Выбор сердца

Глава 1

Неторопливым приволжским ручьем текло время. Тихий, сонный Управск, взбудораженный резонансным, как говорят в столицах, судебным разбирательством, успокоился.

Но не весь.

Астахов, как ребенок, радовался чудесному освобождению Максима. И все приставал к Форсу с вопросом, не следует ли поднять гонорар. Но Леонид Вячеславович умел при острой необходимости казаться благородным и практически бескорыстным. “Да что Вы! Николай Андреич! Не стоит обо мне так беспокоиться, ей-богу! — отвечал он смеясь. — Вы и так заплатили по ставке какого-нибудь доисторического Кони или Плевако. Куда ж еще больше!” Астахов же вновь всем и каждому рассказывал, как ловко Форс выстроил стратегию защиты и как вовремя нашел и вытащил козырную карту — охранника Рыча, свидетеля невиновности Максима.

А вот Тамара лишь криво улыбалась, в сотый раз слушая все эти россказни. Очень уж красиво и правдоподобно представляла она спокойную жизнь своей семьи после осуждения Орлова. Но теперь все вернулось на круги своя: Астахов Антона не замечает, говорит только о Максиме. Антон же, наивный мальчик, живет как жил, как будто ничего не произошло!

В конце концов Тамара не сдержалась — уж очень много боли и тревоги в душе накопилось, — позвала сына:

— Антон!

— Что, мама? — недовольно скривился тот. “Небось торопится куда-то”, - подумала Тамара.

— Антоша, нам нужно поговорить.

— О чем?

— Да не о чем, а о ком! О Максиме. Пройди в мой кабинет.

Антон состроил недоуменную мордаху, закрыл дверь и плюхнулся в кресло:

— Маман, ну чего ты? Я тороплюсь.

— Сынок, суд закончился, время идет. А тут… Неужели ты не видишь, какая неприятная ситуация складывается?

Антон удивился еще больше. Что неприятного могла найти мама в окружающей жизни? Все замечательно. Отец окончательно утвердил его своим заместителем, со Светой, вроде бы, отношения наладились, да и вообще…

— Антоша — Антоша, — вздохнула Тамара. — Неужели ты не понимаешь, что после триумфального освобождения Максима отец опять возьмет его на работу?

— Ну-у-у, — важно протянул Антон. — Это мы еще посмотрим. Я лично, как заместитель генерального директора, буду против!

— И что это тебе даст? Отец только разозлится на тебя.

Антон озадачился впервые за весь разговор:

— Подожди-подожди… но он же не может не прислушаться к мнению своего зама. И сына…

— Да будь ты хоть трижды сыном и дважды замом, он поступит по-своему. И ты это прекрасно знаешь.

— М-да. И что же мне делать? Просто терпеть?

— Нет, сынок, не надо терпеть. Нужно его опередить.

— В смысле?

Тамара обстоятельно, как учительница, начала пояснять:

— Антон, если возвращение Максима неизбежно, то ты должен проявить инициативу и, как зам генерального, пригласить Максима на работу прежде, чем это сделает отец.

— Я все равно не понимаю! Зачем мне это надо?!

— А затем, что в будущем это дает тебе большие преимущества.

— Какие преимущества?

— Во-первых, ты повысишь свою значимость в глазах Максима. Во-вторых, что важнее, пусть Максим помнит, что ты дал ему работу. Ты… а не Астахов!

Антон задумался. Что ж, действительно, как ни крути сложившуюся ситуацию, а мама права, получается, со всех сторон права. А он, Антон, что-то слишком расслабился — в мире бизнеса это непозволительно. Сожрут. Или, в лучшем случае, подомнут. А потом все равно сожрут!

— Слушай, мама, отличная мысль. Правда, отличная. Спасибо. Ты у меня просто гений.

Тамара довольно улыбнулась — наконец-то удалось достучаться до сына.

К возвращению Максима Палыч, как мог, привел в порядок котельную. Взял у девчонок в гостинице яркие буклеты, намазал клеем-бустилатом и упрятал под них самые большие пятна на стене. Выглядело это немного по-детски, наивно, но очень трогательно.

Прежде всего Максим улегся на свой матрас и как следует выспался. Палыч после этого еще подшучивал: “Эх, Максимка, что ж ты, в тюрьме выспаться не мог? Сколько ж у тебя там свободного времени было!”

Максим подумал, а потом грустно ответил: “Нет, Палыч, не мог, совсем не мог, потому что время в тюрьме СВОБОДНЫМ не бывает…” И такая боль была в его глазах, что старик перестал шутить, понял: весь срок, запрошенный прокурором, Максим мысленно уже отсидел, когда стоял на своем: “ничего не знаю, ничего не делал, ничего не видел…”.

Потом опять пошли всегдашние ремонты ветхого гостиничного оборудования, и Максим остался один. Точнее, не один, а наедине с портретом Кармелиты. Видели бы эту картину все, кто говорил о полнейшей и неизлечимой бездарности Светы! Было в этой работе не только портретное сходство, а нечто гораздо более важное: будто заглянула художница в самую душу Кармелиты.

Максим смотрел на ее лицо и чувствовал, как сами собой наполняются соленой жидкостью глаза. Чтоб не расплакаться (не по-мужски!), он кусал губы, потряхивал головой. И в конце концов подавлял намечавшийся поток слез. Но от этого только хуже становилось. Невыплаканное горе тяжелым осадком заполняло сердце, и Максиму снова хотелось спать. А в сон в последнее время ои уходил с радостью.

Просыпался же, когда возвращался Палыч. Старик очень расстраивался из-за того, что неосторожностью своей тревожил друга. Ведь входил вроде бы так тихонько-тихонько. А на ж тебе — разбудил человека. “Не грусти, Палыч, — успокаивал его Максим. — Это не ты такой неловкий, это я в тюрьме таким чутким стал. Я там от любого шороха или шевеления просыпался”.

Иногда Палыч, как и все в городе, с восторгом вспоминал суд, особенно последнюю речь Форса:

— Слушай, а твой адвокат, какой же он молодец! Как все правильно… как, понимаешь, акценты все расставил. Я тут давеча, — Палыч кивнул на книжную полку, — воспоминания о великом дореволюционном адвокате Кони перечитывал. Очень много совпадений нашел. Талантище. Это ж надо так сказать, что… знаешь, враги твои, и те не могли ничего… ну, не нашли, что возразить!

Максим тяжело вздохнул:

— Да уж, Палыч. С врагами все понятно… а что вот мне теперь… с друзьями делать?..

Палыч помрачнел:

— Ну ты что? Ты уже сомневаешься в друзьях, что ли?

— Нет, в друзьях я не сомневаюсь, но я не мог подумать, что основным свидетелем в мою защиту будет охранник Зарецкого. Такой вот дружок у меня нашелся.

— Да-а-а… Вы же с ним, кажется, дрались. И не раз…

— Дрались… И не просто дрались…

— Ну так ты и не осуждай его. Охранник — работа такая. Человек подневольный. Каким бы он распрекрасным ни был, а скажет ему хозяин “фас!” — и бросится на кого велено. Важнее, что, когда до главного дошло, он всю правду сказал! Пусть даже по приказу хозяина цыганского.

— Ладно, Палыч, хватит. Не хочу я больше про суд говорить. И про цыган — не хочу, и ни про что… Просто хочется пожить, поработать. Устал я от любви этой…

— И то верно. И вообще. Будем считать, что твоя черная полоса закончилась. Теперь надо думать о будущем. Что делать собираешься?

— Сначала о том, чего не собираюсь. Прежде всего, думаю держаться подальше от цыган.

— Максимка, да ты на глазах умнеешь! Я ж тебе всегда это говорил. Только ты никогда меня не слушал!

— Ну ладно, не ворчи. Правдулюди говорят: пока свои шишки не набьешь, ни за что не поймешь, как нужно… А еще — если серьезно — я хочу… — Максим замялся. — Хочу к Николаю Андреевичу сходить.

— К боссу своему?

— К бывшему.

— Э, нет. Боссы бывшими не бывают. Это как олимпийский чемпион — звание на всю жизнь. А вообще мысль правильная. Сходи, обязательно сходи. Как он, Астахов этот, хорошо о тебе на суде говорил! Его, правда, обвинитель сбивал, зараза. Но он все равно очень старался.

— Вот я и хочу сходить, спасибо сказать.

— Может, он тебя и на работу обратно возьмет.

— Ну, об этом рано еще говорить. Да и самому проситься… Трудно мне это, очень как-то… поперек меня.

— А ты чуток разверни — и будет не поперек, а вдоль тебя. Ничего не трудно! Вон, плохие люди все время как-то сговариваются! Почему ж хорошие поладить не могут? Скажи ему, скажи! Должен взять!

Баро и Бейбут столько раз договаривались о свадьбе, что стали уж настоящими профессионалами этого дела, просто свахи в штанах. И что самое интересное — всегда у них находился какой-нибудь свежий повод, чтобы если уж и не поругаться, то хоть бы попрепираться немного.

Вот и на этот раз искать повод долго не пришлось. Он как-то сам собой нашелся. Только оба сели за столик, только взяли по большой чашке духмяного кофе, только начали разговор… Баро едва успел сказать: “Что, ромалэ Бейбут, продолжим подготовку к свадьбе? Здесь же и отметим…” — как Бейбут его перебил:

— Э, Баро, не торопись! Во все времена цыганская свадьба справлялась на территории жениха.

— Бейбут, я все понимаю. Но вспомни, как сватовство здесь замечательно начиналось.

— Я-то вспомню, как оно хорошо начиналось, а ты вспомни, как плохо закончилось — чуть Миро не убили!

Озадаченный, Баро замолчал. А Бейбут продолжил наступление:

— Нуты подумай! Что в этом плохого, если свадьбу справим в таборе? Раздолье, свежий воздух…

— А… а… — Баро не знал, что возразить, и все же выкрутился. — А вдруг дождь пойдет?!

Бейбут сделал большие глаза, а потом громко, на весь дом, рассмеялся.

— Ай-яй-яй! Вот до чего довела тебя, цыган, жизнь оседлая. Дождя испугался!

Баро мгновение колебался — может, и самому рассмеяться? Но нет, не стал.

— Я, Бейбут, дождя не испугался. Просто у меня в саду то же раздолье и тот же воздух свежий. Но зато если уж дождь пойдет, то рядом дом большой — там всем места хватит.

— Что говоришь? Подумай! Цыганская свадьба справляется раз в жизни. Нужно, чтобы наши дети запомнили этот день навсегда! А ты их хочешь под крышу спрятать!

— В том-то и дело, Бейбут, что раз в жизни. Ты же сам знаешь, какой это день для невесты.

— Нет, Баро, не знаю, я невестой никогда не был! — хихикнул, подшутив над старым другом, Бейбут. Тут уж и Баро не удержался — расхохотался.

Когда смех ушел, Баро сказал, уже серьезно:

— Нет, Бейбут, правда. Я традиции, конечно, чту. Но ты сам подумай. Кармелита привыкла жить в своем доме, все свои дни рождения, все праздники здесь отмечала… И наши все, зубчановские, столько лет этого дня ждали. Ты что, хочешь всю Слободу лишить радости такой долгожданной?

Бейбут глотнул кофе, крякнул довольно и пошел на мировую.

— Не хочу. Уговорил. Пусть люди радуются. Свадьбу будем играть в твоем доме и в твоем саду.

— Ну спасибо, уважил. Так-то лучше для всех будет!

— И то правда, — примирительно сказал Бейбут. — Все равно табор рано или поздно уйдет из города вместе с Кармелитой. И ты ее тогда не скоро снова увидишь. Так что хоть напоследок попразднуешь вместе с дочкой в родных стенах.

Баро опять встревожился:

— Постой-постой… Я еще не решил, где будут жить молодые.

— Что значит “ты”? Не тебе и не мне решать, где жить молодым после свадьбы. Все будет решать муж… Как скажет, так и будет.

— Ну… — невнятно протянул Баро.

— Что “ну”? — весело сказал Бейбут. — Как можно приказывать молодым, где им жить?! Пусть сами разбираются.

— Сами, сами! Но предложить-то я имею право?! — нахмурился Зарецкий, который начинал понемногу злиться.

— Конечно, имеешь, — тут же поутих Бейбут.

И вдруг он совсем поник, видно, вспомнил что-то. Повисла пауза. В конце концов Бейбут сказал глухим голосом:

— Знаешь, Баро, как говорят в таборе: негоже жить молодым там, где не соблюдаются правила приличия.

— Что ты имеешь в виду?

— Да то, что все видят. В твоем доме живет женщина. Заметь, не старая женщина. А на каких правах, непонятно.

Баро с удивлением посмотрел на Бейбута.

— О чем ты? Все знают, что Земфира работает у меня домоправительницей. И ничего неприличного я в этом не вижу!

— Вот, пожил в своем доме среди гаджо и заговорил как они. Сам уже наши традиции не уважаешь.

— Неправда! Я чту наши традиции и того же от всех требую!

— А по табору уже разные слухи ходят!

— Я прекращу эти разговоры!

— Баро, люди не слепые и не глухие. А у Земфиры, как она стала твоей… домоправительницей, глаза заблестели и голос ручейком зазвенел. Люди все видят и все слышат.

— Пусть видят, слышат и молчат! Бейбут осуждающе покачал головой.

— На каждый роток не накинешь платок.

— Это все сплетни! Между мной и Земфирой ничего нет!

— Ну кто тебе поверит?! Ну кто? Одинокая женщина живет со вдовцом в большом, прекрасном доме… Рамир, подумай над моими словами.

С тем и разошлись. Даже о свадьбе договорить забыли.