрипучий буфет, шатающиеся стулья, обшарпанный, потрескавшийся комод, на котором давно не меняли облупившуюся краску, — свидетельствовал о скромном, даже скудном достатке семьи и тяжелом, изнурительном труде, необходимом для поддержания жизни. Комната дышала бедностью и усталостью, ощущавшимися в каждой детали. Услышав слова матери, он невольно поднял голову, отвлекаясь от своих невеселых мыслей. В его глазах, обычно светлых и добродушных, отражающих открытость его души, мелькнула мимолетная тень сожаления, обращённая к Эмили, словно искра сочувствия, вспыхнувшая на мгновение в этом море неприязни и угрюмости. Он казался единственным источником света в этой тёмной комнате.

— Я помогу тебе, Эмили, — предложил он, ставя кружку на стол с тихим стуком, нарушившим зловещую, давящую тишину. — Я наколю дров, пока ты будешь кормить свиней. Это тяжёлая работа, особенно для тебя, с твоими тонкими руками и хрупким телосложением. Ты выглядишь уставшей, тебе нужно отдохнуть. — Его слова были тихими, но в них звучала искренность и неподдельная забота.

Миссис Грант поджала тонкие, почти бесцветные губы, превратив их в жесткую, непроницаемую линию, напоминающую натянутую тетиву лука, готовую сорваться в любой момент, и неодобрительно, злобно окинула сына цепким взглядом. Этот взгляд был подобен удару плетью. В нем было и удивление, и раздражение, и зависть, и даже, как показалось Эмили, немного страха — страха потерять контроль над ситуацией, над сыном, над домом, над привычным укладом жизни. Этот взгляд, словно удар хлыста, хлестнувший по спине, заморозил проявление сочувствия Нейта, заставив его невольно съежиться. Он опустил глаза, словно его поймали на чём-то запретном.

— Как бы не так! — отрезала она тоном, не терпящим возражений, режущим слух, как скрежет металла по стеклу, от которого по коже побежали мурашки. — Я не позволю ей жить в уютной просторной комнате, которую я ей выделила, и тем более питаться за одним столом с нами, как члену семьи, только потому, что я почитаю Бога, как и подобает всякой истинной христианке. Благотворительность — это одно, а избалованность — совсем другое. Я работаю от зари до зари, не покладая рук, а она должна отрабатывать жильё и еду, которые получает здесь.

К тому же, — добавила она с усмешкой, в которой не было ни капли тепла, лишь ледяной холод презрения, пронизывающий до костей, — если тебе нечем заняться, молодой человек, я найду для тебя занятие, не переживай. Лучше отнеси-ка мешки с кукурузой и бобами в амбар, нечего тут сидеть без дела. Или ты думаешь, что я буду вкалывать одна, как проклятая, а ты будешь отсиживаться в тепле? А ты иди, Эмили! Хватит бездельничать, время — деньги, и никто не будет тебя содержать просто так. Живи своим трудом. Каждая крошка должна быть оплачена! — каждое слово было подчеркнуто и произнесено с особой злобой, словно она выплескивала накопившуюся желчь.

Эмили опустила взгляд, стараясь скрыть обиду, которая болезненным комком, словно камень, застряла у неё в горле, мешая дышать. Слова миссис Грант ранили гораздо сильнее, чем тяжёлый физический труд или усталость, накопившаяся за долгий и изнурительный день. Они впивались в самое сердце, как занозы, отравляя душу ядом разочарования и безысходности. Она чувствовала, как к горлу подступает ком слёз, но отчаянно пыталась сдержать их, не желая показывать свою слабость. Она чувствовала себя чужой и нежеланной в этом доме, где так наивно надеялась найти приют и защиту, словно заблудившийся путник, которому безжалостно захлопнули дверь перед самым носом в разгар бури. Она понимала, что ей предстоит долго и упорно доказывать своё право на существование, на малую толику тепла и участия в этом холодном и неприветливом доме, где её появление было воспринято как тяжкое бремя. В тот момент она чувствовала себя совершенно одинокой и потерянной.