Выбор сердца

Глава 19

Завтра спектакль.

А сегодня идет репетиция. Раз-два-три. Пошли. Танец-песня-танец. Дуэт. Хор.

Пошли дети. Конферанс Бейбут. Елки-палки, как же классно он работает. Раскован, но не развязен. Так, а теперь пошли дети Розауры. И Степка с ними. И снова Бейбут. Теперь легенда. Раз-два-три-четыре.

Это трудная работа — давать концерт. Но во сто крат труднее поставить его так, чтоб уже трудно было понять, концерт или спектакль…

Да только поздно жаловаться. Она, Кармелита, взялась за эту работу и должна теперь довести ее до конца. Представьте себе тысячу маленьких разноцветных осколочков, из которых нужно собрать мозаику.

Музыку нужно совместить со светом. То и другое — с актерами, четко знающими, что и когда делать. Да что там… В конце концов, музыку тоже нужно совместить с музыкой: живую с фонограммой. Все должно быть сбито и подогнано. И чтобы нигде никакого зазора, ни во времени, ни в пространстве. Десятки людей со своими талантами, умениями, настроением, разной степенью усталости должны совпасть так, чтобы родилось Зрелище.

А тут еще Миро ходит с влюбленными глазами. И Люцита хочет быть доброй, улыбчивой, только видно, как ей трудно. Все это отвлекает. А отвлекаться нельзя. Нельзя расслабиться ни на секунду.

И Света пришла. Ее можно понять — как же не полюбоваться своими декорациями в натуральную величину. Их совсем недавно привезли из мастерской. И сразу же установили, быстро и ловко. Правда, первый раз неправильно, щиты местами перепутали. А второй раз непрочно. Все завалилось, чуть Ваську не пришибло. Розаура мужикам накостыляла. Так что в третий раз все было как в сказке, мужицкой такой сказке: сделали просто и прочно.

Вот только лучше бы Светка помолчала. Ну, или поменьше говорила. И уж, по крайней мере, не спрашивала бы, можно ли ей завтра прийти с Максимом?

Светочка, родная, конечно, можно. Мне, вообще, какое дело?

Боже, как болит сердце. Но нельзя расслабляться, нельзя отвлекаться. Значит, и боль нужно использовать, переплавить ее в злость, а уж ту — в кураж.

И… раз-два-три.

Завтра спектакль.

Как только репетиция закончилась, Люцита поехала в табор, отдохнуть, выспаться. Сонливость совсем одолела, прямо-таки с ног валила. Да и не странно. То всю ночь дежурила, выслеживая Баро. То репетиции накатили так, что не продохнуть.

Но только она заснула, как почувствовала рядом чье-то чужое, тяжелое дыхание. Вскочила в испуге:

— Кто здесь?

— Угадай.

— Рыч? Будешь так приходить, я решу, что это Кармелита меня заказала, а не я ее.

— Шутишь… Это хорошо. Это мне нравится. Значит, не боишься.

— Не боюсь. Ничего не боюсь.

— Вот и славно. Давай тогда начнем наши дела решать. Дальше тянуть некуда. Завтра я заказ выполню. А сегодня, стало быть, нужно золото забрать. Ты ж все темнишь, так мне место и не назвала…

— И не назову, пока ты свое дело не сделаешь.

— Э-э-э, нет, — голос у Рыча стал злой, с хрипотцой. — Не пойдет так, девочка. Что за спор? Сначала деньги, потом — заказ. Ты же знаешь, цыгане не обманывают.

— Нет, Рыч! Тебя твой хозяин, с которым ты столько лет проработал, выгнал, а ты хочешь, чтоб я тебе поверила. Нет!

— Так! — Рыч совсем взбесился, схватил ее за шею. — Слушай меня. И внимательно. Ты мне скажешь. Ясно?

Но увидев ее глаза, такие же злые, как у него, и такие же непокорные, опять решил сменить кнут на пряник.

— Ты можешь мне верить. Именно потому, что хозяин вот так меня выгнал, можешь. Я так его ненавижу. Так…

Люцита пристально всмотрелась в его глаза. И поверила.

— Хорошо. Только руку с шеи убери. А то слова добрые говоришь, а душить продолжаешь.

— Извини, — Рыч убрал руку. — За золотом глухой ночью пойдем.

— Да ты что? Я же не высплюсь. Выглядеть буду ужасно. А у меня премьера!..

— Ничего. Как вернемся, еще доспишь свое. После хорошей прогулки сон самый сладкий. А до рассвета мы будем неразлучны.

— С какой стати?! — яростно блеснула глазами Люцита.

— Нужно. Хорошая подготовка никогда не помешает. Сейчас пойдем в театр. Будем репетировать смерть твоей лучшей подруги.

С лицом совершенно героическим и заплетающимися ногами Сашка вошел в кафешку к Маргоше. Долго нежно смотрел на выразительную Маргоши-ну спину. А когда она повернулась к нему не менее выразительной грудью, многозначительно сказал:

— Здравствуйте.

— Саш, ты чего, со мной уже на “вы”?

Эх, Марго — Марго, не понять тебе возвышенного настроения артиста перед Большой Премьерой.;

— Маргошенька, дай мне, пожалуйста, минера-лочки. Без газа. Как обычно.

— Ой, Сашка, с тобой точно чего-то случилось. Ты уж определись: тебе воду или “как обычно”? Или ты хочешь сказать, что я пиво водой разбавляю? Так тогда вообще ничего не получишь!

— Что ты, Маргошечка?! У тебя всегда замечательное пиво! Но мне ж сегодня нельзя. Я ж завтра артист. Так что — воду.

— Тебе воду как, с воблой? Или без ничего?

— Ну какая вобла? Она же мне связки раздерет.

— Так ты ее пивком.

Вот баба дурная, ни хрена не понимает. Сашка почувствовал, как возвышенное настроение понемногу улетучивается.

— Нельзя ж, говорю тебе!

— Чего это? Чего это тебе сегодня нельзя пива? Всегда можно было, а сегодня нельзя? А?

— Да потому что то были репетиции, а завтра премьера! Так что, сама понимаешь… голос надо беречь.

И Сашка начал с чувством, мелкими глотками, пить воду.

— Вот оно что… — осознала Маргоша. — А я уж думала, у цыган новый закон появился — сухой!

Смешно сказала. Сашка рассмеялся. И величественная шелуха с него сама собой спала.

— Маргошечка, так ты придешь завтра меня послушать?

— А ты хочешь? Сашка кивнул.

— Ну, тогда постараюсь.

— Если честно, Маргоша… — заговорил вдруг Сашка с видом совершенно заговорщицким. — Я очень волнуюсь. Может, порепетируем?

— Где? Здесь, что ли? Самое место!

— Ну зачем же здесь? — многозначительно улыбнулся цыган. — Можно, например, лошадок навестить. У нас в конюшне акустика во какая!

Люцита и Рыч зашли в пустой театр.

О, милые нравы маленьких провинциальных городов. В здании театра даже охранника не было. Он просто запирался на ключ, как обычный частный дом. И Рыч, когда еще был охранником, на всякий случай сделал для себя копию ключей. Мало ли что, а вдруг пригодится?

И вот пригодилось.

В зале и в фойе свет включать не стали. Вдруг кто с улицы увидит.

Шли в темноте, держась за руки. От мысли, что они здесь вдвоем и никого рядом нет, ладони рук у обоих вспотели. Но когда добрались до закулисья и Рыч наконец-то включил свет, Люцита рывком вырвала свою руку из его ладони.

Изнутри, при закрытом занавесе, сцена выглядела совсем иначе — вещь в себе.

Рыч нашел щит, в который мечутся ножи. Вытащил его в центр сцены.

— Значит, у этого щита будет стоять Кармелита?

— Конечно, где же еще ей стоять?

Рыч нашел ящик с ножами Миро. Открыл его, зловеще улыбнулся. Люцита похолодела:

— Рыч, я боюсь.

— А кто мне полчаса назад хвалился — “ничего не боюсь”… Поздно бояться. Иди к щиту!

Деревянной неестественной походкой, как кукла-марионетка, Люцита пошла к щиту. Встала к нему. Рыч достал из ящичка первый нож.

— Встань как она.

— Ты что, ножи в меня кидать собрался? С ума сошел?

— А что такого? Под ножами Миро ты стоишь? Постоишь и под моими. Или боишься?

— Боюсь. Я Миро с детства знаю. Я доверяю ему. А тебе я не верю.

“Очи черные, очи страстные…” — пропела Маргоша в конюшне. Но дерево, сено да лошадиные упругие тела поглотили весь звук.

— Ну и где тут акустика? — спросила Маргоша, развернувшись к Сашке.

— Зато мягко, — ответил он, по-обезьяньи доставая соломинки, застрявшие в ее волосах.

Марго встала с копны сена, тщательно отряхнула свое платье.

— Ой, ну все, Сашка, все. Мне пора.

Сашка тоже встал, не желая отпускать ее ни на секунду.

— А может…

— Нет, не может!

— Жаль…

— Чего тебе жаль?

— Что наша репетиция так быстро закончилась. И не попели толком.

— С тобой, Сашка, только одно дело толком получается…

— А то!

— И другими делами тебе, похоже, вообще заниматься не стоит.

— Артиста каждый обидеть может. А у меня, между прочим, завтра премьера! Нет чтоб поддержать…

— Тебе ли переживать, с твоим-то голосом! Поешь ты хорошо! Главное, музыку слушай и не волнуйся.

— Скажи, а ты придешь на представление?

— Постараюсь.

- “Постараюсь” — это не ответ. Ты мне скажи, придешь точно?

— Hv ладно, приду. Давай контрамарку. Сашка изумленно уставился на Маргошу.

— Чего?.. Чего давать-то?

— Ну, контрамарку! Приглашение на концерт. Или ты хочешь, чтобы я сама себе билет покупала?

— Да нет, Маргоша, конечно же, нет. Я тебя приглашаю. Вот тебе моя контрамарка, — Сашка поцеловал ее в губы. — А вот контргайка, — поцеловал в шею. — И все прочие контры.

С этим словами он опять завалил ее на копну сена. И зачем только платье отряхивала?

Рыч медленно подошел к Люците.

— Если боишься, это уже твои проблемы. Стой как обычно и ни о чем не думай.

Его взгляд упал на режиссерский мелок, лежащий в углу на полу (с помощью такого мела постановщики размечают, где кому стоять и куда двигаться). Рыч поднял мел и обвел контур фигуры девушки. При этом рука его, как бы случайно, несколько раз коснулась ее.

Люциту как током ударило!

В своей любви к Миро она ведь и вправду совсем забыла, что в мире есть другие люди, другие мужчины. Люцита погнала прочь эту ненужную, глупую и совсем несвоевременную мысль. Но нет ничего бессмысленней, чем приказывать себе: “Не думай о…”

Почувствовав, что с ней происходит, Рыч потянулся к ней. Но Люцита сразу же прикрыла губы рукой.

— Даже не думай. У нас тут другая репетиция. Делом займись!

— Да не бойся ты, что ж я, совсем… — обиженно сказал Рыч. — Не трону, если сама не захочешь.

— Не захочу!

— Вот и хорошо. Договорились. Ладно, давай делом заниматься. Иди к рубильнику.

— Зачем нам рубильник?

— А ты что думаешь? Я на глазах у всего города нож в нее брошу и спокойно дам себя схватить?

— Рыч, не заносись, объясни все как следует. Говори, что я должна делать?

— Считать ножи, которые я буду метать. Люцита подошла к рубильнику.

— Ну как, видишь меня?

Рыч прошелся по сцене, заглянул во все закоулки и самые дальние углы закулисья. Рубильник расположили на редкость удачно: в закутке, огорожен-ном какими-то ящиками, занавесками — Совсем не вижу. Значит так, я теперь буду бросать ножи, а ты считай по звуку. И после шестого броска вырубаешь свет во всем здании, чтобы я мог уйти незамеченным.

— План хороший, но ничего не выйдет.

— Это еще почему?

— Да потому, что я… Я с детства боюсь электричества и не умею пользоваться рубильником.

Рыч подошел к ней и… расхохотался. Беззлобно и совершенно искренне:

— Ну женщины! Ну… Рубильником пользоваться не умеет! Ну, конечно, откуда в таборе рубильники!

Люцита крикнула голосом обиженного ребенка:

— Прекрати! В меня однажды молния чуть не попала, совсем рядом ударила, вот я и боюсь.

— Ладно-ладно. Здесь-то молнии не будет. Не бойся, — и чтоб слова его звучали убедительней, добавил: — Или ты в этой жизни будешь бояться не только электричества. Смотри: вот так включено, так — выключено. Для особо понятливых вот написано: “вкл” и “выкл”. Все, я пошел на сцену.

Люцита аккуратненько тронула рубильник пальцем, потом крепко взялась за ручку.

— Готова? — громко спросил Рыч со сцены.

— Готова!

— Тогда начинаем. Считай удары и после шестого гаси свет.

— Раз! — Нож воткнулся в щит, аккурат в меловую линию, нарисованную Рычем. Два! Три! Четыре!

Лять! Шесть! — Все шесть ножей попали точно в цель, по контуру меловой фигурки.

Рыч сделал небольшую паузу. И бросил седьмой нож.

— Семь!

Свет погас как раз в тот момент, когда нож вонзился в щит, именно в то место, где должно быть измученное сердце Кармелиты.

— Ну вот, порядок, — прохрипел Рыч. — А теперь можно и за золотишком сходить.

Неведомая сила потянула Баро к портрету Рады. Да, вот именно этой ночью, в это мгновение он должен поговорить с ней, накануне своей второй свадьбы, он обязательно должен поговорить с ней!

Рамир подошел к портрету, поцеловал его в губы и начал рассказывать:

— Вот такие дела, Радочка. Жил я без тебя, сколько мог. Только совсем мне трудно одному стало. Постарел, наверно. Сердце в одиночестве от тоски просто разрывается. И показать никому ничего нельзя — скажут: “Слабак. А ведь барон, главный!”

В лице фотографической, навечно молодой Рады что-то неуловимо изменилось, дрогнули губы. И вдруг Баро отчетливо услышал ее негромкий шепот: “Езжай к золоту, в схорон, на кладбище…”

Не медля ни секунды, Зарецкий побежал к своей машине.

Что за темень, хоть глаз выколи! Рыч с Люцитой пробирались на кладбище. Надежный японский фонарик, как мог, осветлял их дорогу, но в условиях российского бездорожья и это не очень помогало. Оба мысленно посочувствовали Сашке, который здесь, на кладбище, дольше всех дежурил, когда гаджо на могилы предков покушались. И все небось один, все один. А тут… Ну и места. Страшновато…

Люцита крепко держала Рыча за мускулистую, мужицкую руку. Видели б ее сейчас таборные: незамужнюю девку, ночью, да в компании с мужиком…

Правда, по сравнению с теми преступлениями, что они с этим мужиком замыслили, ночная кладбищенская прогулка сама по себе — невинная шалость.

Подошли к воротам кладбища. Нунадоже!.. После всех тех разборок цыгане навели тут полный марафет — все починили, покрасили, фонари установили. Но какие-то шкодники опять все загадили — фонари побили, ворота грязью изгваздали. Да что ж у нас за народ такой!

Рыч покачал головой, нахмурился. И тут же чуть не расхохотался, поймав себя на логичной и правильной до недавних пор мысли: “Непорядок! Надо будет обо всем Баро рассказать!..” Сам же свои благородные позывы и отшил: “Теперь — не мое это дело. Да и вообще… Чего ему рассказывать, он же сам сюда приходил на полнолуние — стало быть, видел!..”

И вдруг!

Из-за поворота на сумасшедшей скорости вынырнула какая-то машина. Рыч и Люцита, ослепленные фарами, все же успели нырнуть за забор.

Водитель хлопнул дверью, пискнула сигнализация, и вот уже приехавший прошел, перекрестившись, ворота кладбища.

Даже в абсолютной темноте Рыч понял, кто пришел. Баро! Зачем? Почему? Неужели ему кто-то накапал, что на золото покушаются? Уж не Люцита ли настучала?! Рыч крепко сжал ее руку.

Она чуть не взвизгнула от боли, но сдержалась, чувствуя, что Зарецкий где-то рядом.

Баро прошел мимо них, не заметив. Направился прямиком к склепу. И через несколько мгновений…

В склепе Баро долго молча сидел у священного золота. Ничего не происходило. Он встал и пошел к выходу.

В ту же секунду склеп озарился мягким, белесым свечением. И он услышал:

— Рамир.

Баро вздрогнул от неожиданности, обернулся на голос. Увидел ее, свою любимую женушку. Медленно подошел к ней. И спросил, все еще не веря себе:

— Рада?!

От нее исходило неземное, ангельское сияние.

— Здравствуй, Рамир!

— Здравствуй, Рада… Здравствуй… Ты не представляешь, как я тосковал по тебе. Какое счастье, что ты наконец ко мне пришла!

— Я тоже тосковала, Рамир. Но нам нельзя видеться… Мертвые не должны приходить к живым.

— Я знаю. Но почему ты пришла… И именно сейчас?

— Твоя жизнь должна сильно измениться.

— Да… Я хочу повиниться перед тобой… Впервые после твоей смерти в моей жизни появилась женщина.

— Счастья тебе, Рамир. Я очень хочу, чтобы ты был счастлив, чтобы в твою жизнь наконец вошел покой.

— Но больше всего меня беспокоит наша дочь… Мне трудно в одиночку с ней справиться. Иногда я бываю слишком суров…

— О какой дочери ты говоришь?

Баро застыл, как воск. Что за вопрос? Дикий, непонятный, страшный…

— О нашей дочери, Радочка.

— Наша дочь мертва…

— Что?! Как мертва?!

Призрак Рады начал таять, как утренний туман.

— Рада! Рада! Рада!!! — закричал он, пытаясь остановить ее, задержать в этом мире хоть на миг.

Но Рада исчезла.

В ужасе Баро схватился за голову, побежал к машине.

Звук мотора растаял вдалеке.

— Ты видел? — дрожащим голосом спросила Лю-цита, показывая в сторону склепа.

Рыч не сразу ответил. Понял, что в этой ситуации из них двоих кто-то должен оставаться мужчиной. Скорее всего — он. Сказал максимально равнодушно, даже слегка грубовато:

— Что видел-то?

— Ну это… свет из склепа.

— Подумаешь… Лампочку включил — и всех де-лов!

— Нет, Рыч, я, слава богу, знаю, как лампочка горит, а это другое… Может, пойдем отсюда? Не будет нам удачи от того, что мы надумали.

— Поздно уже. Решили — значит надо делать, а не бабские истерики закатывать. Все! Пошли к склепу!

По дороге Баро чудом не скатился в кювет, не въехал в какое-нибудь придорожное дерево.

Вбежал в свой дом и, не закрывая дверь, бросился наверх, в спальню Кармелиты. Широко распахнул дверь. Включил свет. Закричал:

— Доченька!

Кармелита с трудом разлепила сонные глаза:

— Ты чего, пап?

— Доченька… Ты…

— Да что такое, папа?!

Баро упал на колени перед кроватью и зарылся головой в одеяло:

— Доченька…

— Ну что с тобой, папочка!

Баро поднял голову, схватил ее лицо в свои руки и начал повторять, как сумасшедший:

— Доченька… доченька… доченька…

— Папа, успокойся… Вот твоя дочка. Все хорошо, все в порядке.

Баро встал с колен, утер слезы, переместился в кресло.

— Пап, не пугай меня… Расскажи… расскажи мне, что случилось?

— Да ничего, доченька, ничего, все нормально… Рамир полностью взял себя в руки.

— Но почему ты ворвался ко мне, как безумный, разбудил, напугал…

Баро наконец-то смог выдавить из себя что-то похожее на улыбку.

— Ой, честно говоря, я и сам ужасно испугался… Дурак старый…

— Чего напугался?

— Да так, дочка, просто привиделось. Теперь все хорошо… А тогда почудилось… сердце сжалось, накатил страх, захотелось увидеть тебя. Убедиться, что все в порядке.

Кармелита вскочила, как была, в ночной рубашке. Обняла отца: Л

— Ой, папка-папка! Ну, ты, наверное, совсем заработался. Очень устал…

— Наверное… Знаешь, Кармелита, мы часто ссоримся, кричим другнадруга… Я бываю не прав. И ты, и я. Но глупости все это. Есть что-то более важное. Что-то самое главное… Путаюсь я. Совсем не умею говорить о таком… Но ты понимаешь, о чем я?

— Понимаю, — очень серьезно сказала дочь.

— Я так давно не говорил тебе, как люблю тебя.

— Я тоже… Знаешь, как я люблю тебя, папа?

— Знаю, сокровище мое. Ты самое драгоценное, что есть у меня в жизни. Прости, что я тебя разбудил…

— Ну? И где? Где этот тайник? Интересно, каков он там?

Рыч направился к склепу, но Люцита вдруг вцепилась в его руку.

— Ну зачем тебе этот слиток? Не ходи туда, не нужно. Пусть он останется здесь.

Рыч остановился в недоумении, посмотрел на Люциту.

— Сбрендила, что ли? А-а, Люцита?

— Оставь эту затею, пока не поздно…

— Поздно! Мы уже слишком далеко зашли. Вот до мертвых добрались. А кроме них тут некому защитить золотишко.

— Рыч! Но это же не просто золото… Ты же цыган, должен понимать — это святыня нашего рода! А ты… ты… покушаешься на святыню.

— А жизнь Кармелиты — не святыня?! Кончай истерику. Для меня больше нет святынь! Единственное, что свято, — месть! И я не отступлю! Я сделаю так, что Баро будет долго меня помнить.

— Но ты же не у Баро воруешь, ты воруешь у всего рода!

— Если у самой кишка тонка, хоть мне не мешай! — Рыч наконец-то сумел оторвать ее руку от своей. — Не суйся не в свое дело, женщина…

— Нет, это мое дело! Потому что ты изгой нашего рода, а я нет. И я не хочу накликать на себя беду!

— Только не говори мне, что веришь, будто этот брусок защищает весь табор от бед.

— Можно подумать, ты не веришь в это? Да? Не веришь? А почему ты посягаешь именно на это золото?

— Потому, что оно очень важно для Баро, а я хочу посильнее его ужалить.

— Ну тогда залезь к нему в дом и убей его дочь! Потому что это самое дорогое, что у него есть.

— Дойдет и до этого. А пока… — Рыч вошел в склеп.

Люцита осталась снаружи. И через несколько секунд услышала торжествующий крик:

— Есть! Есть! Вот оно! Ну все, Баро, теперь ты у меня в руках!..

Баро успокоился. Почти успокоился.

Постоял у дверей комнаты, где спит до завтрашнего дня, до замужества, Земфира. Приоткрыл дверь, послушал ее тихое, едва слышное сонное сопение. На душе стало чуть легче.

Вернулся в свою комнату, подошел к портрету Рады, посмотрел в ее глаза.

— Рада! Радочка! Помоги мне понять, что ты хотела сказать? Помоги мне!

Но Рада на этот раз ничего не сказала.

— Перепугала меня так, что сам чуть не помер. Жива наша дочь, жива. Сам проверял. Или… Неужели… Может, ей завтра что-то грозит?..

Рыч вышел из склепа и направился к кладбищенским воротам. В руках у него была приятно тяжелая, заранее припасенная сумка. Цыган весело, как старой подружке, подмигнул Люците:

— Отлично. Ну все! Теперь начнется у Баро веселая жизнь!

— Неужели в тебе столько ненависти к Баро, что ты готов на предательство? — спросила Люцита, стараясь поспеть за его широким шагом.

— Я его не предавал. Он сам виноват!

— Ты предаешь цыган, ты предаешь всех нас. Неужели тебя совесть не мучает?

— Ты же сама сказала, что я изгой. А для изгоя нет законов, нет традиций… И угрызений совести тоже нет.

Люцита перестала бежать за ним, только крикнула вслед:

— Не забывай, ты еще кое-что мне должен.

— Что? — с нарочитой наивностью спросил Рыч.

— Ты должен мне жизнь Кармелиты.