Выбор сердца

Глава 2

Идя к Астахову, Максим еще раз прислушался к себе: не стыдно ли будет появляться у Николая Андреича? Не почувствует ли он себя униженным там, в приемной бывшего босса? Или просто босса? После долгих размышлений Максим сам себе вынес предельно мягкий приговор: нет, не стыдно. Николай Андреич вложил в его защиту столько сил, да и денег, что не поблагодарить за это было бы настоящим свинством.

Другое дело — разговоры о приеме на работу. Здесь Максим твердо решил — не будет проситься, не стоит. В прошлый раз как было: сначала сам отказался, а когда надумал, у Астахова планы поменялись. И теперь, если что не так, второй щелчок по носу — это уж слишком. Правда, и тут Макс оставил себе мысленную лазеечку, решив, что если Астахов сделает любой, хоть самый тонюсенький, намек на то, что хотел бы его возвращения, он сам тут же и попросится обратно.

В офисе шефа не было, сказали, работает дома.

Дверь открыла Олеся. Провела Максима в гостиную.

— Проходите, Максим, Николай Андреевич у себя в кабинете. Я сейчас скажу ему, что вы пришли.

Посреди ее слов в гостиную вошел Антон, быстро, недобро посмотрел в сторону Максима, протянул руку. Сказал, растянув губы в улыбке:

— Ну здорово!

Не сразу, совсем не сразу Максим протянул руку для приветствия:

— Добрый день. Я вообще-то к твоему отцу пришел, — и развернулся к горничной. — Олеся, поторопись, пожалуйста. Передай Николаю Андреевичу, что мне нужно с ним поговорить.

— Не торопись, Олеся. Сходить к отцу ты еще успеешь, а пока принеси нам, пожалуйста, кофе.

Олеся пошла на кухню. Антон же хозяйским жестом махнул в сторону диванов, мол, присаживайся, дорогой гость…

— Макс, вот что я хочу тебе сказать. Давай забудем прошлое. И станем друзьями. Опять…

— То есть — “Кто старое помянет, тому глаз вон”?

— Да, а что? Хорошая пословица. Так что, друзья?

— А ты продолжение пословицы знаешь? — сказал Максим, усмехнувшись.

Антон неопределенно покачал головой.

— Нет, не помнишь… “Кто старое помянет, тому глаз вон. А кто забудет — тому оба”.

— Ну что ж, — криво улыбнулся Антон. — Подтекст ясен. Не будем создавать проблемы офтальмологам.

— Не будем, Антон, не будем. Знаешь, а я тебе даже благодарен.

— Ну, совершенно естественное чувство. А за что именно?

— Благодаря тебе я многое понял. О жизни, о дружбе. И многому научился.

— Что ж, если дружба в чистом, рафинированном виде у нас не получается, то предлагаю тебе вместе поработать. Надеюсь, у нас это получится. По крайней мере, лучше, чем когда-то.

— Видимо, в этом месте я должен прослезиться. Хорошо, будем считать, что прослезился. Извини, а в каком качестве ты мне это говоришь?

— В каком? Да в таком. В самом наиновейшем! Я теперь заместитель генерального.

— Поздравляю.

— Спасибо. Так я продолжу. На правах заместителя генерального директора предлагаю тебе вернуться в фирму.

— И тебе спасибо. Только о работе я хотел бы поговорить с Николаем Андреевичем лично.

— Не доверяешь?

— Не доверяю.

— В таком случае предлагаю тройные переговоры. Пошли к отцу прямо сейчас. Думаю, он не будет против моей рекомендации.

Астахов аж крякнул от удовольствия, увидев Максима.

— О! Дружище! Узник совести! Проходи.

— Здравствуйте! Рад вас видеть!

— А уж как я рад! Дай-ка я тебя обниму, по-мужицки, по-русски. Еще чуть-чуть, и увезли б тебя от нас надолго… Только ведь… я всегда верил, что ты невиновен.

— Спасибо. Если бы не вы…

— Да что я! Форс молодец. И Зарецкий с охранником тоже, в общем-то, молодцы. Словом, хорошо то, что хорошо кончается.

— Это точно; Но знаете, мне до сих пор трудно поверить, что все уже закончилось. Камера, конвой, решетки. Тяжело все это.

— Забудь, забудь как страшный сон. О будущем надо думать, — и Астахов вновь по-отцовски крепко обнял Максима.

Антон же в это время дулся в углу кабинета. Как-то неправильно разговор складывался. Все никак не получалось показать свою весомость, значительность. В разговор вклиниться — и то никак.

Впрочем, именно сейчас во время очередных объятий, кажется, подвернулся самый удобный момент:

— Отец, я предложил Максиму вернуться на работу в нашу фирму. Ты не против?

— Ха! Какое там “против”? Чего это вдруг я могу быть “против”?

— Ну вот и отлично. Я думаю, на тех же самых условиях и с прежней зарплатой, — Антону не понравилось, как он это сказал, не по-начальственному получилось, с каким-то прогибом. Поэтому закруглить фразу он решил построже. — Но только с испытательным сроком в два месяца!

Астахов удивленно посмотрел на сына.

— Что-что? С каким еще испытательным сроком? Что нам в Максиме испытывать? Мы ж его всего вдоль и поперек знаем.

— Знать-то знаем, конечно. Но ведь ситуация изменилась. То было до суда…

— А что после суда изменилось, Антон? Я чего-то не понял… Что? По-моему, все по-прежнему.

— Постой, отец, не нервничай, — Антон чувствовал, что отец завелся не на шутку, но, как назло, никакого разумного объяснения своей фразе придумать по-быстрому не получалось. — Ну-у-у… Что подумают о тебе твои партнеры? Все же Орлов был под следствием…

Астахов громко хмыкнул, не зная даже, то ли рассмеяться, то ли возмутиться.

— Антон, ты чего, перегрелся?.. Да у нас в России треть бизнеса была под следствием, треть — сейчас под ним же…

— …А треть — еще будет, — негромко, как бы про себя, сказал Максим.

Но Николай Андреич расслышал его слова и громко расхохотался. Отчего сразу подобрел.

— Это точно! Да, Антон, ты это… Иди-ка в свою комнату, документами займись… А нам тут с Максимом поговорить надо. Ступай, сынок.

— Да, — Антон едва сдержался, чтоб не вспылить открыто. Сейчас даже слово “сынок” показалось ему проявлением грубоватой снисходительности.

Когда сын вышел, Астахов подошел к Максиму поближе и еще раз приобнял его по-дружески:

— Проходи! Проходи, садись. Да на самое почетное место.

Усадив гостя, Николай Андреич полез в бар, достал шоколад, бутылку коньяка, две рюмки. Разлил золотистый напиток, разломил плитку шоколада на маленькие дольки.

— Давай… Эх, так и хочется сказать “сынок”. А я и скажу. Все равно ты для меня все эти годы как второй сын. Так вот, давай, сынок, выпьем за счастливое окончание этой ужасной истории.

— С удовольствием.

Выпили по рюмке. И не по-русски, одним махом, как водку. Но м не как иностранцы, которые полкапли размазывают по всему языку. Так — что-то среднее получилось.

— Вы знаете, Николай Андреевич, вы очень много для меня сделали! Если б не вы, если бы не Форс…

— Брось, брось, ты тоже очень много сделал для моей компании.

— Ну, это была моя работа. А так — ничего особенного я не делал.

— Сделал, Максим, сделал! Структуру усовершенствовал, отчетность наладил. Толково у тебя все это получилось. Все твои наработки до сих пор в ходу.

— И все же, вы знаете, мне кажется, Антон кое в чем прав.

Астахов тяжело вздохнул:

— Эх-эх-э….. Да втом-то и беда Антона, что он всегда прав кое в чем. И никогда — во всем… М-да. Так в чем, ты говоришь, Антон прав?

— Как ни крути, а после суда ситуация действительно изменилась. По крайней мере, в одном точно…

— Так, Максим, брось крутить. Говори что хотел сказать!

— Я хочу попросить вас, чтобы вы разрешили мне отработать те деньги, которые потратили на моего адвоката.

— Благородно. Знаешь, Макс, если бы кто другой так сказал, я бы подумал: “Выпендривается!” А вот когда ты так говоришь — тебе верю. Только тут есть одна загвоздка. Точнее — была.

Максим посмотрел на Астахова — глаза в глаза. Лицо его побледнело. “Все, ни о чем больше просить не буду, — решил он. — Если сейчас Астахов откажет, просто развернусь и уйду”.

— Максим, я не хочу, чтобы между нами были какие-то недоговоренности. Ты должен знать, почему в свое время я не мог вернуть тебя на работу…

— Не надо, Николай Андреевич, я все понимаю. Это бизнес.

— Нет, дорогой, это не только бизнес. Это еще и Зарецкий. Он поставил передо мной условие: либо я тебя увольняю, либо мы прекращаем сотрудничество.

— Я так и понял, — мрачно улыбнулся Максим. — Если честно, я догадывался… Зарецкий вообще мастер условия ставить.

— Вот так. Но это было раньше, до суда. А теперь, как говорят в детском футболе, — все, заиграно! Поэтому я чертовски рад, что ты пришел. И что ты не обиделся…

— Николай Андреевич, о чем вы говорите? Как я могу на что-то обижаться, когда вы для меня столько сделали?

— Да ладно, ладно. Давай за возвращение еще по одной. И все! Приступай к работе прямо сегодня. Нет, лучше не сегодня, лучше завтра, а сегодня вечерком мы устроим праздник — есть отличный повод.

С каждым днем Земфире все труднее было оставаться в доме Баро. Хотя все, казалось бы, хорошо. И Кармелита к ней понемногу привыкла. И Баро не мог нарадоваться. И с Грушей по хозяйству общий язык нашли. Но только нет-нет, да и замечала вдруг она в глазах местных, слободских, цыган осуждение. Что живет Земфира не рядом с дочерью в таборе, а здесь, под одной крышей с вдовцом и, по сути, совсем чужим ей человеком. Конечно же, прямо никто ей ничего такого не говорил. Да только зачем говорить открыто, если у людей глаза есть. Глазами, как известно, все высказать можно. И усилить сказанное, презрительно скривив губы.

И с каждым днем, с каждым часом все сильнее чувствовала Земфира это осуждение. Такое впечатление, что людям надоело о Кармелите шушукаться. Вот и нашли новый объект. Причем под той же крышей.

Трудно было покидать этот дом. И все же в конце концов Земфира решилась прийти к Рамиру. Увидев ее, Зарецкий радостно улыбнулся:

— Земфира, как хорошо, что ты зашла, — и тут же, увидев, что что-то с ней не так, забеспокоился: — Что случилось? Что с тобой?

— Рамир, я ухожу из твоего дома, — горько сказала она.

— Почему? Тебя кто-то обидел?

Господи, ну почему мужчины такие глупые! Эта заботливость во взгляде, эта бессмысленная нежность в голосе. “Тебя кто-то обидел”! Да ты меня обидел! Ты, дурень этакий. Неужели непонятно, что нельзя столько времени жить с женщиной под одной крышей, ничего не предлагая ей…

— Нет, Рамир, никто меня не обидел. Просто не хочу лишних сплетен. Да и тебе они не нужны. Рядом — дочь взрослая. Со своими проблемами.

Баро повертел в руках карандаш, сломал его со злости да и бросил в корзину.

— Что, Бейбут поработал?

— При чем тут Бейбут? Разве он один?.. Все об этом говорят…

Зарецкий нервно скривил губы: она уходит, бросает его! А как же он? Как он сможет жить без нее? Как он останется один?

Земфира внимательно посмотрела на Рамира. И, как на просвет, увидела, поняла, прочувствовала все его мысли. Ишь, чуть не плачет, но ведь себя жалеет, а не ее. Думает, как плохо будет ему. И не представляет, как ужасно будет ей.

— Ты не можешь уйти, Земфира!

— Я не могу не уйти, Рамир. Я не могу поступить иначе. Прости и, если можешь… пойми. А если не можешь…Нет, я думаю, ты когда-нибудь все же поймешь…

Баро остался в одиночестве. А Земфира ушла, с трудом сдерживая слезы: “Он не понял, он ничего не понял. А чего еще ждать от него?! Все мужчины до смерти — мальчики-эгоисты, чувствующие лишь свою боль”.

Только Антон полез в свою алкогольную заначку, чтоб достать лекарство от плохого настроения, как зашла мама. Вот чутье! Ей при сухом законе цены бы не было. Сразу бы всех бутлегеров с чистой водки на чистую воду вывела!

— У-у, Антошечка в своем репертуаре. А куда это ты ручками потянулся? За томиком Гегеля-Бабеля-Бебеля? Или за коробочкой “Мартеля”? — Антон промолчал. — Ну-с, какой повод у нас на сей раз?

— Брось, мама! Ты же знаешь, я практически не пью.

— И все же…

— Да прежний повод. Можно сказать — традиционный. Нашего любимца таки вернули на фирму!

— Так мы же сами это планировали. Кстати, ты сделал так, как я говорила? Сам пригласил его на работу?

— Да, мама. Только знаешь, как-то у меня не очень убедительно все это получилось. Радушия, что ли, не хватило.

— Что радушия не хватило — не страшно. Главное, чтобы у тебя благодушия не было. Ты ведь дал понять этому выскочке, кто здесь главный. Ты, а не он. Ты!

— Да, мама. Только отец при этом присутствовал. И он, по-моему, рассердился…

— А вот это ты зря. Отец у тебя — не только крупный бизнесмен, но еще и великий демократ. Поэтому при нем нужно быть таким же, как он сам. А вот наедине с Максом… Будь с ним пожестче.

— Да куда уж жестче…

— При отце относись к нему подчеркнуто уважительно и благожелательно. А без отца… Создай своему дружку невыносимые условия. Мягко, между делом, подчеркивай свое превосходство. Унижай его, мимоходом, как бы не замечая этого — так еще больнее. А там посмотрим, долго ли он продержится. А потом… даст Бог! Даст Бог, глядишь, и сам уйдет.

— Говоришь, сам уйдет. Хорошо бы…

— Ну вот — производственное совещание закончено. Давай, сынок, думай — ты у нас теперь ответственный работник, а не безответственный мальчишка!

Когда за матерью захлопнулась дверь, Антон хотел было полезть за бутылочкой. И вдруг не без радости почувствовал, что пить ему перехотелось.

Маманька все же молодец. Умеет она открыть новые горизонты, поставить новые задачки, чтобы жить было интересно.

Эх, как там Светочка? Давно ее не видел…

По спецраспоряжению Астахова Максиму выдали аванс.

И он решил первым же делом съехать от Палыча. Хватит уже, загостился у него в котельной. Палыч, правда (святая душа!), повозмущался: “Куда ты? Как же я без тебя? Привык уже”. Но потом безнадежно махнул рукой: “Хотя чего там… Ты парень молодой. Что тебе жить со старым скучным дураком!.. Давай хоть вещи перенести помогу”.

Подходя в гостинице к девчонкам-администраторшам, Максим одного боялся — как бы его номер кому-нибудь не отдали. Все же столько лет прожил! Привык к нему, как к родному дому.

Нет, не отдали! Сказали, уважают, любят, ждут.

Глупо, смешно, но порог номера и Максим, и Палыч переступали с каким-то непонятным волнением.

— Ну, вот ты и дома, — сказал Палыч, прикрывая дверь. — Отель “пять звездочек” к вашим услугам, господин Орлов!

Максим огляделся. Боже мой, как же хорошо здесь после стольких дней, проведенных в камере. Хотелось все расцеловать вплоть до трещинок на обоях (благо, их не слишком много). Казалось, каждый предмет нехитрого гостиничного интерьера, от пепельницы до телевизора, подмигивает ему по-родственному: “Привет, брат! Хорошо, “то вернулся. Без тебя наш мир неполный!”

Но Палыч, скорее всего намеренно, не дал товарищу долго раздумывать и ностальгировать:

— Ну чего, Максимка, давай, что ли, вещи разбирать? Максим первым делом развернул портрет Кармелиты.

Увидев это, друг неодобрительно покачал головой — нет, не вылечился парень от старой болезни, совсем не вылечился. Как бы расколдовать его?..

А Макс обвел глазами номер: куда бы портрет пристроить? Как-то так получилось, что постоянного места у него не было. И в то мгновение, когда взгляд Максима добрался до выхода, дверь открылась и в номер вошел Миро.

Палыч всмотрелся в цыгана, с чем пришел: с войной или с миром? Поняв, что с миром, засуетился, засобирался:

— Здравствуй, Миро. И пока! Максим, я это… пойду, дела у меня там…

— Да, Палыч, спасибо тебе большое за помощь. Я еще зайду к тебе… — и когда Палыч вышел, повернулся к новому гостю: — Привет, Миро. С чем пришел?

— Здравствуй, Максим. Ты сейчас очень занят?

— Да нет уже…

— Мне с тобой поговорить нужно. Серьезно. Наедине.