Выбор сердца

Глава 3

Несколько дней после оглашения приговора Кармелита никуда не выходила из своей комнаты. Потому что свой приговор она себе уже вынесла, приняв жестокое отцовское условие — никогда больше не видеться с Максимом. И плакать не могла, и улыбаться не хотелось. Да и ни к чему все это было. Рубина приходила, Земфира — тоже. Их утешения девушка принимала с благодарностью. И все же оставалась сама в себе. И никого к себе не подпускала, даже Миро. А вот отец сам не показывался. И, наверно, правильно делал: ждал, когда пройдет первая, самая сильная боль.

Действительно, в какой-то из дней Кармелита почувствовала, что голубое небо за окном — это прекрасно, что свежий воздух из форточки — это замечательно. Что поделаешь: с Максимом, без Максима, но жить как-то нужно.

И впервые за долгое время Кармелита пошла в кабинет к отцу.

— Здравствуй, папа.

— Здравствуй, доченька, — интонацию Баро выбрал очень правильно, заговорив с Кармелитой мягко, пожалуй, даже нежно, но не заискивающе.

— Пап, я к Светке.

— Хорошо, дочь. Сейчас скажу охраннику, тебя отвезут.

— Не надо меня отвозить, я сама дойду!

— А я сказал, тебя отвезут.

Кармелита поняла, что избежать очередного семейного спора, скорее всего, не удастся:

— Ты что, не веришь моему слову?! Я же сказала, я больше никогда не увижу Максима.

— Верю! Но так мне будет спокойнее… Не обижайся, дочка. Не все зависит от тебя. А вдруг Максим сам станет искать встречи с тобой? А я хочу точно знать, что ничто не помешает твоей свадьбе с Миро!

В прежние времена Кармелита, скорей всего, начала бы спорить. Может быть, даже убежала бы, исполнив “на бис” парочку рискованных трюков. Но сейчас она чувствовала, что не сможет сделать ничего такого. Накатила страшная, не по возрасту, усталость. Показалось, что исчез какой-то внутренний стержень.

— Ладно, папа. Зови охранника, вызывай машину. Я готова…

У Зарецкого больно кольнуло сердце. Дочь ему досталась, конечно, своенравная. Только… ломал он ее, ломал… И вот… неужели совсем сломил?

Не этого он хотел, совсем не этого!

— Миро, — грустно сказал Максим. — Ты только не обижайся. Я тебя очень уважаю. Правда! Очень! Но мне кажется, нам не о чем говорить. Между нами все уже предельно ясно.

— А я так не считаю. Я… — и цыган замолчал, не зная, как высказать все, что накипело.

Последние дни он думал, очень много думал. О Кармелите, о себе, о Максиме. Порой в нем поднималось бешенство, хотелось убить Макса. Или Кармелиту. Или себя. Но крестик, висящий на груди, начинал его нестерпимо жечь: “Не убий!..”

Больнее всего было, когда он приехал в дом Зарецкого, чтобы поговорить с Кармелитой, обсудить с ней скорую свадьбу. Она не вышла его встретить и к себе не впустила. Земфира сказала: мол, приболела. Но по ее глазам Миро понял: нет, все не так. Никакая это не болезнь. А если и болезнь, то название у нее самое простое — нелюбовь.

Но получается, что это самое страшное заболевание. Потому что неизлечимое.

И снова Миро погрузился в свои размышления. И вновь отчаяние охватило его, потому что никакого выхода он не видел, не находил. А видел одно только мучение. Для всех. Для Кармелиты, для себя… Для Максима. Да и для Люциты тоже. (Надо же, опять о ней забыл, точнее — вспомнил в самую последнюю очередь.)

Боль, боль и отчаяние, и больше ничего!

Вдруг… Мысль, забившаяся у него в голове, была настолько неожиданной, простой, страшной и, вместе с этим, благородной, что у Миро сначала даже дух перехватило. Он даже огляделся вокруг в тот момент: не подслушал ли кто, не засекли эту мыслишку?

Да, больно, очень больно. И все-таки. Это выход. Какой-то, но выход. По крайней мере, для Кармелиты. А он, Миро, что он? Когда о себе думаешь, это нелюбовь. Любовь — это когда жертвуешь собой. Без крика, без истерик, без надрыва. Просто делаешь все для любимого человека, совсем не думая о себе…

— Так как же ты считаешь? — спросил Максим, вырвав Миро из его размышлений.

— Я считаю, что… Что вам с Кармслитой нужно бежать!

— Что? — Максим просто не поверил в то, что услышал.

— Бежать. Вам. Больше того. Я сам готов в этом помочь, — яснее ясного сказал цыган.

Но Максим снова отказывался в это верить.

— Да, — продолжил Миро. — Я помогу вам спрятаться. И еще — сделаю так, чтобы за вами не было погони.

Максим не знал, что думать, мысли сталкивались в голове. И наверно, от этого столкновения умирали, едва родившись. Как? Как это может быть? Цыган, жених, готов помочь своему сопернику с побегом! Может, это коварный план? Но нет же, Миро не способен на подлость. Максим в этом уже не раз убедился. Но с другой стороны, если это благородство, то благородство какое-то невероятное, запредельное. Наверно, только святой способен на такое. Но разве в нашей жизни еще остались святые?

Теперь уж Максим не знал, как продолжить разговор.

— Миро… Миро, а зачем… тебе это нужно?

— Мне это не нужно. Совсем. Но это нужно Кармелите. Ты же сказал, что любишь ее. — Максим кивнул головой. — И она тебя любит. Я это чувствую, при каждом разговоре с ней чувствую. Но самое главное — я ее тоже люблю. И никогда не смогу сделать так, чтобы она стала несчастной на всю жизнь. А она… такой человек. Прямой, искренний… Она никогда не сможет быть счастлив. ой с нелюбимым человеком.

— А ее отец? Он же не успокоится. Что бы мы к”и сделали, он будет искать, он найдет нас и вернет свою дочь.

— Нет, это я беру на себя. Снова надолго замолчали.

— Знаешь, Миро, мне кажется, именно такой удивительный человек… мужчина… муж, как ты, и нужен Кармелите, — при этих словах в глазах у Максима мелькнуло что-то такое, чего Миро потом долго не мог забыть.

— О чем ты?

— Знаешь, мне кажется, что только ты можешь защитить Кармелиту от ее же собственного отца. Только ты. Потому что ты — цыган.

— Да при чем здесь — цыган или нет?! Ей нужен ты! Ты, а не я! И это самое главное.

— Конечно, нужен ей я! Именно поэтому она убежала от меня из зала суда?

— Она убежала потому, что дала слово отцу, что никогда не будет с тобой встречаться и выйдет замуж за меня.

— Ну вот. Она и просватана за тебя. Дала слово отцу. Согласилась стать твоей женой.

— Это было не ее желание! Так захотели наши отцы!

— Да. Причем один из них так сильно этого захотел, что решил засадить меня в тюрьму на двенадцатьлет.

— Максим, ты не прав. Баро тут ни при чем. Ведь ты был с ружьем. Откуда он знал, стрелял ты или кто-то другой?

— А тебе не кажется странным, что его охранник сначала обвинял меня, был готов отдать на расправу.

А потом полностью оправдал в суде? И Баро здесь, естественно, ни при чем?

— Нет, ну, он барон. Он всегда “при чем”. Но отвечать за других, принимать решения — дело сложное. А вообще-то, Баро не способен на подлость.

— Знаешь, Миро, а я уверен, что Баро способен не только на подлость, но и на убийство. Если, конечно, человек ему очень мешает.

— Вот уж этого точно быть не может!

— Может, Миро. Может! Раньше я еще сомневался. А теперь уверен, что Баро может приказать убить человека! Например, меня… Да не только может. А уже и приказывал!

Дверь в Светкину квартиру-студию была открыта. Кармелита не стала звонить. Проснулась в ней какая-то детская игривость: вот сейчас зайдет к подружке, да и напугает ее: “Гав!!!”

Но тут же сама страшно перепугалась. По дому разносились какие-то страшные звуки. То стон, то будто всхлипы, то вдруг долгий трубный рев. Кармелита и представить не могла, что же это такое. Может, канализацию прорвало? Или у Светки там, в студии, припадок какой-то случился (хотя раньше, за все время их дружбы, вроде бы никогда подобного не бывало).

Кармелита побежала на звук.

И обнаружила Свету в студии. Она сидела на табуретке и дула в саксофон, старательно пузыря щеки. Правда, выдуть из него хоть что-то путное явно не получалось. Вместе с тем было видно, что этап теоретической подготовки Светой уже пройден — рядом с ней валялся неведомо где найденный старый, потрепанный “Самоучитель игры на саксофоне”. Увидев Кармелиту, подруга отложила инструмент.

— Кармелитка! Хорошая моя! Ну где жты столько времени пряталась?

— О-о-о-о-о! Света, похоже, я пряталась от этих ужасных звуков. Знаешь, я так испугалась, думала, у тебя трубу прорвало. Или приступ какой-то…

— Какие трубы? Какой приступ? Что, не видишь, учусь играть на саксофоне.

— Вижу, Светочка. Вижу и, что самое страшное, слышу! А зачем?

— Ну хотя бы затем, что музыка от всего лечит.

— Да, только вот твое исполнение вряд ли можно назвать музыкой.

— Это пока. Не… ну ты хочешь все и сразу! Я только учусь. Ты же знаешь, я упорная, у меня все получится.

— Мне кажется, что тебе лучше все-таки живописью заниматься.

Света надула губки.

— А вот с этим все, баста. С мольбертом я покончила навсегда.

— Почему?!

— Потому что нужно иметь смелость признаться себе самой: с живописью у меня ничего не получилось. Больно, конечно, но…

— Это еще что, — Кармелита вздохнула. — Вот у меня, Светочка, с жизнью точно ничего не получилось!

— Не нужно так… Жизнь твоя, и только ты знаешь, что с ней делать! И еще есть столько времени, чтобы все получилось.

— Да. Если бы еще знать, что нужно делать, чтобы все получилось, — Кармелита снова тяжело вздохнула.

Света заглянула в глаза подруге:

— Что, совсем-совсем тебе идти за Миро не хочется?

— Да. Как представлю, что замуж за него выходить, мне просто страшно становится. Понимаешь, вот он такой красивый, хороший… А мне — страшно!

— Ну и не выходи за него замуж! Зачем же так себя мучить?!

— Не могу, я слово дала. Я теперь просватанная невеста.

— Да Боже мой! Но ведь просватанная — еще не значит замужняя. Ну, дала слово, ну, забрала его обратно. Гусар — хозяин своего слова.

— Нет, Свет, ты не понимаешь. То гусар, а мы цыгане. Цыган должен держать свое слово. Это очень важно.

— А мне кажется, есть вещи гора-а-аздо важнее.

— Какие, например?

— Что тебе, как ребенку, все объяснять? Любовь, например. Что скажешь? Любовь, если хочешь, это стихия, которая сметает все на своем пути: законы, слова, правила…

— Свет, давай закончим эту тему! Свадьба состоится. Да… а ты будешь свидетельницей.

— Я?

— Да, Света! Только ты!

— Погоди, но ведь это будет цыганская свадьба. А я… Может, ты, конечно, не заметила. Или за столько лет уже привыкла. Но ведь я не цыганка.

— Не страшно. У каждого свои недостатки.

— А твои согласятся?..

— Ну знаешь, стану я их спрашивать! Если уж жениха выбрали за меня, то могу я хотя бы свидетельницу сама найти!

— Наверно… Хотя… я совершенно не знаю ваших обычаев цыганских. Вообще!

— Да ничего. Я тебе все объясню… — Кармелита пристально посмотрела на подругу и заметила, что та в замешательстве. — Эй, слышь… Света, что-то не так? Тебе еще что-то мешает согласиться…

— Да. Если честно… то мне неудобно… перед Максимом.

— Ах так! А ты не понимаешь, что все это произошло из-за него? Из-за него я дала это слово. А он… Он даже ничего не сделал, чтобы меня увидеть!

— Подруга, ты подумай, что говоришь. Как он мог тебя увидеть? Ведь тебя отец охраняет, как Джоконду.

— Чтоб ты знала, Светочка, Джоконду пару раз воровали. А Максим так меня ни разу украсть и не смог… Захотел бы — увидел. И вообще, что ты со мной споришь? Все против меня! Даже моя самая близкая, самая лучшая подруга.

— Ну, Кармелита! Ну вот, что ты такое говоришь?

— Говорю. Говорю, потому что мне сейчас ужасно тяжело. И больно. И я хочу, чтобы рядом был человек, который просто пожалеет, а не будет спорить, доказывать что-то. Единственный родной человек. Ты, Светочка.

Света обняла Кармелиту, чуть не расплакавшись:

— Я же ведь буду… Я обязательно буду с тобой. Ну как ты могла подумать, что я тебя брошу! Я тебя не брошу никогда.

И они обнялись, как давно в детстве, когда умудрились получить по “двойке” за какую-то сложную контрольную. А “двойка” и еще одна “двойка” — вместе это уже “четверка”, неплохая, в общем-то, оценка.