Сон на яву

52

Эмили, словно настоящая трагическая актриса, привыкшая играть на сцене жизни, мастерски скрыла жгучую, пульсирующую боль старой раны за безупречной, но такой хрупкой вежливой улыбкой. Сдерживая едва заметное дрожание губ, она склонила голову и поблагодарила дядю. Её голос, удивительно ровный и почти безмятежный, был отточен годами тренировок, и ни одна нота не выдавала бушующих внутри неё эмоций — урагана отчаяния, ярости и глубокой обиды. Сквозь пелену непролитых слёз, готовых хлынуть в любой момент, она едва различала расплывчатые силуэты своих сестёр. Их ехидные улыбки, холодные и полные откровенного злорадства, казалось, оставляли в её сердце новый, ещё более глубокий след. «Всем спокойной ночи», — прошептала она, и эти слова стали не просьбой, а сигналом к немедленному, отчаянному бегству. Она поспешила покинуть душную, гнетущую комнату, где каждый взгляд, каждое слово сестёр казались острым, заточенным лезвием, направленным прямо на неё, готовым вонзиться в самое сердце и разорвать её на части.

Её душила не просто обида, а глубокая, жгучая горечь от невыносимой несправедливости, от бесконечных унизительных насмешек, которые ей приходилось терпеть от этих жестоких, пустых душ, называвших себя её родными сёстрами. Они были скорее хищницами, чем родственницами, и их яд медленно, но верно отравлял её жизнь. Словно загнанный зверь, преследуемый по пятам, она не шла, а почти бежала по длинному, окутанному тенями коридору, отчаянно, до боли в мышцах, сдерживая рвущиеся наружу рыдания. Её грудь сжималась от сдавленного крика, горло горело, словно по нему прошлась раскалённая игла, но она стиснула зубы до скрежета. Она не позволит им увидеть её слабость. И только когда тяжёлая дубовая дверь тихо, но решительно щёлкнула за её спиной, отрезав от мира лицемерия, притворства и невыносимой боли, девушка наконец позволила себе рухнуть на пол. Её плечи задрожали, а из горла, словно прорвавшаяся плотина, вырвался сдавленный всхлип, который мгновенно перерос в безудержный поток горячих слёз. Они безжалостно залили её лицо, жгучие глаза и раскрасневшиеся щёки, смывая остатки выдержки и самообладания. Она сидела на холодном полу, обхватив колени дрожащими руками, и позволяла боли вытекать вместе со слезами, отчаянно надеясь, что так она сможет хоть немного очиститься.

Сквозь пелену слёз, мешавшую ясно видеть мир, превращавшую его в размытые, нечёткие пятна, едва различая ступени, Эмили, пошатываясь, начала подниматься по широкой, внушительной лестнице. Каждый её шаг был неуверенным, она спотыкалась, а мысли путались в бесконечном клубке отчаяния и усталости. Мир вокруг сузился до её собственной внутренней агонии, и она не видела ничего, кроме расплывчатых пятен и теней, пока не столкнулась с чем-то твёрдым и совершенно неожиданным. Удар был несильным, но неожиданным. Она резко остановилась, задохнувшись от неожиданности и лёгкой боли, и невольно вскрикнула. В ту же секунду её щека упёрлась в широкую, невероятно плотную и мускулистую грудь, а сильные руки, словно инстинктивно пытаясь удержать её от падения, крепко, но удивительно осторожно обхватили её хрупкие плечи, прижимая к незнакомому, но удивительно тёплому телу. От этого внезапного и интимного прикосновения по её телу пробежала дрожь, а в нос ударил тонкий, но явно мужской аромат — смесь дорогих духов и свежести.

Для Эрнесто эта встреча оказалась не менее, а пожалуй, даже более неожиданной. Он спускался по лестнице, погружённый в свои мысли о делах и предстоящем важном визите, и его обычно собранный ум разрабатывал стратегию будущих переговоров. И вдруг в тишине просторного холла он столкнулся с чем-то мягким, но стремительным и полным отчаяния. Низкий, слегка хрипловатый голос Эрнесто прозвучал громко — он выругался скорее от изумления, чем от злости, мгновенно осознав, что невольно прижимает к себе дрожащие девичьи плечи. Эмили вздрогнула от неожиданного звука и вдруг осознала всю неловкость и интимность своего положения. Она ахнула и подняла взгляд, полный испуга и всё ещё текущих слёз. Её покрасневшие от слёз глаза встретились с его красивым нахмуренным лицом, на котором, казалось, читалось не только искреннее удивление, но и некое замешательство, быстро сменившееся неподдельным беспокойством. В этот момент мир словно замер, и время перестало существовать. Её взгляд, полный боли и растерянности, утонул в глубине его золотисто-карих глаз, в которых мелькнуло что-то похожее на смятение, а затем — на пронзительное любопытство и даже искру неуловимого, но сильного влечения. У девушки же от внезапного наплыва эмоций — жгучего стыда за свою слабость, шока от неожиданной встречи и какого-то странного, необъяснимого влечения к этому сильному, незнакомому мужчине — перехватило дыхание, и она не могла произнести ни слова. Она лишь продолжала смотреть ему в глаза, чувствуя, как учащается её сердцебиение, отбивая тревожный, но захватывающий ритм.

Эмили казалось, что его взгляд пронзает её насквозь, прожигая каждую клеточку тела, и вот-вот испепелит её на месте, превратив в горстку пепла на дорогом ковре. Но даже под этим всепоглощающим, почти осязаемым давлением она не могла отвести изумлённый взгляд от лица Эрнесто. Они стояли так близко, на самой нижней ступеньке широкой изогнутой лестницы, что их колени почти соприкасались, а воздух между ними словно наэлектризовался, предвещая грозу. В тишине огромного холла, нарушаемой лишь едва слышным тиканьем старинных часов, Эмили неожиданно с ошеломляющей ясностью осознала, что никогда в жизни не испытывала таких острых, волнующих и до дрожи пугающих чувств, как сейчас, стоя так близко к этому мужчине. Его тело, мощное, мускулистое и крепкое, словно отлитое из стали, но излучающее какой-то неистовый, обжигающий жар, казалось, притягивало её, как магнит. От него исходил терпкий, глубокий аромат дорогой кожи и крепкого табака, смешанный с неуловимым чисто мужским запахом, от которого у неё кружилась голова. В глубине души Эмили зародилось какое-то совершенно новое, незнакомое, но удивительно притягательное и в то же время пугающее чувство, которое заставляло всё её существо трепетать в унисон с его присутствием.