Сон на яву

31

– «Эвергрин» – это почти полная противоположность Сан-Фелипе. Дикая, необузданная природа, жестокая и враждебная человеку. Жить на ранчо такой утончённой и нежной натуре, как Антониета, было бы невыносимо трудно! Она просто не смогла бы выжить в таком диком и пустынном месте. Для неё это была бы настоящая тюрьма, золотая клетка, в которой она бы увяла, как редкий экзотический цветок, пересаженный в бесплодную и каменистую почву.

По лицу Эмили пробежала тень. Она не знала, что и думать. Слова Романа звучали как тщательно продуманное самооправдание, как отчаянная попытка смягчить чудовищность его поступка, представить его в более выгодном свете. Но в то же время она видела в его глазах настоящую, неподдельную боль и искреннюю убеждённость в том, что он поступил правильно или, по крайней мере, так, как должен был поступить. Но было ли это действительно правильно? Или же он просто пытался убедить себя в том, что совершил наименьшее из зол, что выбрал наиболее щадящий вариант из всех возможных, хотя прекрасно понимал, что никакого «щадящего» варианта в этой ситуации не существует в принципе? Эмили понимала, что за словами Романа скрывается нечто гораздо большее, какая-то глубокая личная трагедия, которая и привела его к этому отчаянному шагу. Она чувствовала, что между строк читается всепоглощающее одиночество, глубокий страх, возможно, даже своеобразная, искажённая любовь. Но достаточно ли этого, чтобы оправдать его непростительный поступок? Вопрос оставался открытым, и Эмили понимала, что ей предстоит долгий и мучительный путь, полный сомнений и противоречий, чтобы до конца разобраться в этой запутанной, трагической истории и понять, что же на самом деле произошло в семье Агилар. И сможет ли она вообще когда-нибудь его простить. И себя тоже.

Эмили слушала Романа, и её сердце сжималось от всё нарастающего чувства тревоги и смятения. Его рассказ, словно зловещая симфония, разворачивался перед ней, тон за тоном раскрывая трагическую историю, в которой любовь, долг и предательство переплелись в сложный, почти неразрешимый узел, сдавливающий всё живое. Каждое слово, каждое с трудом выдавленное признание Романа падало на сознание Эмили, как тяжёлый гранитный камень, усугубляя её замешательство, порождая внутренний хаос и вызывая растущее отторжение к разворачивающейся перед ней драме человеческих судеб. Она чувствовала себя невольной свидетельницей тщательно скрываемой грязной семейной тайны, которая, словно нарыв, теперь с трудом пробивалась сквозь толстую завесу лжи и полуправды, обнажая уродливые шрамы прошлого.

— Но если она любила вашего сына… — с сомнением, почти шёпотом повторила Эмили, и этот вопрос, словно острый гвоздь, намертво засел у неё в голове, отказываясь поддаваться какому-либо логическому объяснению. Её голос прозвучал тихо, неуверенно, в нём сквозило искреннее недоумение, граничащее с шоком. Как могла женщина, утверждающая, что любит одного мужчину, добровольно выйти замуж за его отца? Эта зияющая брешь в логике повествования не давала ей покоя, заставляя критически оценивать каждое слово Романа, каждый его жест. Она нутром чувствовала, что в его рассказе есть что-то недосказанное, какая-то ключевая деталь, которую он тщательно скрывает, и это лишь усиливало её подозрения, заставляя искать подвох в каждой фразе.

Роман, словно предвидя этот вопрос, этот неизбежный укол правды, тяжело вздохнул и устало покачал головой.

— К сожалению, дело было не только в «Эвергрин», — произнёс он, и горечь, сквозившая в его голосе, казалась почти осязаемой, словно он с трудом сдерживал бурю внутренних переживаний, готовых вырваться наружу. — За то недолгое время, что прошло после её приезда в «Кипарисовые воды», я… я успел влюбиться в неё… Наверное, всё началось с обычного участия, простых знаков внимания и тёплых чувств, которые, как мне казалось, испытывает любой отец к невесте своего сына. По крайней мере, мне тогда так казалось.

Он нервно перебирал пальцами, словно пытаясь найти подходящие слова, подобрать ключ к пониманию, чтобы объяснить необъяснимое, оправдать непростительное.

- Антониета тоже хорошо ко мне относилась, отвечала на мою заботу, и я был уверен, что скоро стану её свёкром.

Он замолчал, словно давая Эмили время осознать всю абсурдность ситуации, всю катастрофичность последствий, словно пытаясь дать и себе шанс переосмыслить прошлое, найти в нём хоть какое-то оправдание своим действиям, уловить хотя бы проблеск логики в безумии страсти. В этой затянувшейся до бесконечности паузе повисла тяжёлая атмосфера неловкости, стыда и вины, пропитанная ароматом сожаления.

Устало проведя ладонью по лицу, словно стирая с него печать прожитых лет и груз совершённых ошибок, он снова вздохнул и продолжил:

- Я сразу заметил, что после их поездки в «Эвергрин» что-то в ней сломалось, что-то безвозвратно изменилось. Антониета вернулась оттуда очень грустной, задумчивой, подолгу молчала, погружаясь в свои мысли. В ней словно погас огонёк, угасла искра жизни.

Он говорил тихим, дрожащим, почти безжизненным голосом, как будто рассказывал о ком-то другом, стараясь отстраниться от собственной роли в этой трагедии, дистанцироваться от мучительных воспоминаний.

- Однажды вечером я просто не выдержал этого напряжения и прямо спросил: что случилось? Что тебя так мучает? Сначала она категорически не хотела говорить на эту тему, казалось, ей физически больно даже вспоминать, возвращаться к тем дням. Потом она горько расплакалась и, наконец, сквозь рыдания сказала, что Эрнесто сильно изменился, стал другим человеком. Он уже не был тем весёлым, беззаботным молодым человеком, которого она полюбила в Коннектикуте, тем искренним и открытым юношей, покорившим её сердце. Он стал замкнутым, одержимым, мрачным, и Антониета боялась выходить замуж за мужчину, которого, возможно, больше не любила, которого она уже не узнавала, в котором видела лишь отблеск прежнего Эрнесто. В глазах Романа на мгновение мелькнула тень вины, словно он невольно признавал, что воспользовался слабостью девушки, подло сыграв на ее страхах и сомнениях, искусно манипулируя ее чувствами.

Меня глубоко тронули сомнения девушки, и я попытался её успокоить, — продолжил он, стараясь придать своему голосу оттенок искренности и сочувствия. — Пытался развеять её страхи, убедить, что всё наладится. Сначала я наивно не воспринял её страхи всерьёз — думал, что это обычное волнение перед свадьбой, предсвадебная паника. Мне казалось, что любая девушка накануне свадьбы беспокоится о своём будущем, боится неизвестности. Я решил обратить всё в шутку, как бы перевести стрелки, и попытался убедить её, что после ремонта ей обязательно понравится в «Эвергрин», что всё уляжется, всё наладится. Но это была ложь от начала и до конца.

В его словах сквозило горькое самообвинение, признание собственной низости.