Волк Спиркреста

Эпилог

Яков

У меня ушло около шести месяцев на то, чтобы полностью восстановить работоспособность руки. Это долгие шесть месяцев, и за это время многое произошло. Много хорошего и много плохого.

Весть о судебном деле против Стерлинга становится известной, и, как бы ни старалась команда лорда Блэквуда держать все в тайне, пресса преследует Захару в течение нескольких месяцев. Несмотря на это, она не сдается и отказывается отступать. Она заканчивает учебу и получает диплом с отличием. Она проводит некоторое время с Рианнон и Санви, некоторое время со своей семьей, а затем мы проводим месяц в замке Монкруа с семьей Сева, Анаис и ее братом Ноэлем. Это хорошие дни, и все это время я чувствую себя как во сне, как будто все не бывает так хорошо, как будто мне так везет.

В конце лета мне звонит Антон. Я прилетаю в Россию, и мы встречаемся в Москве. Он выглядит хорошо. Он набрал вес и бросил курить. Во всяком случае, говорит, что бросил. Такие парни, как мы, никогда не бросают полностью.

Он мало рассказывает мне о том, что произошло после того, как он выгнал меня из дома, но я догадываюсь, что он приложил много усилий, чтобы похоронить случившееся. Смерть моего отца попадает в новости, но к тому времени, как это происходит, правда о нем уже всплывает. Я позаботился об этом — благодаря журналистам, которых мой отец хотел убить, и информации, которую я им отправил.

Это было правильным поступком.

Я спрашиваю Антона, будет ли проводиться расследование. Я не хочу, чтобы он сидел в тюрьме за преступление, которого не совершал. Но он отказывается мне что-либо говорить — говорит, что это его проблема, а не моя. Вместо этого он рассказывает мне о завещании моего отца. Все, чем он владеет, теперь принадлежит мне. Его деньги, его имущество, его бизнес.

— Мне это не нужно, — говорю я Антону.

— Чего ты хочешь, пацан?

— Ничего из этого.

Антон долго борется со мной из-за этого. Он пытается сказать, что это мое по праву, что я заслужил это после всего, через что прошел мой отец. Но мне все равно. Все это не заставит меня передумать. В конце концов я обращаюсь за помощью к лорду Блэквуду и его адвокатам. Я передаю Антону почти все, за исключением денег и имущества, которые я отложил для матери и ее семьи.

В отместку Антон открывает для меня счет и портфель акций. Он говорит, что мне никогда в жизни не придется работать.

Я говорю ему, что мне нравится работать.

Он говорит, чтобы я заткнулся и как-нибудь пришел на ужин с его семьей.

У меня уходит почти год на то, чтобы снова поехать в Санкт-Петербург. Именно Захара уговаривает меня поехать и организовывает поездку. Несмотря на то что я заперт в бесконечном чистилище дела против Стерлинга, именно она следит за тем, чтобы мы оба ходили к психотерапевтам.

— Нам не нужно забывать о том, что с нами произошло, — говорит она мне однажды ночью, когда ни один из нас не может уснуть и мы лежим в постели, проговаривая долгие часы напролет. — Нам просто нужно исцелиться от них.

И я понимаю, что она права.

Мы встречаемся с моей мамой, ее мужем и дочерью в Александровском парке. Сейчас ранняя осень, канал зеленый, а деревья похожи на языки пламени. Моя мама почему-то выглядит именно так, как я ее помню. Добрая, мягкая, голубоглазая и немного уставшая. Волосы у нее теперь серебристые, и она кутается в большое пальто. Ее муж, высокий, худощавый мужчина в очках и с мягкими серыми глазами, крепко держит ее за руку.

Когда она видит меня, ее глаза наполняются слезами. Странное, отстраненное осознание того, что я впервые вижу ее плачущей. Она не плакала, когда отец пришел за мной в тот день, даже когда он избил меня до полусмерти и вытащил за волосы из квартиры. Может, тогда она была сильнее, а может, слишком напугана. Интересно, плакала ли она по Лене так, как сейчас плачет по мне?

Муж отпускает ее руку, и она стоит передо мной, словно не решаясь дотронуться до меня.

— Ты так вырос, мой Яша. — Она закрывает рот руками, а потом шепчет, почти с благоговением: — Я и представить себе не могла, что ты будешь таким.

Я провожу рукой по пушистым волосам. После смерти отца не было ни сказочного превращения, ни снятия проклятия. Я не превратился из зверя обратно в человека. Я по-прежнему ношу короткую стрижку и черную одежду. У меня есть несколько новых татуировок: пуля на руке, которой я застрелил отца, имя Антона и пунцовая роза прямо над сердцем.

Я неловко смеюсь и спрашиваю: — Как бандит?.

Она качает головой и, встав на носочки, проводит рукой по моей щеке. — Я никогда не думала, что ты вырастешь таким красивым.

Мое горло сжимается. Долгое время я не могу ничего сказать, поэтому просто обхватываю ее руками и молча прижимаюсь к ней. Когда-нибудь нам придется поговорить, понимаю я, действительно поговорить, обо всем, что произошло с нами обоими с тех пор, о нашей нынешней жизни, о ее муже и Захаре. В конце концов, мы должны будем поговорить и о Лене. Только не сейчас.

Дарина, моя сводная сестра, выглядит красивой и нежной, как маргаритка. У нее золотистые волосы и очень серьезное лицо. Она пожимает мне руку, когда я представляюсь ей.

— Я всегда знала, что однажды встречу тебя, — говорит она мне торжественным тоном.

— Как ты думаешь, мы поладим? — спрашиваю я, сжимая ее маленькую руку.

— О, да. Думаю, да. Есть около миллиона вещей, которые тебе предстоит узнать обо мне, и, возможно, около миллиона вещей, которые я хочу узнать о тебе.

— Это очень много.

Она слегка улыбается. — У нас есть все время в мире, верно?

— Верно.

Мы все вместе идем по полумесяцу парка. Захара, прирожденная светская львица, поддерживает беседу с легкостью, держа на расстоянии все болезненные призраки между нами. За это я буду благодарен ей до конца своих дней.

Перед тем как мы расстаемся, мама крепко обнимает меня, так крепко, что я слышу, как трещат ее плечи, и говорит: — Ты приедешь к нам в гости, Яша? Ты и твоя прекрасная девушка?

— Да. Мы приедем. — Я целую ее в макушку. — Мы будем приходить часто. Обещаю.

После этого Захара спрашивает меня, что я чувствую.

Я отвечаю ей, что не знаю.

То, что я чувствую, — это что-то, что я не могу выразить словами. Что-то вроде любви, сожаления и стыда, смешанных воедино, и что-то вроде ностальгии по тому, чего у меня на самом деле не было. Странное, горько-сладкое чувство. Чувство принадлежности в сочетании с чувством отчужденности.

Моя мать и Дарина — мои родственники, и я знаю, что теперь они всегда будут частью моей жизни. То, что я чувствую по отношению к ним, все эти сложные эмоции, обернуты надеждой. Надеждой на хорошее будущее, на связь, не опутанную темными воспоминаниями.

Но правда в том, что я не знаю, смогут ли они когда-нибудь почувствовать себя моей семьей.

Потому что сейчас моя семья — это Зак и Тео и Рождество, проведенное в их квартире в Оксфорде. Моя семья — это лорд и леди Блэквуд, которые принимали меня у себя во время школьных каникул, когда я учился в Спиркресте, не задаваясь вопросом, почему я не возвращаюсь в свой собственный дом. Моя семья — это Анаис и Сев, Шато Монкруа или летние дни, проведенные в их квартире в Японии. Анаис сидит на полу и рисует, а Сев наблюдает за ней, как за самой прекрасной вещью на свете, пока я играю в видеоигры с Ноэлем.

Моя семья — это Рианнон и Санви, вечера кино в номере Захары или за городом. Слежу за их напитками, пока они танцуют под радужными огнями. Учить их самообороне и быть наготове, когда они ходят на свидания вслепую. Однажды на выходных я встретил брата Рианнон, который был дикарем, и вместе с Захарой безудержно хохотал, наблюдая за тем, как Рианнон отчаянно пытается найти ему пару с Санви.

Захара тоже стала семьей. Вернее, когда-нибудь станет.

Я понял это одним зимним вечером после того, как мы переехали в Эдинбург, где Захара планирует поступить в магистратуру. У меня есть небольшая работа на полставки в боксерском зале, где я тренируюсь, и я веду несколько детских занятий. Платят не очень много, но благодаря Антону это не проблема. Зато это дает мне ощущение цели, и оказалось, что я неравнодушен к работе с трудными подростками, которые используют насилие как отдушину.

Однажды вечером, вернувшись домой из боксерского зала, я застал Захару на кухне. Наша эдинбургская квартира гораздо меньше, чем та, что была у нее в Найтсбридже, но ей все равно удалось сделать ее похожей на живой музей. Повсюду позолоченные рамы, антиквариат, растения и цветы. Все красиво, нарядно и золотисто, как будто живешь в душе Захары.

— Иди и посмотри, что я тебе приготовила! — радостно восклицает Захара с кухонной стойки.

Ее ноги стоят на полу кухни, а волосы, которые она сейчас заплетает в длинные косы, убраны с лица шелковым шарфом от Chanel. Поверх короткого платья на ней надет фартук, и когда она поворачивается, чтобы улыбнуться мне, по ее щеке тянется полоска муки или сахара. Я смеюсь и ловлю ее в свои объятия.

— Что ты приготовила?

Она поднимает разноцветный поднос с крошечными эклерами, помадками и тарталетками.

— Это ты сделала?

— Все до единой! Все эти пирожные! Своими собственными руками!

— По какому случаю?

Она удивленно смотрит на меня. — Что ты имеешь в виду? Никакого повода. Я сделала их, потому что думала, что они сделают тебя счастливым.

Ты делаешь меня счастливым, — хочу я сказать ей. Моя прекрасная роза, мой колючий спаситель. Ты делаешь меня счастливым, потому что ты — место, где я чувствую себя в безопасности и где меня больше всего любят.

И в один прекрасный день я женюсь на тебе.

Мое сердце так переполнено, что я едва могу говорить, но я все же показываю ей, как я счастлив. А позже я стараюсь отплатить ей тем же, чем могу, — своим телом, руками и языком. Трахать Захару — это акт поклонения, молитва, на которую она отвечает хныкающими командами и стонами удовольствия. Когда она лежит на кровати, ее бедра вздрагивают, а кожа блестит от пота, я прижимаюсь губами к месту между лопатками, где, возможно, были ее крылья, и говорю ей все, что хотел сказать раньше.

— Женись на мне, Яков Кавинский, — говорит она с ленивой улыбкой. — Я осмелюсь.

— Я никогда не посмею ослушаться тебя, Захара Блэквуд.

— Потому что я твоя жестокая госпожа?

— Потому что ты — любовь всей моей гребаной жизни.

Захара не вспоминает о Лене до тех пор, пока это не делаю я, и мне требуется почти целый год, чтобы заставить себя сделать это. Я думал, что будет больно наконец-то говорить о ней, но это все равно больнее, чем я ожидал. Но Захара, сама знающая толк в боли, крепко обнимает меня и утешает. И вместе, в тихий солнечный весенний день, мы наконец-то едем в Ялинку.

Она выглядит почему-то именно так, как я ее помню, и в то же время совсем не так. Гора все так же возвышается над городом, а деревья все так же образуют вокруг него зеленый барьер. Черное озеро, я знаю, где-то там, но мертвая женщина не зовет меня, как раньше. И я не знаю, будет ли она когда-нибудь снова.

Кладбище, расположенное за старой церковью вдали от жилых домов, пусто, когда мы входим на него. Небо над нами ярко-голубое, а деревья в полном цвету, лепестки цветов развеваются на тихом ветерке.

Когда мы подходим к могиле Лены, у меня подгибаются колени: реальность происходящего становится для меня неожиданным шоком. Я спотыкаюсь, и Захара ловит меня за талию, стараясь поддержать мой вес. В горле у меня саднит, а глаза горят. Дольше всего я не могу ничего сделать, кроме как смотреть на надгробие, снова и снова читая имя сестры.

Захара кладет букет луговых цветов, который мы привезли с собой. Она сама собрала его, яркие, красивые цветы — такие, которые понравились бы маленькой девочке. Я лезу в карман и достаю коробку с акварельными красками. Стоя на коленях на траве, я кладу ее рядом с цветами.

— Прости, что я не пришел раньше, Лена. Мне было страшно. Прости. Теперь, когда я здесь, мне уже не так страшно. Тебя больше нет, и я скучаю по тебе. Но я всегда буду хранить тебя в своем сердце, сестренка. Надеюсь, однажды я увижу тебя снова. А пока, надеюсь, тебе понравятся акварели. Настоящий художник помог мне выбрать их для тебя, ты знаешь. Жаль, что я не успел подарить тебе это до твоей смерти. Мне бы хотелось, чтобы многое было по-другому. В основном я хочу, чтобы с тобой все было хорошо. Надеюсь, ты не сердишься на меня, Лена. Я старался изо всех сил, но этого оказалось недостаточно, и мне очень жаль. Я люблю тебя. И я надеюсь, что ты счастлива, где бы ты ни была.

Теплая рука Захара ложится мне на плечо, но она ничего не говорит. Она молча ждет, а когда я собираюсь уходить, останавливается и наклоняется, чтобы провести пальцами по надгробиям.

Она шепчет: — Пока, Елена. Жаль, что мы так и не встретились. Но мы скоро вернемся. Мы будем возвращаться часто. И не волнуйся. Я присмотрю за ним для тебя. Обещаю.

Она никогда не нарушает этого обещания.