Выбор сердца

Глава 13

Иногда Тамаре казалось, что она уже умерла.

Конечно, она умела жить, умела радоваться жизни. Но при этом всегда четко знала: пуп земли и центр всей ее жизни — это Антон. И старость, которой боятся все (а красивые женщины — особенно), представляла себе так: недорогой, уютный домик где-то в Швейцарии. Она любуется горами, а вокруг копошатся внуки и правнуки. И рядом Антон, красивый, подтянутый, с сединой на висках. Они общаются, почти как ровесники. Ведь в этом возрасте разница в пару десятков лет почти ничего не значит…

Она и подумать не могла, что Антон может быть таким… Таким, как сейчас, — холодным, безжалостным. Зачем же тогда было все, что было? Как дети могут быть такими?! Конечно, она грешна. Конечно, она виновата. В чем-то перед ним, в чем-то перед другими людьми. Но разве можно за это хлестать ее так, наотмашь, как он делает?

Антон и сам чувствовал, что перегнул палку. Но уже не мог остановиться. И сам ругал себя за это. Но все равно продолжал добивать маму колкими, циничными двусмысленностями и холодным взглядом.

Но все же он решился заглянуть к ней:

— Ма?

Она не поздоровалась в ответ, только спросила:

— Тебе доставляет удовольствие меня мучить?

— Думаешь, я сам не мучаюсь?

— Тогда зачем вся эта клоунада?

— Хотел разобраться.

— Разобрался?

— Почти. У меня к тебе один вопрос. Последний. Почему ты больше любишь Игоря?

— Несмотря ни на что, я больше люблю тебя.

— Хорошо. Я спрошу иначе. Почему ты Игоря любишь больше, чем пап… Чем Астахова?

— Не знаю.

— Как “не знаю”? Задумайся. Это же очевидно, что Астахов лучше. Почему ты не можешь сделать выбор?

— Сердцу не прикажешь.

— Мама, ты умная расчетливая женщина. Какое сердце?!

— Антон, если бы в жизни все было так просто…

— Мам, все и вправду просто. Объясни, почему ты не оставишь Игоря?

— Не знаю. Наверно, потому, что с ним я могу быть сама собой. И мне не нужно ничего изображать, соответствовать какому-то чужому идеалу.

— А с отцом нужно?

— Да. Он… Не знаю, как это объяснить. Он какой-то… слишком большой и правильный.

— Понятно. В таком случае, мне тебя… жаль. Тамара грустно улыбнулась. Наконец-то сын ее пожалел. Правда, в каких выражениях! Да ладно, не будем придираться к мелочам.

— Чем же вызвана твоя жалость?

— А тем, что сегодня я для себя окончательно решил, что хочу соответствовать. Понимаешь, как ты говоришь, — “изображать и соответствовать”. Причем неМ горю, а Астахову.

— Это твое право. Астахов — достойный человек. Соответствуй ему, если сможешь. Но мне все равно обидно, что ты так к Игорю…

— Чушь! У меня с ним нет ничего общего. Он никто! Вон, посмотри.

Антон бросился к фотоальбому, лежащему на столе. Начал лихорадочно листать его.

— Посмотри! Кто все это время был рядом со мной? Кто спас меня, когда я тонул? Кто помогал учиться, в институт поступать? Кто?

Тамара закусила губу.

— Молчишь? Кто готов был горы свернуть для меня? Все это был Астахов. Вот, смотри на фотографии. Везде я, ты, Астахов… Вот я, вот Астахов… Вот ты.

Антон громко захлопнул альбом.

— А где твой Игорь? Я его презираю. Кто он такой?! На что он сподобился, кроме того, чтобы похныкать в твою жилетку? Пардон, в твой пиджачок, который сам же с тебя и снял!

Силы покинули Тамару. Она разрыдалась. Антон сначала застыл. Потом ринулся к двери, закрыл ее. И после этого бросился к маме:

— Ма! Ма! Перестань! Ну пожалуйста. Прости меня! Не слушай, что я говорю. Просто мне очень больно. За тебя же больно. Мам, ну прости.

И он сам начал плакать вместе с ней.

Но когда оба успокоились, примирения все равно не получилось. Тамара по-прежнему смотрела на него с испугом. А он на нее с горечью.

Уходя, Антон сказал:

— Я горжусь своим отцом! Астаховым. И горжусь своей фамилией. Астахов. А тебя я осуждать не вправе. Это твоя жизнь и решать тебе. Только знай… Разрушать нашу семью я никому не позволю: ни тебе, ни какому-то Игорю.

Когда захлопнулась дверь, Тамара опять расплакалась.

Света собрала изрезанный портрет Кармелиты. Хотела выбросить ошметки. Но стало так жаль свою работу! Сложила кусочки холста в пакет, перевязала его и подписала: “Портрет Кармелиты”.

Заправила в планшет чистый лист. Почувствовала, что в душе накопилась боль, требующая выхода. Взяла уголек, занесла его над чистым листом бумаги.

И вдруг вспомнила. Как же недавно и как давно это было! Табор Бейбута только приехал в Управск. Цыганки, и среди них Кармелита, рассыпались, как горох, по набережной. Она, Света, подошла к подружке, как договаривались, чтобы погадать. Все это казалось веселой игрой. До тех пор, пока Кармелита не посмотрела на нее долгим, понимающим, всевидящим цыганским взглядом: “Жених твой рядом ходит, а ты его не видишь. Зачем на других глазками стреляешь? А?”

Светка тогда замерла на секунду, очень уж серьезно, по-настоящему, все это прозвучало. Но потом встряхнулась: что за глупости! Это же игра. Они же заранее обо всем договорились. Нужно было просто помочь подружке.

А Кармелита тогда продолжила: “Девочка ты красивая, общительная, веселая. Ишь, какая шустренькая. Смотрю, женишка хочешь найти богатенького? Э-эх… Зачем богатого? Верного искать нужно! Ой, красавица. Злодейка хочет у тебя суженого увести… Но не волнуйся. Нет сил против любви. И жених с любимой останется… Все, что знала, сказала…”

Вот и разберись, кто здесь кто…

Что если богатый да неверный — Антон? А суженый, смешно сказать, — Максим… Кто ж тогда злодейка? Сама Кармелита.

Глупости!

Света постаралась вытряхнуть все эти мысли из головы.

Но уже через мгновение забыла обо всем, потому что рука с углем начала быстро выводить на бумаге смелые линии, одну за другой.

И из всей этой россыпи вскоре возник портрет.

Портрет Максима.

Степка, зараза, Люците ничего не сказал. Вообще ходил обиженный. Хотя его, конечно, тоже можно понять. О своих нежных чувствах он ей давно уже поведал. А она — ноль внимания. Все за Миро безнадежно увивается. Да тут, в последнее время, еще и Рыч за ней ходит…

В общем, молчал Степка, как разведчик. Но по одному его таинственному виду Люцита поняла, что правильно копает.

И снова она крепко и надолго задумалась. Хорошо бы еще что-то припомнить из тех дней. Вот чем, например, каждый из этой троицы — Степка, Сашка, Халадо — тогда занимался? Надо же, напрочь из головы вылетело… Хотя…

Кажется, да нет — точно! Точно, именно тогда гад-жо на цыганское кладбище покушались. И его охраняли по очереди. Но как-то не сильно по очереди. Героический Сашка чаще всех на кладбище отирался. За это все его и хвалили.

Стоп! Вот оно — кладбище!

А что? Самое подходящее место для хранения золота. Только где оно там может быть? Кладбище большое, да еще и в темноте можно не заметить, пропустить момент, когда Баро тайник откроет. А ведь полнолуние одну ночь длится. Пропустила — и жди потом целый год полнолуния после Ивана Купала.

Нет, точно нужно с Сашкой поговорить — на него вся надежда.

А Сашка — душа-человек — все надежды оправдал. Ежеминутно повторяя “а то!”, все выложил. И то, как увидел он таинственное свечение в склепе, когда туда Баро заходил. И как испугался… то есть нет, не испугался, а просто заинтересовался. И побежал к кузнецу Халадо советоваться. А потом уж, вместе с ним, к Степке. И как, наконец, все вместе, втроем пошли к барону с требованием рассказать, что это за ерунда такая таинственная…

И в финале Сашка особо цветисто изложил, как Халадо и Степка испугались этого свечения в склепе. А это всего-навсего, ха-ха, лампочка оказалась!

Вот и всех делов!

Лицо плачущей матери стояло у него перед глазами. Но как только Антон слишком уж начинал жалеть Тамару, эта картинка сменялась другой, той, что он увидел в конторке Игоря. И тогда Антон опять начинал ненавидеть ее. И когда ненависть достигала края, снова жалел.

И так до бесконечности. От этого можно было сойти с ума.

Оставался только один выход — вернуться к Свете, доброй, нежной Свете. Она успокоит, с ней хорошо — уютно. Когда она рядом, ему, Антону, всегда везет.

А тот случай с ней и Максимом… Она, конечно, не права. Так ведь и он хорош. На мать обиделся, а злость всю излил на Свету.

Надо вернуться, без этой светлой девушки в жизни никак.

— Света, открой, пожалуйста!

— Нет! — твердо сказала Света через дверь.

— Ну пожалуйста. Мне очень нужно с тобой поговорить! Слышишь?!

Доброе женское сердце…

Света выглянула в дверь, твердо зная, что не пустит его в дом:

— Ну что тебе? По-моему, все, что мог, ты уже сказал. Больше нам не о чем говорить.

— Светочка, не прогоняй меня! Пожалуйста… Ты мне очень нужна.

— Нужна? А мне так не показалось во время нашей последней встречи. Пока!

Света собралась захлопнуть дверь. Но он заговорил, с небывалым жалостливым напором:

— Подожди! Постой! Не захлопывай дверь! Ты себе представить не можешь, как мне сейчас плохо! Я никогда еще не чувствовал себя таким одиноким и обманутым!

Света строго нахмурила брови:

— Антон, хватит. Если ты опять о нашей прогулке с Максимом, то я тебя ни в чем не обманула!

— Света-Света… Честно говоря, вся эта история с Максимом — просто ерунда по сравнению с тем, что я хочу тебе рассказать.

— А нужно ли?

— Нужно. Если я не расскажу, то моя голова расколется на… на…

— На фиг! — подсказала девушка.

— Нет. На тысячу маленьких кусочков. Света, ты единственный человек, которому я доверяю.

— Ну, ладно, — смилостивилась хозяйка дома. — Давай поговорим, букет несчастий. Проходи.

Антон был очень рад оказаться внутри дома. Он знал, что она его пустит к себе. Знал!

— Спасибо, Света. Ты для меня самый близкий человек.

— Пить что-нибудь будешь? — провокационно спросила Света.

— Да, конечно, — с легкой усмешкой сказал Антон. — Чай или кофе.

— Тогда подожди в студии. У меня там сахар закончился. Я сейчас быстро с кухни принесу, и мы поговорим. О’кей?

— О’кей, — кивнул Антон, входя в студию.

И тут он увидел портрет Максима, выведенный углем на белой бумаге. Портрет получился хороший, страстный, сильный.

И после этого она будет утверждать, что у них с Максимом ничего не было?! Ага — нашла дурака!

Вошла Света, неся в руках баночку с сахаром.

— Похож… — Антон кивнул на портрет. — Не иначе, с натуры рисовала. Знаешь, а в полный рост и голым получилось бы лучше!

Света положила сахар на стол и спокойно, как доктор больному, сказала:

— Не заводись!

— Я не завожусь, — сказал Антон, быстро вскипая вместо кофе. — Просто моего портрета утебя нет, а Максика — есть. Вдохновилась. Нарисовала… И как! С любовью. Смотри-ка, прямо как живой…

Надо же — Света никогда не думала, что рисунок, подобно письму или дневнику, может стать таким сердечным, таким личным. Конечно же, этот портрет нужно было спрятать. Да что сейчас думать об этом, уже поздно.

— Значит, о нем ты думаешь больше, чем обо мне.

— Перестань, Максим — мой друг.

— И после этого ты будешь говорить, что у вас с ним ничего не было! Ага — нашла дурака! Так я тебе и поверил! Жди! Ты предала меня! Нет… Вы предали меня! Оба!

Света боялась его взбесить. Но одновременно гордость не позволяла ей молчать или просто защищаться.

— Антон, там, на пороге, мне вдруг показалось, что ты изменился… что ты страдаешь. А ты… Ты…

— Да, я изменился. Я очень изменился. Ты даже представить не можешь, насколько ты права. Теперь я никому не позволю себя обманывать. И не позволю себе страдать!

Антон схватил ее за руки.

— Тебя никто не обманывает, если не веришь — уходи.

— Ха-ха, уйди. Я уйду, а ты опять к нему побежишь? Впрочем, если не уйду, все равно побежишь. Это уже проверено.

Света вырвалась из его цепких рук, убежала в угол студии:

— Да что с вами со всеми происходит, откуда эта ненависть? Почему вы не можете спокойно поговорить? Все выяснить? Я не понимаю…

— Кто мы? — поинтересовался Антон.

— Ты и… — Света остановилась и не произнесла имя Кармелиты.

— Ах, так не я один заметил, что у вас такие близкие отношения! А кто же второй? Ой, догадался! Наверно, твоя лучшая подружка? Цыганочка! Я же ей сам все рассказал. Красиво получается. Хорошие друзья у нас в Управске. Ты у Кармелиты уводишь Максима. Максим уводит меня у тебя… Тьфу ты, то есть — тебя у меня! Как там, в детстве, мы пели: “Вот что значит настоящий, верный друг!” — протянул Антон противным фальцетом.

— И кто тут так противно воет? — в студию вошел Максим.

Тамара тоже решила лечить свои сердечные боли привычным способом — поехала к Игорю.

Вошла в его кабинет, сказала мертвенным голосом:

— Вчера я все рассказала нашему сыну. Теперь он знает, кто его настоящий отец.

— Спасибо! — ухмыльнулся Игорь. — Я в курсе.

— Ты говорил с Антоном?

— Нет, милая. Это он говорил со мной. И как!

— Как? — спокойно спросила Тамара. — Что он тебе сказал?

— Что, да как… Никак! Он запретил мне подходить к тебе.

— М-м-м, хорошо. По крайней мере, сказано по-мужски. Есть надежда, что, когда перепсихует, мужиком станет.

— Вот только без намеков, без оскорблений, пожалуйста. Если б я не был мужиком, так и Антона бы не было. Между прочим, ты знаешь, что как отец я его не устраиваю.

— Знаю. И сейчас, глядя на тебя, понимаю почему.

— А ты понимаешь, что я его полностью устраиваю как должник?

— Должник? За что? В чем?

— Ты думала, Антон настолько раним, что будет долго переживать? Ты ошиблась, дорогая. Он выставил мне счет. Представляешь, да?

Тамара улыбнулась какой-то своей мысли.

— Да-да, — взвизгнул Игорь. — Он говорит, я ему должен выплатить алименты за все восемнадцать лет.

— Не слушай его. Он сейчас не понимает, что делает.

— Это ты так считаешь. Впрочем, как же не защитить своего сына!

— Не забывай, что он и твой сын тоже. И тебе не мешало бы думать о нем получше!

— Сын… Шантажист! Теперь он, прежде всего, мой кредитор…

— Тебя только это волнует.

— Конечно. Отцом он меня не считает, а деньги почему-то требует. Между прочим, в баксах кругленькая сумма получается. Двадцать одна штука!

— Двадцать одна тысяча шестьсот долларов, — четко, выговаривая каждую букву, произнесла Тамара.

— Что? Откуда ты знаешь? Он и тебе сказал?

— Нет, милый. Я давно еще подсчитала, что если бы ты давал мне на сына хотя бы сто долларов каждый месяц, то за восемнадцать лет накопилась бы двадцать одна тысяча шестьсот долларов.

Игорь остолбенел, какое-то время так и стоял, открыв рот.

Потом хмыкнул и, проглотив слюну, сказал:

— Браво! Вы достойны друг друга, астаховские родственнички…