Сон на яву

2

Однако какой бы сильной ни была боль, каким бы тяжёлым ни было горе, тело требовало своего. Истощение брало верх. Глаза жгло от слёз, которые так и не пролились, словно пересохший колодец, горло саднило от невысказанных слов, от криков, застрявших внутри, а каждая мышца ныла от напряжения, от бесконечной борьбы с невыносимой реальностью.

Измученная душой и телом, Эмили наконец погрузилась в тяжёлый, беспокойный сон, словно в бездонную пропасть, надеясь найти там хоть какое-то облегчение, хоть кратковременную передышку от нескончаемой боли. Ей снились обрывки прошлого — детские игры с отцом в парке, его сильные руки, подбрасывающие её в воздух под заразительный смех, его гордый взгляд на выпускном, полный надежд и любви, его напутствия, звучавшие как благословение. Затем картины сменялись, искажались, превращаясь в кошмар. Солнце угасало, превращаясь в чёрную дыру, поглощающую всё вокруг, а отец стоял вдалеке, его фигура размывалась, словно акварель под дождём, и он звал её тихим, умоляющим голосом, от которого сжималось сердце, но чем больше Эмили пыталась приблизиться к нему, пробираясь сквозь густой туман, цепляясь за ускользающие очертания его силуэта, тем дальше он отступал, исчезая в зловещей мгле, оставляя её в полном одиночестве. В ту ночь, в час глубочайшего отчаяния и мучительного одиночества, когда грань между реальностью и кошмаром истончилась до прозрачности, когда боль стала почти осязаемой, когда казалось, что сердце вот-вот разорвётся, к ней во сне явился Чёрный Всадник.

Его появление было таким же внезапным и зловещим, как и смерть её отца, словно сама смерть приняла форму и пришла за ней, чтобы окончательно забрать её в царство тьмы. Он возник из клубящейся тьмы, из самого сердца её горя, его силуэт, облачённый в чёрные доспехи, возвышался над ней, заслоняя лунный свет и внушая первобытный, животный страх, который парализовал её, лишая возможности двигаться или кричать. Невозможно было разглядеть его лицо под капюшоном, лишь мрак и бездна, пугающая своей бесконечностью. Но Эмили чувствовала его пристальный, леденящий взгляд, прожигающий её насквозь, словно он видел все её страхи и слабости, знал самые сокровенные тайны её души.

От него веяло могильным холодом и предчувствием смерти, предвещая нечто ужасное, нечто, что навсегда изменит её жизнь, выведет её из оцепенения и бросит в водоворот событий, исход которых невозможно было предсказать. Она чувствовала, что её ждёт испытание, от которого зависит её будущее, испытание, которому она должна противостоять, чтобы окончательно не потерять себя в пучине горя, чтобы доказать, что она достойна памяти отца, что она сможет выжить и стать сильнее, несмотря на боль. И в этот момент сквозь пелену страха и отчаяния в ней зародилось слабое, едва заметное зерно надежды, крошечная искорка, которая, возможно, станет её спасением.

Всё вокруг было окутано густым, словно молоко, туманом, липким и влажным, проникающим под кожу и наполняющим лёгкие неприятной прохладой. Эмили зябко передернула плечами, пытаясь хоть как-то согреться, но безуспешно. Тело бил озноб, а в голове царила полная неразбериха. Где она? Куда её занесло? Она никак не могла понять, где находится. Её словно вырвали из реальности, из привычного, тёплого мира, и поместили в этот сюрреалистический, неестественный мир, где царил лишь монотонный серый цвет и давящая тишина. Как будто кто-то выключил звук и оставил лишь размытую, нечеткую картинку.

Не было никаких ориентиров: ни деревьев, ни гор, ни даже клочка травы, за который мог бы зацепиться взгляд, — лишь бескрайняя белая пелена, простирающаяся во все стороны до самого горизонта и сливающаяся с небом в единое размытое пятно. Визуально это напоминало гигантский холст, на котором художник забыл нарисовать что-либо, кроме серой основы. Звуки приглушались, словно их поглощала эта густая субстанция, превращаясь в едва различимое эхо. Отдаленный шорох казался шепотом, порыв ветра — вздохом.

Она чувствовала себя потерянной в бескрайнем чужом пространстве, крошечной точкой в океане белого ничто, обречённой на вечное одиночество. Эта мысль пронзала её, как ледяная игла, усиливая чувство беспомощности. Знакомые ощущения тепла, безопасности, комфорта отступали, словно крысы, бегущие с тонущего корабля, уступая место давящему чувству тревоги, ледяным пальцам страха, сжимающим её сердце в болезненном тисках. Каждая капля влажного тумана казалась предвестником беды, зловещим намеком на что-то ужасное, что вот-вот произойдёт. Они ползли по коже, оставляя ощущение оцепенения и предчувствие чего-то нехорошего.

Она знала лишь одно: ей грозит опасность, смертельная опасность. Эта мысль острым когтем впилась в её сознание, отравляя каждый вдох, заставляя кровь стынуть в жилах. Липкий страх полз по телу, сковывая движения, парализуя волю. Она с трудом могла пошевелиться, ноги словно приросли к земле. Она не знала, какая именно смерть уготована ей в этом проклятом месте: раздавит ли её что-то невидимое, поглотит ли коварный туман, подкрадётся ли неведомый хищник, чьи глаза, возможно, уже сверкают где-то вдалеке, выжидая удобный момент для нападения, или она просто заблудится и умрёт от голода и холода. Но она была уверена, что непременно умрёт, если помощь не придёт вовремя. Время тянулось медленно и тягуче, как патока, каждое мгновение казалось последним, каждый вздох — предсмертным хрипом. Её дыхание становилось всё более поверхностным, а сердцебиение — всё более слабым. Она чувствовала, как силы покидают её, как надежда испаряется, словно роса на солнце, оставляя после себя лишь горький привкус отчаяния. Отчаяние медленно пожирало её изнутри, оставляя лишь пустоту.