Выбор сердца

Глава 15

Хорошо, когда в жизни появляются четкие цели. С появлением Рыча и его лихих замыслов жизнь Лю-циты вновь обрела стройность. По крайней мере, она твердо знала, что ей нужно делать дальше.

Встреча с Кармелитой — вот что по плану. Но решиться на эту встречу было совсем не легко. Сердце бунтовало и противилось. Пришлось от всех спрятаться, специально сесть да настроиться для этого.

Со стороны эти самоуговоры выглядели очень странно. Люцита убеждала себя, что Кармелита не такой плохой человек, что с ней можно общаться и даже, страшно сказать, дружить. А с другой стороны, девушка говорила себе: это нужно, это очень нужно, чтобы раз и навсегда избавиться от Кармелиты.

Но каким-то странным образом эти две противоположные мысли сплелись воедино. И опираясь на них, как на костыли, Люцита поехала к Кармелите.

Та встретила ее холодно:

— Так что ты мне хотела сказать?

— Кармелита, моя мать выходит замуж за твоего отца, — мягко начала Люцита.

— Ты приехала ко мне для того, чтобы сообщить эту новость?

Люцита потупила глазки.

— Нет, конечно… Я вижу, ты все еще сердишься на меня!

— Что ты! Я, наверно, должна быть благодарна тебе за ненависть и презрение, которые ты источаешь.

— Знаешь, именно поэтому я и пришла. Я была не права. Это все очень глупо… Мама всегда говорит, что мои чувства скачут впереди мыслей…

— И что? — Кармелита немного растерялась, она ждала скандального разговора, а тут…

— Я хочу извиниться перед тобой… — сказала Лю-цита с раскаяньем и даже слегка прослезившись.

Когда Антон вошел в ее комнату, Тамара с испугом посмотрела на сына. И сама ужаснулась этому. Кто бы мог представить такое раньше! С недавних пор она боится его, не знает, как с ним разговаривать. Чуть что, начинает плакать. И только слезы иногда спасают — Антон перестает клевать ее.

— Мама, — сказал Антон не грубо, но и не нежно. — Давай будем честными по отношению друг к другу. Хоть сейчас.

— Я всегда… — только начала говорить Тамара, но он ее прервал.

— Нет-нет, не надо насчет “всегда”. Повторяю: давай будем честными хотя бы сейчас. Всю жизнь ты меня использовала — и на этом закончим о родственных чувствах!

— Как я могла тебя использовать? — искренне удивилась Тамара.

— Как пешку в твоей игре! Но я больше не пешка! Я вышел в ферзи, и теперь это будет моя игра!

— О чем ты? Какая игра?

— Все та же. Ты многому меня научила, благодаря тому, что стала мадам Астаховой. И теперь я тоже собираюсь играть по-крупному.

— Что это значит?

— Это значит, что я обдеру своего экс-отца Астахова, как липку. И ты мне в этом поможешь.

— Сынок, зачем же рубить сук, на котором сидишь? Зачем тебе разорять отца… то есть Астахова? И потом, он ведь вырастил тебя… как сына! То, что ты хочешь сделать, — непорядочно!

— Не тебе говорить о порядочности, мама! А я — твой сын… Ну уж в этом-то я могу не сомневаться?

— Антон, перестань. Не нужно. Не будь таким жестоким! Не смей со мной так разговаривать!

— Так вот, я — твой сын, — как будто не слыша ее, продолжил Антон. — И поэтому веду себя соответственно!

— А что с деньгами делать будешь?

— Заберу половину и уеду отсюда. Чтобы никого из вас больше не видеть.

Антон сказал это с такой болью, что глупое материнское сердце, несмотря на все недавние обиды, пожалело его.

— Ты оставишь меня… Одну…

— Не волнуйся, мать. Ты не будешь одна! Твой альфонс составит тебе компанию… Если ты, конечно, будешь при деньгах. Поэтому тебе они тоже нужны. В общем, получим бабло — и разбежимся в разные стороны. Это надежнее всего. Хватит с меня материнской любви. А тем более — отцовской!

Вот уж чего Кармелита не ждала! Даже представить себе не могла, что услышит такие слова от Люциты. Потому и переспросила:

— Ты пришла извиниться?

— Я понимаю, тебе в это трудно поверить… Я натворила много глупостей… Ничего не поделаешь — горячая кровь… Мама говорит, что я вся в Мирчу, в отца.

— Но почему… Почему ты решила прийти ко мне?

— Ревность — не лучший советчик, она меня совсем измучила. Я устала, страшно устала от нашей войны…

— Я никогда с тобой не воевала…

— Знаю. Именно поэтому я хочу мира, хочу, чтобы мы стали сестрами.

— Правда?

— Да. Очень…

Кармелита качнула головой, как бы не соглашаясь, то ли с Люцитой, то ли с собой…

— И все же… Мне трудно поверить в то, что сейчас происходит.

— Ты права, — проникновенно сказала Люци-та. — Есть еще одна причина, очень важная… Я очень люблю свою мать и хочу ей счастья. И насчет сестер… это неслучайно сказано. Когда наши родители поженятся, мы ведь действительно станем сводными сестрами.

— Знаю… Я сама часто думала об этом.

— И что-то надумана? — Да.

— Что?

— Надумала… Глупо нам ссориться.

— Тогда… Тогда, может быть, ты простишь меня?

— Уже простила! — сказала Кармелита и с необычайной искренностью обняла свою новую сестру.

Люцита почувствовала, что сердце ее разрывается надвое. Она одинаково честно говорила о том, что не хочет войны, — вслух, и о том, что желает скорейшего выполнения Рычем его страшного обещания, — мысленно.

Человеческое сердце странная штука — оно часто совмещает несовместимое.

Как назвать то, что произошло у него со Светой? И как теперь к ней относиться? По-прежнему, как к сестре, вряд ли получится. И как разобраться в самом себе?..

На бегу между разными делами Максим решил заглянуть к Палычу. И уже зайдя в котельную, поздоровавшись, понял, что не знает, как начать разговор. Пришлось делать заход издалека:

— Палыч, поговорить с тобой хочу.

— О чем? — заинтересовался старик.

— О тебе.

Палыч внимательно всмотрелся. Вид у парня был несчастный, обиженный…

— Не понимаю, Максимка, почему со мной… Я-то тебя чем обидел?

— Да ну, Палыч, что ж я, барышня кисейная? Прихожу только когда обида мучает? Нет, не в этом дело. Знаешь, просто я должен кое в чем разобраться…

Палыч одобрительно махнул рукой:

— Говори.

Вот оно — самое страшное слово: “говори”. А что тут скажешь…

— Палыч, вот объясни мне: ты все время один и один… Так ведь?

— Ну так.

— Сидишь в этой своей котельной… А тебе никогда от одиночества на стенку лезть не хотелось?

— …Ну, хотелось, — не сразу ответил Палыч. — Только, если честно, привык я к одиночеству. За столько-то лет…

— Спасибо. Обнадежил. Лет через сорок и я привыкну, может быть… — путано и как-то вразброс сказал Максим. — А поначалу, как оно?..

Палыч хмыкнул:

— Поначалу, это, что ли, после того, как я с Рубиной расстался?

— Да.

— Тяжело было, — вздохнул Палыч.

— Жениться не хотел?

— Да может, и хотел, только не сложилось у меня как-то… С другими-то…

Максим вздохнул с облегчением. Вот, кажется, вырулили на нужную тему:

— Значит, “другие” все-таки были?

— Ах, вот ты о чем! — сказал Палыч озадаченно. — Ну-ка рассказывай, что у тебя стряслось…

— Так я как раз и стараюсь понять, что же у меня стряслось. Точнее, что же я натворил.

— Ну, и что там?

— Кармелита ведь окончательно замуж выходит. А у меня друг есть… была… есть… Света. Знаешь?

— А как же. Она в твоих жизненных приключениях уже как-то встречалась. Так сказать, сообщником.

- “Сообщником”! Палыч, ну у тебя сегодня и словечки! Ты что, Уголовного кодекса начитался?

— Нет, Максимка, это просто ты сегодня выглядишь так, будто страшное преступление совершил.

— Ну, Палыч, — по-детски обиделся Максим. — Я к тебе с таким делом, а ты… В общем, получается, что со Светой мы теперь, ну, в общем, больше, чем друзья…

— Вот как… Понятно. Даже не знаю… Может, это и к лучшему.

— В смысле?

— Клин клином вышибают… Хотя, конечно, жаль, что вам с Кармелитой расстаться пришлось.

— Нормально! А разве не ты мне говорил: брось ее, оставь, не дури.

— Говорить-то говорил, только в душе надеялся, что вы всех одолеете, пересилите.

— Ой, не трави душу, Палыч! Не могу я ее забыть! Никак. Не получается. Хочу — но не могу!

— Я тебя хорошо понимаю. Тут дело такое. Одного хотения мало. Вот только…

— Что “только”?

— Светку жалко. Она ж к тебе, наверно, со всей душой, а ты, получается, ее используешь. — Максим возмущенно вскинулся, но Палыч поспешил успокоить его уточнением: — Как лекарство…

— Вот оттого у меня сердце и болит. Не хочу себя подонком чувствовать. Ас другой стороны, ведь можно сказать, что и она меня тоже как лекарство использует. Ведь ей сейчас тоже не сладко, она с Антоном поссорилась…

— Ну, тогда считай, что у вас полное равноправие. Вы помогли друг другу-Вот и все.

Максим вздохнул с облегчением. Так, будто слова Палыча дали ему индульгенцию. И только он собрался уходить, как Палыч опять тормознул его:

— Только, Максим, ты все же это… Поосторожней будь. Не обидь ее.

— Да ты что! Я ж никогда ей дурного слова не скажу!

— Не про то я говорю.

Оба замолкли, собираясь с мыслями.

— Понимаешь, Максимка, есть правила, которые любой уважающий себя мужчина соблюдать должен…

— Это что ж за правила?

— А сам не знаешь? Чтоб ей больно не сделать… Да и самому себе. Чтоб в порядке чувствовать. Ну, уважать, в смысле… Ее и себя. Хорошо бы теперь цветы дарить, в кино водить — ухаживать одним словом… Проявлять… если не любовь, так хотя б уважение!

Когда отовсюду одни неприятности, всегда очень хочется хоть чему-то порадоваться. Примирение с Люцитой стало для Кармелиты той самой долгожданной радостью, которая хоть немного разогнала тоску последних дней. И опять появилась какая-то глупая, наивная вера, что все будет хорошо. Непонятно, как, когда, отчего и с кем, но хорошо. Непременно хорошо! Если уж Люцита пришла да сама повинилась, значит, и все остальное в мире не так уж плохо и несправедливо.

И вспомнилась тогда другая несправедливость. Ведь Кармелита сама подружку свою лучшую, Свету, крепко обидела. Обвинила бог знает в чем. Истерику закатила, портрет изрезала. Попросту говоря, все свое горе, все плохое настроение излила (а эскизы подправленные к спектаклю, между прочим, забрала, и даже заказ уже сделала). В общем, нехорошо это, не по-дружески.

Нужно срочно ехать к Свете!

А Света, конечно, обрадовалась приезду Кармелиты. Но и встревожилась, внутренне как-то напряглась. Все-таки очень многое изменилось с тех пор, как они в последний раз виделись.

Но все же подруги радостно обнялись при встрече.

— Света, ты прости меня, что я изрезала портрет. Конечно же, я не должна была этого делать. Глупо так получилось. Он — хороший, очень хороший. А я…

— Ничего… Ладно уж, — Света лукаво улыбнулась. — Великие писатели рукописи сжигают. Великим художникам картины режут. Это нормально.

И обе расхохотались.

— А теперь, Светочка, без шуток. Когда пришла домой и еще раз внимательно рассмотрела твои эскизы, все вместе… Ты не представляешь, в каком я восторге была! И рабочие в мастерских, где я заказ сделала, тоже. Говорят, работать приятно. Сделаешь — и сам любуешься.

Света разрумянилась, потому как художника не только обидеть, но и осчастливить легко. Сказал хорошие слова — вот и все…

— В общем, — подвела итог Кармелита, целуя Свету в щечку, — я всегда знала, что у тебя великое будущее!

— Да ладно… — кокетливо засмущалась Света. — Прям уж великое. Просто большое…

И снова обе рассмеялись.

— Да-да! И не спорь, Светка! Великое! Мне со стороны виднее! Если ты мне не веришь, спроси любого — тебе все то же самое скажут!

— Все, — подтвердила погрустневшая вдруг художница. — Кроме отца…

Кармелита тоже нахмурилась:

— Вот тут я тебя понимаю. Как никто, понимаю. Отцам всегда трудно угодить… Да и не только угодить, но иногда и просто понять их. Или сделать так, чтобы тебя поняли… А-а… — цыганка безнадежно махнула рукой. — Что уж тут переживать! Расскажи лучше, как жизнь? Как дела? Знаешь, я как с тобой денек не пообщаюсь, так кажется, что сто лет не виделись.

— Да так, — туманно ответила Света. — Все хорошо, — и добавила, как бы между прочим: — Я вчера — Максима видела… Мы с ним встретились. Случайно.

— Разговаривали?

Света чуть замялась, подбирая глагол, которым бы определить, что они делали. Но, так и не подобрав его, просто ответила:

— Да…

— И как он? — подхватывая тот же невинный тон, спросила Кармелита.

— Ничего… Хотя, по-моему, очень переживает ваш разрыв…

— Ну, это его дело!

— Значит, тебе безразлично, что с ним происходит?

— Конечно, абсолютно! — ответила Кармелита, переходя на сухой канцелярский язык. — Мы с тобой уже говорили об этом. Хватит! И вообще, речь шла не обо мне, а о тебе!

— Обо мне?.. Да не только. Вот скажи, а если бы Максим начал встречаться…

— С кем? — резко спросила подруга.

— С другой девушкой?

— А у него есть другая девушка? — с наигранным равнодушием спросила Кармелита.

И снова Света не знала, как ответить. — Да не молчи ты! Скажи, что знаешь? У него есть девушка?

— Я… Я хочу сказать… Не знаю!

— Тогда почему ты сказала о другой девушке?

— Просто я подумала, что такой парень, как Максим, долго в одиночестве не останется…

Кармелита наконец-то взяла себя в руки.

— Ну что ж… Я ведь тоже выхожу замуж, а значит, эти вопросы меня не волнуют, не должны волновать…

— Не должны, но волнуют?

— Да…

Бедная Кармелита. Как ни старалась она изобразить равнодушие, ничего не получилось.

Несчастная Света. Как ни выбивала она из Кармелиты вольную для Максима, тоже все бесполезно…

Душевный ад продолжался. Казалось, Антон только тем и был занят, что выдумывал, как бы сделать матери побольнее. И это у него получалось замечательно.

Как же можно так говорить: “Хватит с меня материнской любви!”

Как?!

Тамара сдерживала себя изо всех сил, чтобы не впасть в истерику, не наброситься на сына. Спрятала боль внутрь, спросила нарочито спокойно:

— Тебе не кажется, сынок, что ты крутовато взял?

— Это только начало.

— Прелестно. Представляю себе, каким будет финал.

— Нет, мамочка, даже не представляешь. Идея у меня такая: как зам Астахова, я предлагаю ему какой-нибудь проект, для которого нужно будет развернуть большое строительство.

— Где?

— Где угодно, хотя бы на историческом для моей судьбы автосервисе. Я думаю, мне удастся убедить отца… то есть… Астахова в том, что этот проект поможет развитию всего его бизнеса.

— Да, все, что касается развития бизнеса, Астахов принимает с ходу и без вопросов, — сказала сама себе Тамара.

— Вот-вот, — подхватил ее размышления сын. — На этом я и собираюсь сыграть. Мы откроем строительную фирму. И зарегистрируем ее на подставное лицо.

— А потом, под строительство, пользуясь правом подписи, ты скачаешь деньги Астахова в эту фирму?

— Конечно! Фирма лопнула, деньги уплыли. Ну как?

— Идея замечательная, — Тамара уже не скрывала иронии. — Меня смущает только одно. Сынок, а что, тебе совсем не жалко Астахова?

Антон не захотел отвечать на вопрос.

— Я понимаю, — продолжила Тамара, — ты зол на меня, на Игоря. И мы с ним принимаем все твои условия, потому что виноваты перед тобой. Но Астахов… В чем он виноват?!

— Оставим демагогию.

— Это несправедливо! Еще же совсем недавно ты сам мне рассказывал, что он любит тебя. Как тебе больно было из-за ваших размолвок. Как ты будешь бороться за то, чтоб соответствовать его фамилии: Астахов!

— Я ошибался. Он не любит меня. Он вынужден меня любить, потому что считает своим сыном. А стоит ему узнать правду, и все изменится.

— Да ему никто не расскажет… Если, конечно, не ты сам…

Тамара сказала это — и тут же поняла свою ошибку. Нужно было утверждать, что Астахов не бросит Антона, даже если узнает правду. Но поздно: сказанного уже не вернешь.

— Никто не скажет? Почему? Сказать может кто угодно. Хоть ты, хоть Игорь! Вот ведь я же как-то узнал правду.

— Антон, но я вынуждена была рассказать. Пойми, так сложились обстоятельства…

— Мамочка, а где гарантия, что завтра не сложатся другие обстоятельства? И ты сама не расскажешь все Астахову? Или наш замечательный Игорь не разродится признанием?

Тамара ничего не смогла ответить.

— Ты же сама говорила, что не знаешь, какая будет у него реакция, если он узнает правду.

— Все-таки он благородный человек! — произнесла Тамара не очень уверенно.

Антон хорошо почувствовал эту ее неуверенность. И сказал очень твердо:

— Ну вот ты и сама все признала. Видишь, на какую тонкую ниточку ты меня подвесила? Понимаешь? Вижу, что понимаешь. А я не хочу зависеть от чьего-то благородства!