Заговор молчания

ГЛАВА 11

Миша узнал обо всем, когда в комитет комсомола пришло письмо за подписью директрисы школы и Капустина. Они в подробностях описывали сложившуюся ситуацию и требовали принять меры.

— Ты что, больной совсем, что ли?! — наорал Миша на Алекса. — Ты хоть понимаешь, что ты натворил?! Если Лену с Марикой по твоей милости лишат комсомольских билетов, то их могут выгнать из института! А им меньше года до диплома осталось!

— Нечего было приглашать меня! — рявкнул в ответ Алекс. — Что я такого сказал? Мы на эти темы сто раз в колхозе разговаривали — ничего, никто не возмущался особо.

— Думать башкой надо было! То колхоз, а то школа!

— Пошел ты!

— Сам пошел!

На следующий день у Миши состоялся серьезный разговор с Леной.

Они сидели на лавочке в институтском скверике. Кругом тишина, покой… В прозрачных лужах плавали кленовые листья.

— Меня из школы выгнали, — всхлипнула Лена. — Директриса сказала, что таких, как я, к детям нельзя подпускать на пушечный выстрел.

Миша молчал, собираясь с мыслями. Ему стоило огромного труда держать себя в руках. Это ж надо было до такого додуматься! Без спросу, без санкции начальства притащить иностранца в советскую школу!

— Помнишь, я тебе с самого начала говорил, что этот американец — мудак, каких поискать? — наконец вымолвил он. — А ты мне: «Он хороший, он хороший…»

— Да мы с Марикой сами виноваты… — покачала головой Лена. — Ох, что теперь будет?

— Что, что… Разбирать вас будут на заседании комитета.

— Думаешь, выгонят из комсомола?

— Это мы еще посмотрим. Я ведь там тоже буду присутствовать… Да и ребят можно будет попросить, чтобы они отнеслись помягче.

Лена ткнулась головой ему в плечо:

— Мишенька, прости меня, Христа ради! Просто мы так надеялись, что Капустин пригласит нас на телевидение… Я хотела, чтобы у меня тоже было хоть какое-нибудь дело… Хотела, чтобы тебе не было за меня стыдно…

Миша растроганно обнял ее.

— Ленка, ну не плачь! Ты же знаешь, что я тебя и так люблю. И мне никогда за тебя не бывает стыдно.

Она подняла на него покрасневшие глаза:

— Даже сейчас?

Миша, как мог, успокаивал Лену, но у него у самого было невероятно пакостно на душе. Он совершенно не мог себе представить, как будет судить Лену. А судить надо — никуда не денешься.

Еще больше его волновал вопрос насчет первого отдела: докладывать обо всем случившемся или не докладывать? Доложишь — подставишь Лену с Марикой. Не доложишь, — получится, что он выгораживает Алекса.

«Надо признаваться, — решил Миша. — Все равно рано или поздно кто-нибудь донесет на девчонок. Просто надо будет так подать дело, чтобы все перевалить на американца».

— Н-да, кажется, наш мистер Уилльямс маленько оплошал, — процедил Петр Иванович, прочитав Мишин рапорт. — А что он там конкретно наговорил?

Миша подсунул ему заранее приготовленные выписки из доноса Капустина.

— Клеветал на советский строй? — усмехнулся Петр Иванович. — Это у них обычная практика. Ну что ж, примем меры: напишем уведомление в международный отдел института и велим им как следует проработать нашего мистера Уилльямса.

— А выслать его нельзя? — с надеждой спросил Миша.

— Да нет, не стоит из-за такой ерунды международный скандал поднимать. — Петр Иванович пометил что-то в своем ежедневнике. — Ну что ж, Степанов, можешь идти. Благодарю за службу.

Но Миша все же задержался на пороге.

— Петр Иванович, а ведь никакой Алекс не шпион… Шпион бы не стал так подставляться.

— А ты все равно на всякий случай за ним приглядывай, — сказал Петр Иванович, не отрываясь от своих бумаг. — Делу не помешает.

Марика никак не ожидала того, что случится. Капустин — столь изысканный, умный и знаменитый — вдруг оказался подлецом.

— Он просто испугался за свою задницу и заложил нас на всякий случай! — громко возмущалась Лена. — Мол, как это так: слышать антисоветскую пропаганду и не донести куда следует? За это ведь и из партии можно вылететь.

В ответ Марика лишь молча кусала губы: ей страстно хотелось отплатить и Капустину, и Алексу. Но что она могла сделать? Ничего, кроме того, чтобы вдоволь позлиться и поупрекать себя в глупости.

«Ты же с самого начала знала, что с иностранцами нельзя связываться, — корила она себя. — И что за нужда была проверять все на собственной шкуре?»

У этой нужды было только одно имя: женское тщеславие. Марике хотелось нравиться, хотелось, чтобы Алекс увлекся ею, чтобы он сходил по ней с ума… Вот она и позволила втянуть себя в Ленину авантюру.

Вновь и вновь она пыталась найти объяснение его поступкам и не могла. Глупость? О, нет, Алекс Уилльямс был отнюдь не глуп. Тогда что? Двуличие? Подлость? Он вроде как демонстрировал Марике свою симпатию и тут же, не отходя от кассы, подставлял ее так, как мог подставить только злейший враг. И это при том, что она не сделала ему ничего плохого.

«Вот, будет мне урок на всю жизнь, — думала Марика. — От осины не родятся апельсины: нельзя ожидать от американца ничего хорошего. Он и подлость-то совершит, сам не зная зачем».

Грядущее заседание факультетского комитета Марика воспринимала как надвигающийся ураган: поджилки тряслись, сердце замирало. Но при всем при этом она верила, что выйдет из этой ситуации победителем. Ведь не могли же их с Леной наказать за чужие грехи — это было бы слишком несправедливо! В конечном счете в комитете комсомола заседали разумные люди, и они должны были быстро разобраться, кто прав, а кто виноват.

На следующий день после школьного скандала к Марике подрулил Жека Пряницкий. Ему не терпелось узнать обо всем случившемся.

— Мне Федотова сказала, что вы с Алексом поругались, — трагически заломил он руки. — Не, ну я умираю над вами!

— Так ты никогда не умрешь, — отшила его Марика. — Иди и спрыгни с крыши. Только не забудь перед смертью сдать книги в библиотеку, а то Степанову из-за тебя влетит.

Марику страшно раздражала Жекина догадливость. Откуда он вообще пронюхал, что между ней и Алексом что-то было?

«Добьется у меня как-нибудь этот Пряницкий, — мстительно подумала она. — Еще хоть слово вякнет, и я ему всю рожу расцарапаю».

Перед началом заседания Миша подошел к Лене с Марикой:

— Ну как вы? Настроение бойцовское?

— Угу… — отозвались они уныло.

— Ну и отлично. Председателем будет Вистунов. Я ему подсунул билеты на «Спартак-ЦСКА»: матч начинается в шесть, а ему еще до стадиона добираться. Так что тянуть он не будет. А перед вами я пущу парочку оболтусов, которых надо разобрать за плохое поведение. Глядишь, на вас времени совсем не останется.

Члены комитета прошествовали мимо них в комнату заседаний, и вскоре девушки остались одни в коридоре.

— Нервничаешь? — тихо спросила Лена подругу.

— Нет.

За предыдущую ночь у Марики созрел определенный план обороны, и она очень надеялась, что ей дадут шанс применить его. Федотовой она пока ничего не говорила: ей было страшно, что та не оценит ее изобретения (тем более что у них все равно не было никакого запасного варианта).

Между тем Лена потихоньку подглядывала в замочную скважину за тем, что происходило на заседании.

«Оболтусы», которых судили за появление в институте с «лохматыми прическами», стояли как рабы на невольничьем рынке. Собственно, они сами нарвались на неприятности: ведь всем было известно, что прически «а-ля рокеры» нарушают душевный покой ректора. Так на кой черт нужно было дразнить его лишний раз?

Собравшиеся на заседание частью следили за происходящим, частью читали «Технику молодежи», частью зевали. Большинству из них было глубоко наплевать на судьбы «оболтусов», и они уже заранее были готовы голосовать за любое решение начальства. Все это происходило не в первый и далеко не в последний раз.

«Суки!» — вдруг с неподдельным отвращением подумала Лена.

Ее саму и Марику ждало то же самое: псевдоразгневанный коллектив сломает им жизнь не потому, что это кому-нибудь надо, а просто в силу обычая.

Комитет постановил исключить «оболтусов» из рядов Ленинского комсомола, ибо каждый из них грешил не в первый раз. Впереди их ждало отчисление из института и отправка в армию. Может быть, даже в Афганистан.

«Если ты плюнешь в коллектив, коллектив утрется, но если коллектив плюнет в тебя, ты утонешь», — вспомнила Лена любимую поговорку директрисы школы.

— Федотова и Седых! — громко позвал Вистунов.

Лена быстро взглянула на Марику:

— Ну, ни пуха нам, ни пера!

— К черту.

Юная критикесса с третьего курса доложила собравшимся состав преступления: плохой пример подрастающему поколению, проявление чуждой морали, незрелые высказывания… Окончательно раззадорив себя, она даже предложила обратиться с письмом в КГБ, чтоб там проверили, не завербованы ли Федотова и Седых какими-нибудь вражескими агентурами.

— Ты считаешь, что компетентные органы дурака валяют и ты одна всех видишь насквозь? — перешел в контратаку Миша.

— Нет, но…

— Все, кто надо, давно уже сидят. Так что и ты садись.

В публике рассмеялись.

— На место, я имел в виду, — поправился Миша.

— Так, давайте без лишний дебатов! — поглядев на часы, сказал Вистунов. — «Прокурора» мы уже выслушали, теперь давайте послушаем, что нам скажут «обвиняемые».

Марика нашла глазами нападавшую на них третьекурсницу. По опыту она знала, что никогда не стоит воевать со всеми противниками сразу: в этом случае у тебя нет ни малейшего шанса на победу. Нужно выбрать кого-то одного, а остальным дать возможность быть зрителями.

— Скажите честно, Инна, вы сомневаетесь в коммунистической идеологии? — тихо спросила Марика.

Третьекурсница подняла на нее удивленный взгляд:

— Нет, конечно!

— Правильно. Потому что вы в курсе, чем отличается советское общество от капиталистического. И делаете сознательный выбор в пользу нашей идеологии.

Лена посмотрела на подругу, не совсем понимая, куда она клонит.

— А если бы вас выращивали в тепличных условиях и вы ничего не знали о капитализме, то как бы вы разобрались, что такое хорошо, а что такое плохо? — продолжала гнуть свою линию Марика.

— Все равно вы не должны были приводить этого американца в советскую школу! — воскликнула Инна.

— Почему?! Найдите мне закон, в котором говорится, что пионерам нельзя наглядно демонстрировать убогость американской пропаганды! Знаете, как отреагировали дети на высказывания мистера Уилльямса?

— С негодованием! — подхватила ее мысль Лена. — Мы должны учить детей смотреть правде в глаза, какой бы неприглядной она ни была. Разве вы с нами не согласны?

— Все равно — подобные дискуссии не для школы, — проворчал Вистунов со своего места. — Устраивали бы диспуты у нас в институте, пригласили бы представителей от партии, от общественности…

Марика светло улыбнулась ему:

— В следующий раз мы так и сделаем!

— Ну, в нашем деле главное — это правильные выводы, — снисходительно отозвался Вистунов. — Все, давайте голосовать и пошли по домам!

Голосование приговорило Седых и Федотову к выговору без занесения в личное дело.

— Мишка! Я тебя обожаю! — кричала Лена, выскакивая на улицу.

— А я обожаю советский спорт, — улыбнулся Степанов. — Он спас наши шеи от намыливания!

Марика шла чуть позади. Честно говоря, ей было слегка обидно, что Лена приписала весь успех предприятия Степанову. Ну да что возьмешь с влюбленной женщины?

И еще ей было завидно. У Лены с Мишей были обширные планы на вечер: кино, поцелуи и позднее возвращение домой. А Марике даже задержаться дольше положенного было не с кем.

Раз в две недели Алекс получал письма из дома. Мама купила новый «Понтиак» и теперь пачками слала сыну фотографии своей новой «бэби». На приложенном листочке она кратко перечисляла нехитрые домашние новости: кто из знакомых забеременел, кто родил и насколько пышно расцвела в этом году розовая герань на террасе. В общем, дома все было как всегда — мило, уютно и привычно.

Письма от друзей, напротив, были полны драматических подробностей.

Хесус в красках описывал, как его ротвейлер Джерри заставил соседей поверить в жизнь после смерти. Джерри откуда-то приволок дохлую кошку — всю обслюнявленную и в земле.

«Сволочь, ты зачем ее придушил?! — накинулся на него Хесус. — Это же единственная отрада миссис Олдмен!»

Полночи он отстирывал несчастное животное шампунем и сушил феном, а потом подбросил его на соседское крыльцо: вроде как кошка сама подохла.

Утром вся округа была разбужена диким криком.

«Вчера Лулу померла и я ее под гранатовым деревом закопала, — причитала миссис Олдмен. — А сегодня утром гляжу — лежит. Ночью, что ли, вернулась? Главное, чистая, белая, пахнет хорошо…»

В письме другого приятеля, Питера, приводилось подробное описание скандала, который закатила Эми, узнав, что ее жених сбежал в Россию.

«Его в психлечебницу надо сдать, раз он предпочитает жить с коммунистами, а не со мной!» — негодовала она. Но, так или иначе, Алекс добился своей цели: Эми признала свое поражение и укатила домой к родителям.

«Она сказала, что ходила к какой-то негритянской гадалке, показывала ей твою фотографию и та наслала на тебя порчу, — не смог не поглумиться напоследок Питер. — Так что, если на тебя вдруг свалится кирпич, знай: его запустила твоя несостоявшаяся супруга».

После прочтения подобных писем Алекса начинала мучить ностальгия. Он скучал по друзьям, по веселым вечеринкам на берегу Тихого океана, по ощущению того, что он свой среди своих…

Лежа на кровати, Алекс листал учебник по русской истории.

Средневековье… Деспот-монарх, грозная стража… Чуть что — тащат в застенок и выпытывают: а не засланный ли ты? Не замыслил ли худого против великого государя? Причем схватит тебя не стрелец, не воевода, а простой народ: ибо бдительность — это основа основ государства.

Алекс думал о себе и о русских. Сможет он когда-нибудь принять и понять их? Пожалуй, если брать каждого по отдельности… Поболтаешь с кем-нибудь на лестничной площадке, расскажешь о себе, послушаешь его — и сразу чувство схожести, даже некоторого родства. Но как только русские и американцы начинали выступать «обществом» — все, война. Настороженность, неприступность и выражение лиц — как у солдат на патриотических плакатах: «Они не пройдут!»

Алекс до головной боли уставал от необходимости все время быть начеку: как бы не сболтнуть лишнее, не показать своих мыслей… Причем этого требовали не только Советы — Ховард тоже неустанно повторял: «Не забывайте, что мы находимся во враждебном государстве! Не давайте им повода обвинять нас!»

Господи, люди, ну очнитесь же! Кому это надо?! Нам что, делать больше нечего, кроме как подозревать друг друга во всех смертных грехах?

Свобода — это когда ты не боишься делать то, что считаешь нужным, и говорить то, что считаешь правильным. И как же без нее плохо, без свободы-то!

Эх, Марика, Марика… Воинственная глупая девочка. Почему же ты не умеешь понимать и прощать?

Презираешь? Считаешь ниже себя, ущербнее? Думаешь, что Алекс Уилльямс не умеет вести себя в приличном обществе? Так да, не умеет! А ты, вместо того чтобы гневаться и швыряться горнами, взяла бы и научила.

Но разве ж ты пойдешь навстречу? Тебе запрещено, да ты и не хочешь. Ты знаешь, как жить: нужно возмущаться, шуметь и надменно вздрагивать плечами.

Разумеется, ты прекрасно обойдешься без каких бы то ни было американцев. Найдешь себе правильного советского парня, будешь стирать ему рубашки порошком «Лотос», будешь смотреть с ним программу «Время» по телевизору…

Эх, эх… Обнять бы тебя, дурочку, поцеловать и уложить рядом с собой спать. Чтобы ты ничего не боялась и ни о чем не беспокоилась. Но тебе этого не надо от Алекса Уилльямса. Не любишь ты его — вот в чем проблема.

Вечером к Алексу зашел Жека.

— Да ладно, не переживай ты особо! — махнул он рукой. — Мне сегодня тоже от Седых досталось. Я ей говорю: «Дорогая, у тебя что, колготки рваные? Ты чего юбку-то длинную надела?» А она мне: «Ты, Пряницкий, всесторонне недоразвитая личность!» Это я-то!

— Как думаешь, может, мне ее в ночной клуб пригласить? — задумчиво проговорил Алекс.

— А у нас нет ночных клубов.

— Почему?

— Потому что все граждане СССР заняты созидательным трудом и им на следующий день рано вставать.

— И где же у вас танцуют?

— В некоторых ресторанах и на дискотеках в парках. Там есть открытые танцплощадки за забором. Но за забор лучше не ходить: музыку и так слышно, и если милиции нет, то можно потанцевать просто перед входом.

— Ладно, танцы отпадают… — сдался Алекс. — Тогда что? Может, подарить что-нибудь?

— Не примет, — убежденно сказал Жека. — Хотя… Знаешь, от некоторых вещей женщины просто не в силах отказаться. Подари ей красивый лифчик!

— Можно подумать, его она возьмет!

— Тогда туфли-лодочки. Хотя нет… Лодочки — это как-то мелковато. Вот если бы туфли-линкоры… О, придумал! Подари ей зимние сапоги!

— Сапоги — это глупо!

— Это очень умно, практично и расчетливо! — горячо возразил Жека.

— У меня нет ее размера.

— Тридцать седьмой с половиной.

— Откуда ты знаешь?

— Да здесь все знают размеры своих друзей и родственников. Вдруг что в магазины выбросят — так купишь сразу на всех. Верь мне! Зимние сапоги будут напоминать о тебе долгие годы!

Алекс прикинул себя с обувной коробкой, перевязанной подарочным бантиком, и ему заранее стало смешно.

— Если Марика не примет от меня сапоги, то ты будешь нести ответственность за ложную информацию, — сказал он Пряницкому.

— Да я их у тебя даже перекуплю! — заверил его Жека. — Но при условии, что они будут из валютного магазина «Березка». Женщине нашей мечты нужны импортные сапоги, а не совпаршив!

— Договорились.

Ночью Алекс долго лежал без сна и все придумывал, что бы он подарил Марике, если бы они были в Калифорнии.

«Я превращаюсь в мелкого взяточника, — усмехался он про себя. — Пытаюсь с помощью подарков помириться с девушкой».

Но ему все равно нравилось размышлять на эту тему. Он знал уйму всевозможных маленьких магазинчиков, где ей без сомнения бы понравилось. Например, можно было бы заглянуть на старинные улочки Пасадены или в антикварные лавки Оранджа. Всякие фарфоровые статуэтки, старинные веера, китайские чайнички и бамбуковые занавеси… Марика была бы в восторге от всех этих безделушек.

А еще можно было бы отвезти ее в Лас-Вегас и с улыбкой смотреть, как она бегает от отеля к отелю, глазея на чудеса этого города-праздника.

А еще — свозить ее в горы. Там самые высокие в мире сосны, белое от звезд небо и песок, кажущийся золотым из-за миллиардов крупиц слюды.

Анжелика так разозлилась на папу за то, что он утащил ее с заседания клуба, что не разговаривала с ним два дня. Правда, папа этого не заметил. Целую неделю после случившегося он бегал по квартире, потрясал кулаками и ругал империалистических провокаторов. Мама ворчала, Анжелика дулась и думала о своем.

Другие могли говорить все что угодно, но ей Алекс Уилльямс понравился! Она все заседание разглядывала его: длинные волосы, импортная куртка, в глазах — лукавость. Особенно это замечалось в правом, чуть-чуть прищуренном глазе.

Все эти дни Анжелика мучилась вопросом: интересно, а что Алекс подумал о ней? Ведь он сразу выделил ее из толпы одноклассников и подмигнул. Но выяснить все наверняка у нее не было никакой возможности: пионервожатую Лену уволили из школы, а кроме нее, никто не знал, где искать Алекса.

В пятницу после уроков Роза позвала Анжелику за трансформаторную будку, где они обычно прятались от учителей, чтобы выкурить сигаретку-другую.

— Слушай! Мне сегодня такое рассказали! — прошептала Роза, вытаскивая из кармана початую пачку «Родопи». — Это самое верное средство для того, чтобы в тебя кто-нибудь влюбился.

— Какое? — мгновенно загорелась Анжелика.

— Нужно написать на сигарете; имя девочки плюс имя мальчика равно сохни, сохни, сохни. И после этого выкурить ее до фильтра.

— Думаешь, сработает? — с надеждой спросила Анжелика.

— А то! Давай ручку! Надо ковать железо, пока горячо.

Писать на сигарете было довольно сложно, поэтому «Роза + Вадим» вышли кривыми, как козлиный рог, а на последние «сохни, сохни» вообще не хватило места, так что их пришлось переносить на другую сторону.

— Во, готово! — наконец воссияла Роза. — А ты кого будешь писать? Парня, который тебе сережки подарил?

Анжелика опустила голову:

— Не… Мы с ним уже поругались.

— А кого тогда? Димку из Запорожья?

— Вот еще! Он думает, что его Запорожье — это пуп вселенной.

— Ну так кого?

Несколько секунд Анжелика терзалась сомнениями: открывать свою душу перед подругой или не открывать? Но чувства требовали выхода, и она все же призналась:

— Алекса Уилльямса.

Услышав такое, Роза аж рот разинула.

— Ты что, сдурела?! Он же американец!

— Ну и что?

— Да вы с ним все равно больше никогда не встретитесь. Его имя писать — только сигареты зря переводить. Это все равно что в Кобзона влюбиться!

— Думаешь, твой дурацкий Вадик лучше?! — заносчиво воскликнула Анжелика.

— Да уж всяко!

— По-моему, тебе просто завидно!

— Чему завидовать-то? Вы с этим американцем ни разу даже не разговаривали!

— Он мне подмигнул! Ты что, не видела?!

— Не видела.

— Ну так купи очки, раз ты такая слепая! — вконец обиделась Анжелика.

Роза спрятала в карман свои «Родопи».

— Ну и хрен я тебе свои сигареты дам!

— Ну и хрен ты у меня получишь картинки с артистами! — отозвалась Анжелика.

— А тогда хрен ты у меня спишешь по физике!

— А я тебе хрен подскажу по географии!

Домой Анжелика возвращалась совсем расстроенная.

«Вот украду у папы сигарету, напишу на ней имя Вадика и выкурю ее, — в раздражении думала она. — У папы сигареты получше будут, чем какие-то там «Родопи». Он все-таки «Мальборо» курит: в них силы явно больше. А Розе шиш с маслом достанется».

Придя домой, Анжелика распахнула окно и выставила на подоконник свою любовь и гордость — магнитофон фирмы «Sony». Ей нравилось так сидеть: пускать дым под Челентано или группу «Чингизсхан». Особенно было приятно, когда кто-нибудь из соседей выходил на балкон и тоже слушал ее музыку.

А вот Розу никто слушать не будет. От нее окружающим никакой пользы: у нее разве что собака по ночам повоет или канализация пошумит.

В конце концов Анжелика решила, что тратить время на завоевание Вадика не стоит.

«Наверняка он круглый идиот, раз влюбился в Розу», — подумала она и, приготовив сигарету с именем Алекса, уселась на подоконник.

Предстоящее священнодействие взволновало ее. Анжелика и верила и не верила, что у нее что-то получится. Но вспомнив, что под лежачий камень вода не течет, она решительно взялась за дело.

— Мы с тобой все равно встретимся! — произнесла Анжелика, прикуривая. — Так что сохни, Алекс Уилльямс, сохни, сохни, сохни!