Убежище

Просыпаюсь посреди ночи, Айви уютно свернулась рядом со мной. Ее губы слегка приоткрыты, волосы растрепаны, и она напоминает ангела. Я все еще не могу поверить, что она здесь. Часть меня чувствует, что никогда не смогу достаточно отблагодарить Александра за то, что он сделал.

Но все же, после всего, через что я прошла…

Нежно провожу пальцами по ее мягким волосам, и в то же время думаю, не совершила ли ошибку, позволив себе стать уязвимой рядом с кем-то. Я все еще борюсь со страхами, которые, возможно, никогда не исчезнут. Сомневаюсь, достойна ли того, чтобы быть любимой, особенно кем-то таким преданным и верным.

Мое сердце замирает, когда осознаю, что мы с ней не одни. Александр стоит у окна, все еще одетый во все черное, его руки скрещены на груди.

— Алекс? — шепчу я. — Все в порядке?

Он отвечает шепотом: — Идем со мной. Наши охранники присмотрят за Айви. Она не просыпается ночью, у них есть мониторы. Пойдем, Харпер.

Его голос кажется отстраненным. По моему лбу проступает холодный пот. Я не знаю, что случилось, но это явно плохой знак.

Что он сделал этой ночью?

Мне не нравится оставлять Айви, но понимаю, что нам с ним нужно поговорить. Через минуту он берет меня за руку и ведет по коридору к двери, которая ведет на крышу. На мне только старая футболка и короткие шорты для сна. Без слов снимает толстовку и набрасывает мне на плечи, хотя по напряженной линии его челюсти понятно, что делает это скорее из чувства долга, чем из нежности.

Как странно.

Меня внезапно охватывает ужасное предчувствие. Дрожь пробирает до костей. Если бы он хотел избавиться от меня, крыша была бы идеальным местом.

Кого я обманываю? Если бы он действительно хотел избавиться от меня, это не имело бы значения, где мы находимся. Он практически неуязвим.

Я лихорадочно думаю, что можно использовать в качестве оружия.

А нужно ли оно мне?

Когда мы выходим на крышу, ветер пронизывает меня насквозь, хотя я не уверена, что именно поэтому дрожу. Александр нажимает кнопку на пульте, и обогреватели оживают.

— Алекс. Что случилось?

Он молча подходит к небольшому бару и наливает два напитка. Один протягивает мне, а свой берет с собой к шезлонгам. Лунный свет пробивается из-за облаков и освещает его лицо. Я резко вздыхаю, увидев в его глазах тень какого-то мучительного чувства. Полное отстранение. Он где-то далеко, в месте, куда я не могу попасть, и не понимаю, почему.

— Мне было шестнадцать, когда я впервые влюбился, — начинает он.

Я думала, что не хочу пить в этот час, но все же осторожно делаю глоток.

— Кем она была? — мой голос звучит хрипло. Я прочищаю горло.

— Она была девчонкой с улицы, как и я. Сирота, но в отличие от меня, ее никто не приютил. Мы были друзьями. Хотел помочь ей, но кого я обманывал? Мое положение едва можно было назвать стабильным.

Он делает еще глоток, уставившись куда-то далеко, за пределы того места, где мы находимся сейчас. Прочищает горло. Продолжает: — Как ты знаешь, меня приютили Романовы. Усыновили. Я стал одним из них и почти убедил себя, что, наконец-то имея власть, деньги и силу, я стал неуязвимым. — Он отворачивается. — Она не была.

Мое сердце сжимается от звука боли в его голосе.

— Во время войны банд мы оказались в самом ее центре. В одну ужасную ночь посреди зимы разгорелась перестрелка. Она вышла на улицу искать меня. Она должна была быть у подруги, — голос становится еще более отстраненным. — Ее застрелили. Она умерла прямо там, на замерзшем асфальте, пока я держал ее на руках, кричал о помощи, пытался спасти. Но ты не можешь остановить кровотечение, когда задета сонная артерия.

Меня внезапно мутит.

Он намекал на такую потерю раньше, но я не знала. Как я могла знать?

Я смотрю на него с сочувствием: — Мне очень жаль.

Он продолжает, как будто меня не слышал: — После этого я понял, что рано или поздно женюсь ради своей семьи, а не ради себя. Не из-за любви. Я знал, что это никогда не будет возможным.

Он смотрит в свой стакан, но, наконец, поднимает голову. Его взгляд разрывает мое сердце. Руки начинают дрожать, и никакие усилия не помогают их остановить.

Что произошло этой ночью?

— А потом я встретил тебя. И подумал, что ты совсем другая, чем есть на самом деле. Я думал, что ты избалована, эгоистична. Поверил лжи, которую мне рассказали. И ненавидел себя за то, что поверил в это, даже на минуту.

Я киваю. Я это знаю.

— Но потом я узнал, кто ты на самом деле, — говорит он с глубоким вздохом. Мое сердце бьется слишком быстро. Мне холодно, жарко, и я вся дрожу, слушая его. — Ты человек, который безгранично предан своему ребенку. Готова пожертвовать собой, даже когда это разбивает тебе сердце. Ты делала то, что было лучше для нее. Ты делала это, потому что у тебя не было выбора.

Он качает головой.

— Видя тебя с ней, любой поймет, что ты совсем не тот человек, каким я тебя считал. — Он сглатывает. — Я считаю тебя самоотверженной, уверенной в себе. Умной и талантливой, — его голос становится ниже. — И чертовски сексуальной.

Я смотрю на него, запутанная. Растерянная. Не понимаю, куда он клонит.

— Сегодня ночью я пошел в дом твоей семьи. Я собирался вершить правосудие. Они должны ответить за многое, Харпер. Особенно твой брат.

Я смотрю на него резко, оценивающе.

На нем нет следов крови. И не думаю, что брутальное насилие — его единственный способ решать проблемы. Но не уверена, что хочу знать, что он сделал.

Он достает что-то из кармана. Мое сердце замирает.

Маленькая коробочка с прядью волос, сложенной фотографией и крошечным брелоком.

— Ты нашел ее, — шепчу я.

— Нашел. Именно поэтому ты так настаивала на том, чтобы вернуться за своими вещами?

Я киваю.

— Больше ничего меня не волновало. Спасибо. — Прижимаю коробочку к себе, хотя теперь, когда у меня есть Айви, она кажется мне не такой необходимой.

Голос Алекса становится жестче: — Это все, что я нашел, Харпер.

Я смотрю на него с любопытством.

— Что ты имеешь в виду?

— Их нет. Ни следа. Ни одной вещи. Даже платка. Они покинули дом, Харпер, — говорит он, и в его голосе звучит насмешка.

— Что?

Что это значит? Куда они делись?

Он встает, в его глазах холодная сталь. Ледяные голубые глаза пронзают меня.

— Не лги мне. Скажи, что ты не знала, что дом был арендован.

Я сбита с толку.

— Конечно, я знала, что дом арендованный. Я знала, каковы обстоятельства моей семьи, Александр.

— Значит, ты знала, что они меня обманули.

Я смотрю на него, не зная, как ответить.

— Ты даже не будешь защищаться? Ты мне лгала.

Я заставляю себя ответить, потому что если он думает обо мне так…

— Алекс. Я не знала… как ты можешь… Я не знала, что они собираются уехать. Но зачем они тебе? Скажу честно, хорошо, что их нет. Мне все равно, увижу ли их снова.

Мышца на его челюсти сжимается, и он отворачивается от меня. Это его привычка, не так ли? Когда что-то идет не так, как он задумал, он закрывается. Отстраняется. Строит стены, чтобы никто не смог к нему подступиться.

— Моя семья подверглась нападению два часа назад на одном из наших объектов. Что ты знаешь об этом?

— О чем ты говоришь? Черт возьми, Алекс. Что с тобой происходит?

— Я тебе доверял.

— Забавно, я тоже тебе доверяла.

Он вглядывается в мои глаза. Сердце разрывается, видя в них всю ту боль, что он пытается скрыть.

Я поднимаю подбородок и пытаюсь заставить его понять.

— Я и моя семья — это не одно и то же. Они редко делились со мной своими планами. Я едва знаю⁠…

— Ты знала, что это не их дом, не так ли?

— Да, я уже сказала это.

Он встает, возвышаясь надо мной. Я снова ощущаю, насколько он больше и сильнее меня. Как легко он мог бы причинить мне боль. Мы одни на крыше, и если я закричу, никто не придет на помощь.

Причинил бы он мне вред?

Меня уже обижали те, кто должны были защищать, и если я чему-то научилась, так это тому, что причинить боль может кто угодно… даже те, кто должен любить. Иногда именно они наносят самый сильный удар.

Я научилась возводить вокруг себя стены и не слушать, что обо мне говорят. Но только здесь, с Александром, смогла заглушить те голоса в своей голове, которые называли меня никчемной.

— Чего ты хочешь, Александр? — голос дрожит, но я не позволяю этому взять верх. Смотрю ему прямо в глаза. Когда он тянется ко мне, я отступаю. Если он коснется меня, то потеряю способность мыслить ясно. — Нет. Не трогай меня сейчас. Посмотри мне в глаза и скажи, что ты действительно хочешь узнать.

— Я хочу знать, насколько далеко заходит твоя ложь, — говорит он хриплым голосом, а его пронизывающе глаза сверлят меня взглядом. — Ты знала, что у тебя есть ребенок. Ты знала, что никто не женится на тебе. Поэтому ты и твоя семья скрыли все это, чтобы обманом заставить меня жениться на тебе?

Что-то во мне… ломается.

Тот хрупкий луч надежды, который я лелеяла, рвется, как натянутая струна под слишком большой нагрузкой, и поток злости обрушивается на меня.

Позорище.

Потаскуха.

Шлюха.

— Я сказала тебе правду, — шепчу я. — Я рассказала тебе все.

Он достает из коробки с воспоминаниями маленький листок бумаги. Я пытаюсь сопротивляться нарастающему потоку ненависти в голове.

Позорище.

Потаскуха.

Шлюха.

Его крепкие пальцы вынимают из коробки маленький клочок бумаги.

— Объясни это, — говорит он.

Он действительно намекает, что я ему солгала?

Мое разбитое сердце словно вдавлено в землю.

Я смотрю на бумагу в его руке, но могу процитировать написанное наизусть.

Хоть мы и не вместе, я всегда буду любить тебя.

Это записка, которую я написала своему ребенку.

Отталкиваю его руку. Он отступает, теряя равновесие, а я прохожу мимо него. Не хочу говорить с ним. Я вообще ни с кем не хочу говорить сейчас.

— Не смей уходить⁠.

Если он думает, что может держать меня в своих руках, а потом раздавить по своему желанию, то глубоко заблуждается. Так сильно ошибается.

Как я могла позволить себе быть уязвимой рядом с таким мужчиной, как он? Больше никогда.

Я всегда убегала, когда на меня давили. Но на то были свои причины.

В этот раз мне некуда идти, но это не важно. Я была глупа, думая, что могу быть уязвимой с ним.

Спускаюсь по лестнице, направляясь обратно к Айви.

Мне нужно увидеть ее. Обнять. Коснуться. Убедиться своими глазами, что с ней все в порядке.

— Харпер, если ты уйдешь⁠…

Я не утруждаю себя ответом, просто показываю ему средний палец.

— Отвали.

Итак, моя семья использовала его. Они сбежали и не вернули ему его чертовы деньги. Я бы могла чувствовать себя виноватой за то, как они его обманули, если бы не знала наверняка, что дело не в деньгах. Ему нужна жена и дети. Марионетки. Символы.

Его тяжелые шаги следуют за мной.

— Харпер⁠…

Я захожу в нашу спальню и открываю дверь в комнату Айви, находя ее мирно спящей. Выдыхаю, не осознавая, что задерживала дыхание.

Оборачиваюсь и запираю дверь.

Он может открыть ее. У него есть ключ. Он может выбить ее, если захочет устроить драму. Я прислушиваюсь, но слышу лишь его ругательства с другой стороны.

— Это еще не конец, — рычит он тихо, чтобы не разбудить Айви.

О, но это конец, Александр. Это определенно конец.

Я поворачиваюсь к Айви.

Она в безопасности. Пока.

Я нет. Но буду.

Я чертовски буду.

Мне не нужен Александр. Мне не нужна его защита.

Забираюсь в кровать рядом с Айви и мысленно перечисляю оружие, которое я тайно пронесла, в немалой степени благодаря помощи Никко и, что неизвестно Алексу.

Я ложусь рядом с Айви, провожу пальцами по ее волосам.

— Шшш, детка, — шепчу, когда она бормочет во сне. — Отдыхай. Мама о тебе позаботится.