Сон на яву

58

— Возможно, — тихо произнёс он, его голос был едва различим, шёпот на грани слышимости. Он сделал полшага назад, желая поскорее покинуть это место, воздух которого стал казаться ему удушающим. — Если вам больше ничего от меня не нужно, я, с вашего позволения, пойду. Извините меня... — Он развернулся, не дожидаясь ответа, и поспешил прочь, его шаги были быстрыми и решительными, оставив Антониету одну посреди комнаты. Её смех постепенно затих, сменившись ехидной ухмылкой, которая не сходила с её губ даже в одиночестве, словно она предвкушала новые интриги. Эмили же, затаив дыхание, продолжала стоять в укрытии, ощущая дрожь в коленях и холодный пот на лбу, потрясённая услышанным. Вся эта сцена была похожа на жестокий спектакль, оставивший после себя шлейф напряжения и тревожных вопросов.

Солнечный луч, пробившийся сквозь тяжёлые портьеры высокого окна в холле, словно насмехался над сгущающейся атмосферой. Лазаро, обычно такой сдержанный и педантичный, стоял, ссутулившись, и его плечи, казалось, отяжелели от невидимого груза. Перед ним, словно хищная, но изящная птица, парила Антониета Агилар. В её глазах, обычно глубоких и тёмных, сейчас играли злые огоньки, а уголки губ приподнялись в едва заметной, но оттого не менее жестокой улыбке.

— А если мне не захочется вас прощать? — проворковала Антониета, и в её голосе прозвучали коварные бархатные нотки. Она сделала лёгкий шаг вперёд, заставив Лазаро невольно отступить. — А что, если мне захочется не просто простить, а прямо сейчас пройтись по поместью? И, разумеется, в вашем, Лазаро, обществе? Что вы на это скажете? Как вы посмеете отказать своей хозяйке?

В кабинете воцарилась гнетущая тишина. Лазаро сглотнул, чувствуя, как внутри него поднимается волна раздражения, смешанного со страхом. Он знал, насколько опасны игры Антониеты.

— Если вы хотите прогуляться, то я, конечно, с удовольствием составлю вам компанию, — выдавил из себя Лазаро, и его голос прозвучал неестественно глухо. В каждом его слове, в каждом напряжённом мускуле читалась неохота. Ему хотелось закричать, но он смог выдавить из себя лишь этот жалкий, вынужденный ответ.

Антониета склонила голову набок, её взгляд скользнул по его лицу, словно осязаемое прикосновение холодной стали.

— Гмм... вижу, вы, как всегда, на редкость любезны, — в голосе Антониеты Агилар прозвучали те самые металлические нотки, предвещающие бурю. Она выдержала паузу, наслаждаясь его замешательством. — Интересно, как поступит Роман, если я совершенно случайно намекну ему, что вы... — она чуть подалась вперед и понизила голос до зловещего шёпота, — пытаетесь за мной ухаживать?

Лицо Лазаро мгновенно вспыхнуло. Кровь прилила к вискам, и он почувствовал, как ярость обжигает горло.

— Но это же наглая ложь! — воскликнул он, оскорблённый до глубины души. Вся его выдержка разом улетучилась. Он почти машинально сделал шаг вперёд, но тут же остановился, не смея нарушить дистанцию. — У меня и в мыслях не было ухаживать за вами! Мне противна сама эта мысль!

Усмешка на губах Антониеты стала шире, обнажив идеальные белые зубы. Она наслаждалась его реакцией, словно кошка, играющая с пойманной мышью.

— Возможно, — спокойно ответила она, не меняя выражения лица. — А может, вы просто пытаетесь сохранить лицо. Но интересно, кому из нас поверит Роман? Своей жене, которую он любит и которой доверяет, или управляющему поместьем, который всего лишь наёмный работник? — В её вопросе звучала абсолютная уверенность в своей победе.

На секунду Лазаро потерял дар речи. Он понял, что её слова — не шутка, а реальная угроза. Он сжал руки в кулаки, впившись ногтями в ладони.

— Эрнесто был прав, когда назвал тебя ведьмой! — звенящим от гнева голосом воскликнул Лазаро, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. Он не мог понять, как этому существу удаётся быть настолько отвратительной. — Неудивительно, что он ненавидит тебя лютой ненавистью! И не только он, поверь!

Глаза Антониеты опасно сузились, а прежняя лёгкая усмешка исчезла, сменившись холодной маской. Она выпрямилась, и её фигура, казалось, стала выше и внушительнее.

— Если вы не хотите лишиться хорошо оплачиваемой работы и оказаться на улице, то постарайтесь выбирать выражения, Лазаро. На вашем месте я бы не стала разговаривать в таком тоне с хозяйкой поместья! — Слова Антониеты прозвучали как приговор, в каждом звуке которого читалась недвусмысленная, леденящая душу угроза. Она снова усмехнулась, но теперь в этой усмешке не было и тени прежнего флирта, только чистая, неприкрытая злоба. — А то мне в голову может прийти мысль, что управляющего пора сменить... Что ж, да, возможно...

Последние слова она произнесла задумчиво, растягивая их, словно смакуя каждую букву, и Лазаро почувствовал, как на лбу у него выступает холодный пот. Она полностью владела его вниманием.

— Когда-нибудь ты зайдёшь слишком далеко, Антониета, — прорычал Лазаро низким и хриплым от сдерживаемого бешенства голосом. Он был на грани, но всё же не сорвался. — У меня только одно желание — оказаться в «Кипарисовых водах» в тот день, когда тебе воздастся за всё! Единственное, чего я не понимаю, — почему никто до сих пор не преподал тебе урок... Неужели ты вечно будешь безнаказанной? Вы даже представить себе не можете, как у меня сейчас чешутся руки отхлестать вас по щекам! И я бы сделал это, если бы не... — Он оборвал фразу, не договорив, его взгляд был полон жгучей ненависти и бессильной ярости. Он отвернулся, чтобы Антониета не увидела выражение отчаяния и унижения на его лице.

Внезапно, словно по щелчку невидимого выключателя или даже резче — словно кто-то дёрнул за невидимую нить, связывающую её с этим утомительным спектаклем, настроение Антониеты резко изменилось. Улыбка, до этого игравшая на её алых губах, тонкая и чуть насмешливая, служившая лишь безупречной маской для изощрённой игры в кошки-мышки с управляющим, исчезла без следа. Она не просто исчезла, а словно маска из тончайшего фарфора, до этого умело скрывавшая истинное состояние, треснула и осыпалась, обнажив нечто холодное и безжалостное. Казалось, ей в одно мгновение наскучила эта скучная забава — дразнить Лазаро, бросая ему через комнату что-то похожее на обещания своими томными, затяжными взглядами, а потом изящно отводить глаза, наслаждаясь его неловкостью и очевидным замешательством. Эта игра, которая поначалу, возможно, казалась забавной пикантной приправой к вечеру, теперь вызывала лишь мерзкое, почти физическое чувство пресыщения и отвращения, как от приторно-сладкого вина, которое вдруг стало невыносимо горьким.