Убежище

Дом.

Он может говорить это хоть целый день, но это ничего не значит и не будет. Назови корову рыбой, и она все равно останется чертовой коровой.

Его дом станет моей тюрьмой.

Я смотрю в окно, горячо желая, чтобы поездка была короткой. Поначалу в темноте трудно понять, куда мы едем. Через некоторое время я замечаю, что уличные фонари освещают большие дорожные знаки со стрелкой, указывающей на Бухту.

Мое сердце бьется чуть быстрее. Впервые я чувствую слабый проблеск надежды, но едва ли осмеливаюсь думать, что мне могло повезти. Мы направляемся в Бухту? Это может сыграть мне на руку.

Тяжело сглатываю и облизываю губы, изображая беззаботность, чтобы он не знал, как много зависит от его ответа.

— Где ты живешь?

— Они тебе ничего не сказали? — огрызается он, садясь так близко ко мне, что наши колени практически соприкасаются. Я выпрямляюсь, потому что предпочитаю не прикасаться к нему, пока это не перестанет быть выбором.

Мой желудок сжимается. Настанет время, когда это больше не будет выбором. И когда он узнает, что я не та, за кого он меня принимает...

— Если бы они сказали мне, где ты живешь, думаешь, я бы стала тебя расспрашивать?

Воздух между нами холодеет, он прищуривается, глядя на меня. В голосе слышится русский акцент, когда отвечает: — Мы направляемся в Бухту. Семья Романовых владеет там большей частью недвижимости. У нас есть дома и в Москве, но Бухта — это наша американская резиденция, — его челюсть напрягается. Он открывает рот, чтобы сказать что-то еще, но закрывает и отворачивается.

Я притворяюсь, что мое сердце не скачет в груди от его ответа.

Бухта. Мы направляемся в Бухту.

Я и не подозревала, что Романовы владеют огромной, разросшейся Маленькой Россией, расположенной между Кони-Айлендом и Манхэттеном.

В Бухте продавцы говорят по-русски. Здесь есть рестораны, продуктовые магазины, культурные центры и православная церковь. Есть пляж и набережная, популярные летом. Зимой народу меньше. Если его семья владеет Бухтой...

Однако я не могу возлагать на него слишком большие надежды.

Возможно, это не та отсрочка, на которую я рассчитываю. Смогу ли я делать то, что мне нужно, под пристальным взглядом Романовых? Если Бухта принадлежит им, то они будут следить за всем.

Мне нужно больше информации. Я решаю разговорить его. Может быть, узнаю что-нибудь полезное, например, есть ли у него сестры. Между женщинами — во всяком случае, большинством из нас — существует неписаный закон, что мы прикрываем друг друга. Я могу улизнуть, солгать... а могу найти кого-нибудь сочувствующего и рассказать о себе.

— И мы поженимся через два дня?

— Если только ты не решишь провернуть еще одну уловку со мной.

Я поворачиваюсь к нему лицом, пораженная огнем, который горит в голубых глазах. Как глаза могут так гореть?

— А если я все же решу? — спрашиваю, вздернув подбородок, прежде чем успеваю подумать над своими словами. Я знаю, что играю с огнем, но он, кажется, знает, как нажать на каждую из моих кнопок.

Наши колени сталкиваются, он тянется ко мне. Не успеваю среагировать, как сильные, грубые пальцы хватают меня за подбородок и впиваются в кожу, обжигая. Я застываю на месте, захваченная его взглядом и скрытой угрозой.

— Тогда мы поженимся сегодня вечером.

У меня голова идет кругом. Сегодня вечером? Я этого не ожидала. Я хотела, чтобы он понял, что не склонюсь перед каким-либо насилием, ведь испытала его на себе в разном виде. Хотела, чтобы он сказал, что сделает, и я смогла бы выстоять, потому что хочу доказать себе, что переживу этот брак.

— А если ты решишь ослушаться меня, то, оказавшись с тобой наедине, я покажу, что бывает с непослушной женой, решившей не подчиниться своему мужу, — он отпускает мой подбородок.

Вот оно. Мы пришли к этому.

Не могу отрицать, что боюсь, но за это время я так хорошо научилась скрывать все признаки страха, что едва замечаю, как меняется дыхание, учащается пульс или потеют ладони.

Я облизываю губы: — Значит, ты приверженец старомодных методов.

В его глазах мелькает что-то похожее на злобу, но не совсем.

— Ты даже не представляешь.

Это должно бы напугать меня. Но я не совсем уверена, что это так.

Он увидит, что меня не сломить словами. Я научилась пропускать их мимо, словно дым на ветру. Я невосприимчива к угрозам и оскорблениям, благодаря «щедрости» моей испорченной семьи.

Думает, что она лучше всех.

Ты позоришь нашу фамилию.

Высокомерная.

Грязный кусок мусора.

Чертова шлюха.

Потаскуха.

Шлюха.

Я вздрагиваю от бесконечного шквала оскорблений, которые крутятся в голове.

Пока мы едем в тишине, внутри буря — конфликт и смятение. Его присутствие, всего лишь на волосок от меня, нервирует. От его холодного взгляда у меня по позвоночнику пробегает дрожь — непонятная смесь страха и возбуждения.

Я укоряю себя за то, что допустила даже малейший намек на нежелательное влечение между нами.

Мы смотрим друг на друга, и что-то невысказанное висит в воздухе. Передняя часть машины наклоняется, когда проезжаем неровный участок дороги, но машина плавно скользит, как будто мы едем на волшебном ковре, пока не наталкиваемся на выбоину и не качаемся вперед. Без единого слова он хватает меня за предплечья, чтобы удержать. Я пользуюсь моментом, чтобы продолжить допрос.

— Так ты живешь в Бухте. Один или с кем-то?

Его голос, с заметным русским акцентом, звучит властно и в то же время сексуально: — У меня штат из семи человек.

Персонал. У него семь сотрудников. Любопытно.

Семь — хорошее число. По крайней мере, одного можно убедить быть на моей стороне...

— Зачем тебе персонал? Не можешь сам убирать свои туалеты?

В ухмылке мелькает ямочка: — Теперь ты знаешь, почему мне пришлось жениться.

Я чувствую, как у меня отвисает челюсть, когда на его лице появляется довольная улыбка.

Нет. Он. Это. Не сказал.

— Только не проси меня сделать тебе сэндвич, — говорю с презрением, откидываясь на сиденье.

Низкий звук его мрачного смеха немного тревожит, если честно. Я знаю, как реагировать на пощечину или язвительное замечание, когда запирают в шкафу или что-то похуже. Я знаю, что значит быть объектом, которого игнорируют и отбрасывают.

Но холодный смех, от которого пробегает дрожь — это другое. Он обманчив в своей простоте, скрывая опасность.

Представляю, какой ужас был бы на лице моей матери, окажись она сейчас здесь. Она бы шипела на меня тем пронзительным голосом, который сводил с ума. Харпер Ли Бьянки!

Она может идти нахуй. Харпер Ли Бьянки только что вытащили из дома и запихнули в роскошную машину с мужчиной, от которого исходит опасность. Мне даже не позволено потеть, не то, чтобы драться, в обычный день, не говоря уже о том, когда вся моя вселенная перевернулась с ног на голову. Мне нужно время.

Позорище.

Потаскуха.

Шлюха.

Я стискиваю зубы и смотрю в окно, удивляясь тому, что вид из него слегка размыт. Я не плакса. Почему сейчас?

Долгое время он молчит. Уткнувшись в телефон, сосредоточенно листает экран. Я оставила свой телефон, но часть меня даже рада этому. Больше не нужно поддерживать видимость совершенства с каждой фотографией и постом, если у меня нет телефона.

Когда мать узнала, что социальные сети могут приносить прибыль, она приняла решение. Им нужны были деньги, а у меня было красивое лицо. Она изучила все, что могла, и в следующее мгновение я стала сенсацией в социальных сетях.

Ненавижу это. Поэтому рада, что оставила эту часть своей жизни позади.

Телефоны — вещь одноразовая, как и многое другое. Одежда. Чувства. Дочери, по-видимому.

У вас есть еще дочери?

Это действительно задело бы меня, если бы я не догадывалась, что именно этого он и добивался.

— Мы почти дома, — говорит он, все еще держа в руках телефон. — Иди сюда.

Его голос, как поверхность озера, в котором я плавала в детстве. Спокойный и безмятежный, но под водой таились холодные глубины, с течением, способным сбить с ног и утянуть вниз.

Я не позволю себя утащить.

— Иди сюда? Мы в машине. Насколько ближе ты хочешь, чтобы я подошла?

Опасный блеск в его глазах говорит о том, что ему не до веселья.

— Мне нужно показать тебе, насколько ближе я хочу, чтобы ты подошла? — Наклоняясь ко мне, он понижает голос до хриплого шепота: — И я буду ждать, что ты придешь, принцесса.

О, Боже.

Я знаю эту игру. Знаю эти маневры. Он хочет выбить меня из колеи, чтобы сделать свой ход.

Мною нелегко манипулировать, что бы он ни думал. У меня есть многолетний опыт.

Не сводя с меня взгляда, он медленно похлопывает себя по колену, молчаливо приглашая.

— Руки сюда, пожалуйста.

Он хочет, чтобы я положила свои... руки... к нему на колени? Что за странный фетиш такой?

С недоумением я подчиняюсь, прижимая пальцы к его брюкам. Мышцы крепкого бедра напрягаются.

Раздается щелчок металла, и что-то холодное обхватывает мои запястья. Я опускаю взгляд и вижу, что он надел на меня наручники. Просто вытащил их, как фокусник.

— Вот насколько ближе ты подойдешь, — он резко тянет меня за запястья, и мое тело с силой прижимается к его груди. — Именно так.

Машина останавливается, и дверь открывается. Вспышка лунного света показывает, что он не лгал — серебристый отблеск и свет демонстрируют силуэт Манхэттена, простирающийся на фоне черного неба.

Он выходит первым, а затем протягивает руку ко мне. Мне неудобно, я спотыкаюсь с закованными в наручники запястьями, но его хватка слишком крепкая, чтобы я упала. Резкий звук русской речи разливается в ночи, его люди говорят друг с другом тихими голосами, проявляя уважение, когда обращаются к нему.

Интересно, какое место он занимает в иерархии. Я знаю только систему своей семьи, но почти ничего не понимаю в русской.

— Добро пожаловать домой, сэр.

Остальные продолжают говорить по-русски, так что предполагаю, переход на английский — для меня.

Поднимаю голову, чтобы осмотреться и прикинуть план побега, но внезапно мягкая шелковая ткань закрывает мне глаза, и мой мир погружается в темноту.

Он завязал мне глаза.

Я спотыкаюсь, когда не вижу, куда иду. У меня сжимается живот, и я тяжело вздыхаю, пытаясь удержать равновесие. Затем сильные руки обхватывают меня, и поднимают.

— Смотри под ноги, — огрызается он, когда мой живот касается его плеча. Я, конечно, ничего не вижу, но чувствую, что нахожусь высоко над землей, и это крайне неудобно.

— С завязанными глазами? Конечно, это вполне логично. Может, в следующий раз попросишь меня спеть с кляпом во рту, или...

Задыхаюсь, когда его ладонь сильно шлепает меня по заднице. Я сжимаю зубы. Он только что сделал это, и у меня такое чувство, что это не в последний раз.

— Я же просил тебя следить за языком.

Я раздвигаю ноги, потому что это единственное движение, которое могу сделать, и хочу усложнить ему задачу.

— Пять звезд за двойные стандарты в этом доме. Браво.

Жду, что это принесет еще один шлепок, но он не реагирует. Однако наш шаг ускоряется. Я чувствую порывы холодного воздуха, когда он идет быстрее, выкрикивая приказы на грубом русском языке.

Но пока мы движемся, меня что-то беспокоит. Могу только предположить, что он завязал мне глаза, потому что не хочет, чтобы я видела, где мы находимся, и не узнала, как отсюда выбраться. Он хорошо подготовился, зная о моих попытках побега в прошлом.

Боже, мне нужно это сделать. Но если он узнает...

Двери закрываются. Звуки начинают затихать, за исключением его шагов, которые становятся приглушенными. Ковер? Наблюдать вслепую — не моя сильная сторона. Какого размера это место? Кажется, мы идем уже минут пятнадцать, но, возможно, время замедляется, когда твое сердце бьется миллион раз в минуту.

Наконец, шаги замедляются. Мое тело смещается, когда он поправляет меня у себя на плече. Слышится звук открывающегося замка, но звука ключа нет, так что, вероятно, замок цифровой или что-то подобное. Дверь открывается. Я остаюсь неподвижной на его плече, надеясь, что если мы наконец-то пришли к месту назначения, то теперь смогу спуститься и осмотреться.

— Я сказал тебе не убегать, Харпер. А ты решила ослушаться меня с самого начала. Ты еще не моя жена, но уже в моей власти, так что тебе пора понять, что за твои действия есть последствия.

Мои щеки пылают. Сердце бьется так быстро, что чувствую тошноту. Был ли тот первый шлепок по заднице прелюдией к...

Вскрикиваю, когда внезапно падаю вниз, и размахиваю руками — мое тело мягко приземляется на кровать. Я тянусь, пытаясь за что-то ухватиться, но его сильные, грубые пальцы хватают меня за скованные запястья. Паника накатывает, словно приливная волна, сметая весь разум и логику.

— Что ты... — мягкая ткань скользит по моим губам и подбородку.

— Мне понравилось твое предложение с кляпом. Ты в моем доме, и, в конечном итоге, когда пойму, что ты усвоила урок, я дам тебе немного свободы. Но после сегодняшней выходки мы начнем медленно и аккуратно. Кивни, если поняла.

Пульс так сильно участился, что меня начинает тошнить, но я все равно киваю.

— Хорошо. Я скоро вернусь. Ты в безопасности и достаточно удобно устроена. Веди себя хорошо, пока меня не будет. Мне нужно кое-что организовать.

Организовать. Когда моя свадьба превратилась в похороны?

В комнате внезапно становится холодно. Дверь захлопывается с окончательным щелчком, и за ней раздается сигнал цифровой клавиатуры.

Он оставил меня здесь одну. Связал, как пленницу, чтобы я не сбежала.

Как долго он будет держать меня в плену? Если мы собираемся пожениться в эти выходные, он ведь не оставит меня связанной и с кляпом, пока священник будет произносить речь, верно? Имею в виду, я должна буду согласиться вслух.

Но что будет... после того, как мы произнесем наши клятвы? Он будет считать меня своей собственностью. Он даже не пытался это скрыть.

А что потом? Когда никто не сможет помешать ему причинить мне боль?