Убийство ворон

Глава вторая. Катарина

Когда Вороны кружат — это означает убийство.

И когда мои алые каблуки врезаются в промокший ковер, это прозвище еще никогда не казалось мне таким уместным.

— Вороны кружат, — шепчу я, и круг впереди меня расступается. Дом поворачивается. Его взгляд скользит по мне, губы сжимаются, но он не говорит ни слова о моём опоздании, пока я встаю рядом с ним, глядя на тело, виновное в тёмно-красной луже у моих ног.

Оно дёргается, и уголки моих губ приподнимаются. Я бросаю на Дома взгляд:

— Ты что-то оставил для меня? Как трогательно.

Мальчишка — хотя нет, в нашем мире он уже мужчина, несмотря на детскую припухлость щёк, — распахивает глаза с хрипом, водит ими по комнате, пока не находит меня. Зрачки расширяются от узнавания.

Он захлебывается у него изо рта вылетает большой сгусток крови, и я с легким безразличием смотрю вниз, когда он брызгает рядом с моими туфлями.

Я приседаю, упираясь локтями в бедра, и разглядываю его. — Привет, Антон.

Воздух наполняется его хриплым дыханием, но он не спрашивает, почему я здесь, не молит о пощаде.

Что-то, отдалённо похожее на уважение, на мгновение наполняет грудь, но тут же захлёбывается в отвращении. — Кажется, у нас возникла проблема.

Выпрямляясь, я стою неподвижно, в то время как группа вокруг меня начинает окружать Антона. Они двигаются бесшумно, и это толкает его на попытку сесть.

— Пожалуйста, — начинает он рыдать. — Я не знал!

— Тссс. — Мои губы растягиваются в улыбке. — Время лжи прошло, Антон. Ты так красиво сплел свои маленькие истории, но теперь мы подошли к концу.

Когда он хватает меня за ногу, я бью каблуком вниз, прямо по его запястью. Лезвие в подошве с лёгкостью пронзает кожу, и его крик сотрясает стены звукоизолированного здания.

— Верность, — тихо говорю я, когда крики переходят в сдавленные рыдания. — Верность — это все, Антон. Это основа того, кто мы есть. И ты нарушил свою клятву. Ты поклялся хранить Омерту (Прим. Кодекс молчания мафии), но при первой же проверке предал весь наш образ жизни. Ты поделился информацией с посторонними, которая не принадлежала тебе.

Поворачиваясь, я жду, пока движущаяся толпа остановится.

— Я приговариваю тебя к смерти. — Раздается мой голос, эхом отражаясь от стен в тишине. — За нарушение Омерты. Пусть твою душу будут судить в аду, как это было здесь.

Антон начинает плакать, по его лицу текут красные слезы, но он молчит, когда я наклоняюсь и вытаскиваю тонкий кинжал из туфли.

— Ты хочешь что-нибудь сказать, прежде чем я приведу в исполнение свой приговор? — Мои слова заставляют его вздрогнуть, его глаза бегают из стороны в сторону, прежде чем останавливаются на лезвии в моей руке.

— Пистолет, — шепчет он, переводя взгляд на меня. — Пожалуйста. Не так.

Мои руки не дрожат, когда я протягиваю руку, прижимая лезвие к его губе, кончик исчезает у него во рту. Он закрывает глаза, его плечи поникли.

— Предатели не выбирают свой путь в ад. — Мой голос холоден. — Прощай, Антон.

Лезвие бесшумно скользит ему в рот, его тело разрезается, как масло, под острой сталью. Он оседает, соскальзывает с лезвия и с глухим стуком падает на пол.

Осторожно вытираю лезвие тряпкой, которую протягивает мне Дом. Мои Вороны молча ждут, пока я закончу уборку и вставлю кинжал с лезвием обратно в каблук, прежде чем заговорю.

— Внутренний двор. Три дня.

Два младших солдата выходят вперед, когда Дом кивает им. Схватив Антона подмышки, они начинают тащить его из комнаты, остальные следуют за ними, молчаливо наблюдая.

Остается только Дом, его взгляд задерживается на мне, пока я, наконец, не смотрю на него. — Что?

— Три дня — долгий срок. Его брат здесь.

Черт.

Я забыла, что его брат недавно присоединился к нам. Я проглатываю оттенок сожаления, проталкиваясь мимо Дома. — Ты мой исполнитель, а не моя совесть, Дом. Три дня. Мы не церемонимся с предателями.

Мне нужен воздух. Он следует за мной, его раздражение знакомым покалыванием касается моей кожи. — Кэт.

Я останавливаюсь, поворачиваюсь и стираю выражение со своего лица. — Не бросай мне вызов, — говорю я тихим голосом. — Помни свое место, Доменико.

Его лицо напрягается, и, черт возьми, я немного ненавижу себя за это. Но он отступает назад, его собственное выражение исчезает, когда он кивает головой. — Как пожелаешь. Я буду во дворе.

Он не дожидается моего ответа, прежде чем поворачивается, отходя от меня, расправив плечи и высоко подняв голову.

Он делает, как я прошу. Но я все равно чувствую себя дерьмово, возвращаясь тем же путем, каким пришла. Кровь забрызгала мои руки, и те немногие студенты, с которыми я сталкиваюсь, почтительно обходят меня стороной. Люди молча наблюдают, их глаза буравят мне кожу, пока я не добираюсь до своих апартаментов.

Мой ключ поворачивается в замке, горячий душ и крепкий кофе выкрикивают мое имя. Впрочем, на это нет времени. Мне нужно помыться и вернуться на улицу, чистой и отполированной, как будто я только что не выпотрошила человека.

Мои мысли заняты предательским куском дерьма, выставленным сейчас во Дворе, как художественная скульптура, и лицом Дома, когда он уходил от меня, и я не замечаю тень там, где ее не должно быть, пока не стало слишком поздно.

Я наваливаюсь плечом на дверь, и раздается мужское ворчание. Дверь распахивается, и я отшатываюсь, моя рука опускается за кинжалом, когда я выхватываю его и бросаюсь на своего чертовски нежеланного посетителя.

— Кто, черт возьми, сказал, что ты можешь приходить сюда? — Рычу я, прижимая лезвие к его шее.

Пара ярких зеленых глаз встречается с моими, и я ахаю, когда он отталкивает меня назад, хватая за запястья и переворачивая нас. Мой кинжал бесполезно висит у меня на боку, когда Данте прижимается ко мне, его зеленые глаза изучают мое лицо.

— Катарина, — бормочет он. Дверь позади меня со щелчком закрывается, когда он толкает меня к деревянной перегородке. — Слышал, у тебя был плохой день. Я скучал по тебе.

Вздыхая, я позволяю своему телу расслабиться под ним, ровно настолько, чтобы ухмылка изогнула уголки его рта, прежде чем я ударяю головой вперед и врезаюсь ему в нос. Он отшатывается от меня с проклятием. — Черт возьми, Кэт!

Ухмыляясь, я подбрасываю клинок в руке. — Ты думаешь, что можешь прийти на мою территорию, войти в мой дом без приглашения?

Данте косится на меня, морщась, когда ощупывает свой нос. — Черт. Может, сломан.

— Упс. — Я улыбаюсь. Рука Данте убирается с лица, и он скрещивает руки на груди.

Мы оцениваем друг друга, оба тяжело дышим. Кровь Антона тяжестью ощущается на моей коже, и Данте переводит взгляд на мои руки. — Похоже, я лишился информатора. Подумал, что тебе может понадобиться небольшая помощь.

Я поднимаю бровь. — От тебя? Я так не думаю. Мой мужчина мертв из-за тебя.

И из-за его небольших связей в ФБР. У Антона было слишком много связей, но не хватало мозгов, чтобы уследить за ними всеми. К счастью, мы поймали его до того, как он успел нанести какой-либо ущерб, проболтавшись копам.

Данте машет рукой. Как легко он отмахивается от потери одного из моих. Если бы ситуация была обратной, он не был бы таким равнодушным. — Ты ненавидела Антона. Он был мудаком. Прости меня, если я не рыдаю над его трупом.

Мои губы сжимаются, отказываясь признавать правду в его словах. — Как ты сюда попал?

Он склоняет голову набок, улыбка медленно расползается по лицу. — Подумал, что стоит проверить твою охрану. Похоже, у тебя есть несколько дыр, principessa. (итл. принцесса)

Я изо всех сил пытаюсь скрыть раздражение на лице, напоминание о том, что нигде по-настоящему не безопасно, независимо от того, какие границы мы якобы устанавливаем. — Убирайся.

Вместо этого он делает шаг вперед. — Я могу снять это напряжение с тебя, — бормочет он. — Это бурление в твоих венах. Дрожь в руках. Прошло слишком много времени, Кэт.

Мои ладони сжимаются в кулаки. — Одного раза было достаточно. Это не произвело особого впечатления.

Его лицо вытягивается, колкость попадает в цель. Ничто так не оскорбляет мужчину, как бросать тень на его навыки в постели. — Ты не говорила этого, когда выкрикивала мое имя.

Мое лицо вспыхивает в ответ, и он придвигается ближе, заметив мою нерешительность. Я напрягаюсь, когда он протягивает руку, но его рука обхватывает мою косу, оттягивая мою голову назад, когда он прижимается лицом к моей шее.

— Теперь ты влажная для меня? — шепчет он мне в кожу. — Если я просуну руку к твоей сладкой киске, ты намочишь мои пальцы?

Мои глаза закрываются. Одно мгновение, чтобы насладиться теплом, разливающимся у меня в животе. Он действительно выглядит удивленным, когда я толкаю его в ответ. — Я не одна из твоих маленьких шлюх В'Ареццо, — огрызаюсь я ему в ответ. — У нас был один быстрый секс несколько месяцев назад, Данте. Вот и все.

Он рычит на меня. — Мы оба, блять, взрослые люди, Кэт. Это был чертовски хороший секс, и мы достаточно умны, чтобы не позволить этому вставать у нас на пути.

Есть пятьдесят причин, почему это чертовски плохая идея. Сотня причин, по которым я должна вышвырнуть его из своей комнаты, надрать задницу моей так называемой службе безопасности и выбросить все мысли о Данте В'Ареццо из головы.

Но я устала.

Итак, я отступаю назад, пока не упираюсь спиной в дверь, позволяя дразнящей улыбке заиграть на моих губах. Данте проводит рукой по лицу, его взгляд сосредоточен, когда я опускаю руки к пуговицам на своих кожаных брюках.

Я отстегиваю одну, потом другую.

— Что ты делаешь, Катарина?

Моя ухмылка кажется дикой, когда я стягиваю брюки, сбрасывая их с ног. — Ты, кажется, в настроении подчинится, В'Ареццо.

Я запускаю пальцы под край своего кружевного нижнего белья, и Данте тихо стонет, наблюдая, как мои пальцы двигаются по моей киске. Я щиплю себя за клитор, раздвигая бедра.

— Встань на колени, — шепчу я, — и ты сможешь попробовать.

Я ожидаю, что он воспротивится. Наследники ни перед кем не преклоняют колени, и уж тем более перед другим наследником. Но он делает шаг вперед, пока твердый контур его члена не прижимается к моему животу. Его горячий шепот ощущается у моего уха.

— Есть больше способов подчиниться, чем стоять на коленях, Катарина Корво.

Я задерживаю дыхание, когда он опускается на колени у моих ног. Большие пальцы сжимают края моего нижнего белья, дергая их, пока они не порвутся. Моя голова ударяется о дверь, и мои руки перемещаются к его плечам, когда он обхватывает руками мои бедра и поднимает меня к своему лицу.

— Черт возьми.

Надеюсь, он не слышит моего сдавленного вздоха, его лицо спрятано между моих бедер, когда он обхватывает губами мой клитор и посасывает. Кончики его щетины скользят по моей коже, и мои пятки впиваются в его спину, пока он удерживает меня на месте, трахая своим языком, скользя внутрь и наружу, пока я не превращаюсь в тяжело дышащее, трясущееся месиво на краю того, что обещает стать гребаным фейерверком.

Он откидывает голову назад, глядя на меня с ухмылкой. Нижняя часть его лица пропитана мной, когда его руки сжимают мою кожу. — Назови мое имя, principessa, и я позволю твоей маленькой киске кончить.

Ебаный ублюдок.

Мои руки перемещаются к его голове, и я грубо дергаю его за волосы на затылке. — Просто выполняй свою гребаную работу, В'Ареццо. Перестань пытаться превратить это во что-то большее.

В ответ он поворачивается и впивается своими гребаными зубами в чувствительную кожу моей внутренней поверхности бедра. — Скажи это, — требует он. Когда я качаю головой, он мягко проводит языком по моей щели, ровно на столько, чтобы волна надвигающегося оргазма начала отступать.

— Ты придурок, — выдавливаю я, и его низкий смех вибрирует во мне. Он резко опускает мои ноги на пол, заставляя меня пошатнуться.

Данте поднимается на ноги, его руки тянутся к джинсам. — Иди сюда, Катарина.

— Testa di cazzo, (итл. придурок) — шиплю я ему в ответ, и он цокает языком.

— Это было не очень вежливо. Ты не хочешь кончить?

С меня, блядь, капает, я прислоняюсь к двери, когда он вытаскивает свой член, татуированные руки поглаживают его вверх и вниз. Я была так чертовски близко.

— Я тебя ненавижу, — бросаю я ему, и он ухмыляется. — Я знаю. Именно это делает это таким охренительно вкусным.

Я не сопротивляюсь, когда он снова поднимает меня, прижимая головку члена к моему входу и толкаясь внутрь. Мой лоб прижимается к его плечу, когда он грубо трахает меня, слышен звук соприкосновения наших тел в воздухе и глухой стук моей двери позади нас. Движения Данте ускоряются, и он прижимается губами к моему плечу, заставляя меня отстраниться.

— Просто секс, — выдыхаю я, и в награду получаю особенно сильный толчок.

— Fottuta tentazione, (итл. чертово искушение) — рычит он, и я вскрикиваю, когда зубы впиваются в мою шею, острый укус боли с силой вырывает из меня оргазм, я дрожу, руки Данте удерживают меня вертикально, пока я держусь за него. Его освобождение следует мгновением позже, он гортанно стонет мне в ухо, когда я чувствую его влажный жар у себя между ног.

Я даю себе несколько секунд, чтобы перевести дух. Несколько коротких секунд притворства — будто всё это не больше, чем зуд, который нужно почесать, прежде чем я толкаю его в плечи. — Отпусти меня.

— Дай мужчине хотя бы минуту, — бормочет он. Его руки ослабевают, и я опускаюсь на пол. Начинаю выбираться из его объятий, собирая по кускам ту, кем должна быть Катарина Корво. Ту, которую должен видеть Данте. Осторожно стираю с лица всё: эмоции, сомнения, любые намёки на слабость — прежде чем повернуться к нему.

— Очевидно. Ты знаешь, где дверь. — Я подныриваю под его руку, игнорируя его бормочущее проклятие, и направляюсь в ванную. — Не приходи сюда больше, В'Ареццо.

Я захлопываю за собой дверь, прижимаюсь к ней спиной, делаю глубокий вдох и прислушиваюсь. Раздается шорох, звук, с которым Данте натягивает джинсы. И пауза.

— Притворяйся сколько хочешь, tentazione, (итл. искушение) — зовет он, и я закрываю глаза. — Но твое тело не может лгать мне.

Я прикусываю вертящийся у меня на языке аргумент, подавляя желание ворваться и снова наорать на него, пока мы не окажемся в постели, с нашими переплетенными телами в диких плавных движениях. Пока я не смогу забыть запах крови у себя в носу, ощущение моего клинка, вонзающегося в плоть.

Ощущение, что у тебя отнимают жизнь. Еще одна галочка в списке дьявола.

Но это мечта глупца. Входная дверь захлопывается, и тридцать секунд спустя я оказываюсь под горячей водой, смывая все оставшиеся следы Антона и мужчины, который только что провел час, зарывшись между моих бедер.

Смывая свои грехи. Трудно сказать, что хуже.

Во-первых, я несу ответственность перед любым богом, который находится там, наверху. Или там, внизу, в зависимости от того, как вы смотрите на эти вещи.

С другой стороны, я несу ответственность перед своей семьей.

Я знаю, что бы предпочла. Требуется больше времени, чем я хотела бы признать, чтобы привести себя в порядок, мои волосы заплетены в тугой высокий хвост, открывающий лицо. Я достаю из гардероба новую пару черных блестящих туфель на шпильках и медленно засовываю в них свои кинжалы.

Затем я провожу добрых пятнадцать минут, ругаясь, а затем пытаясь прикрыть гребаный след от укуса на своей шее.

Я все еще ругаюсь себе под нос, когда добираюсь до Внутреннего Двора.

Толпа уже собралась, тихая и неподвижная, пока я лавирую между ними. Чудесным образом открывается тропинка, и я останавливаюсь на краю.

Вороны кружат.

В'Ареццо. Морелли. Азанте. Фаско. Другие просачиваются следом за мной, их шаги эхом отдаются в суровой тишине, пока толпа наблюдает, как Вороны демонстрируют, что именно мы делаем с предателями.

Глаза Антона все еще открыты, их белизна покрыта красными трещинами, когда он лежит на земле у подножия северного красного дуба, который растет посреди нашего кампуса. Кровь продолжает скапливаться у него под головой, словно подушка на каменных плитах.

Возможно, в другом месте, в другом колледже или университете, студенты могли бы перешептываться. Потрясенные, плачущие, спрашивающие, какого черта тело выставлено на всеобщее обозрение.

Но не здесь.

Здесь наблюдатели бледны и молчаливы. Они понимают предупреждение, которое мы им любезно даем; в единственном нейтральном месте, которое у нас есть.

Второго шанса не будет.

Мое внимание привлекает грязная светлая шевелюра. Пол Маранзано марширует с Воронами, его глаза тусклы, когда он отводит взгляд от тела своего брата. Дом стоит позади него, его взгляд сосредоточен на затылке Пола.

Он не смотрит на меня.

Скрестив руки на груди, я наблюдаю, укрытая одеялом одиночества хищника среди добычи. Толпа обходит меня стороной.

По крайней мере, так думает большинство из них.

Рядом со мной раздается тихий свист, низкий голос звучит теплее, чем следовало бы, учитывая обстоятельства. — Вы, Вороны, действительно знаете, как произвести впечатление.

Я не смотрю на него. — Морелли.

— Катарина. — Он сдвигается, скрещивая руки на груди, как я. Дом теперь оглядывается, едва заметные уголки его рта приподнимаются, но он не двигается со своего места.

— Скажи мне, — настаивает Люк. — Ты съедаешь их потом? Обгладываешь кости?

Тогда я поворачиваюсь к нему. Даже я могу оценить, что Лучиано Морелли, наследник криминальной семьи Морелли, прекрасный мужчина. Он был симпатичным мальчиком, даже ангельским, но, став мужчиной, его крылья потемнели. Его глаза почти мерцают, когда он встречается со мной взглядом, темно-карие глаза на фоне оливковой кожи. Даже растрепанный ястребиный хвост на его макушке выглядит небрежно идеальным, а по бокам тщательно выбриты четкие линии. Небольшая горбинка на носу только добавляет ему очарования.

И он, блядь, это знает.

— Кто знает, — тихо говорю я. — Может быть, на днях ты узнаешь, Лучиано.

Его челюсть сжимается от моего не слишком тонкого намека. Коротко кивнув мне, он растворяется в толпе. Я оглядываю людей вокруг нас, замечая Данте, прислонившегося к стене в углу. Его охранник, Рокко, стоит рядом с ним, но Данте смотрит не на Ворон.

Нет. Его взгляд на мне и на моей шее.

Моя рука дергается от желания дотянуться и прикрыть отметину, которую он оставил, клеймо, которое он пытался оставить на моей коже. Моего макияжа достаточно, чтобы полностью скрыть это. Никто не сможет этого увидеть.

Мои пальцы сжимаются в кулак, когда я делаю шаг вперед. Вороны замирают сразу, но я направляюсь к Полу. Его глаза опущены, челюсть сжата. Он дергается, когда я кладу руку ему на плечо.

— Я сочувствую твоей потере, — бормочу я, и он вздрагивает. Его глаза влажны, когда он поднимает на меня взгляд.

— Я не знал...

Я прервала его панические объяснения. — Я знаю, Пол. Начинай взывать.

Понимание появляется на его лице вместе с замешательством. — Но… но он был предателем. Он нарушил Омерту.

Его голос срывается на последнем слове. Пол — новоприбывший, один из самых молодых здесь в качестве cugine — младшего солдата, даже близко не имеющего статуса состоявшегося мужчины. Жалость сжимает мне грудь. Он увидит гораздо больше, чем это, прежде чем закончится его пребывание здесь. Я не могу защитить его от этого.

Но я могу дать ему это.

— Зови своего брата, Пол, — шепчу я. — Вороны последуют за тобой.

Он неуверенно кивает, этот мальчик, который стал взрослым в тот момент, когда увидел, как казнят его брата за предательство. Выдохнув, он берет несколько секунд на то, чтобы взять себя в руки, прежде чем поднимает голову.

Его крик эхом разносится по Двору, скорбный вопль горя, который ударяет меня прямо в грудь, даже когда я делаю вдох и следую его примеру.

Одно за другим. Наше горе нарастает одно за другим, пока пространство вокруг нас не заполнится криками.

Услышь нас.

За все время, что мы здесь, мы ни к кому не взывали. Данте выпрямляется, его маска немного слетает, прежде чем он стирает это выражение со своего лица. Лучиано, в кои-то веки лишенный своего обаяния, молча стоит перед нами, наблюдая.

Мы — Вороны.

И мы скорбим о потере одного из наших.

Когда наши голоса затихают, наши резкие крики заглушаются ограничениями нашего собственного горла, я поворачиваюсь к Дому. Возможно, он был прав раньше. Нет необходимости вдалбливать это конкретное сообщение до конца.

Тишина во Дворе подсказывает мне, что сообщение уже получено.

— Сожги его, — говорю я хрипло. — Отправь пепел его родителям. Я поговорю с ними.

Пол с другой стороны от меня напрягается, но не спорит, ни о чем больше не просит. Антону повезло, что для него вообще устроили зов, и он это знает. Я сделала это для него, чтобы попытаться подтолкнуть кого-то из моих в правильном направлении и не дать его сердцу ожесточиться от обиды и гнева.

Но мое милосердие имеет предел. И наши предатели не уходят на покой с семьей.