Заговор молчания

ГЛАВА 5

Еще некоторое время после случая с пельменями Миша жил в тайном страхе. Но Алекс, кажется, так никому и не доложил насчет его возмутительного поступка и мало-помалу эта история заглохла сама собой.

Вопреки чаяниям Миши ни первая, ни вторая неделя слежки за американцами не принесла никаких особых результатов. Они вели себя как самые обычные студенты: учились, устраивали вечеринки, пили пиво.

Алекс же и вовсе не давался Мише. Он на удивление быстро спелся с Пряницким, и иногда Миша ловил себя на мысли, что испытывает нечто вроде ревности. Получалось так, будто у него, первого всегда и во всем, меньше обаяния, чем у оболтуса Жеки.

По ночам, растравив свою обиду, Миша думал о том, что он вполне мог бы рассказать Петру Ивановичу о поведении Пряницкого и это дорого бы тому обошлось.

«Но не буду!» — великодушно твердил себе Миша. И осознание тайной власти над Жекиной судьбой приятно тешило его душу.

Несмотря на отсутствие впечатляющих результатов, Петр Иванович каждый раз хвалил Мишины донесения:

— Молодец! Умеешь подмечать детали. Смотри-ка, ты работаешь всего несколько недель, а мы уже знаем о мистере Уилльямсе почти все: какой у него характер, чем он интересуется, какие книжки читает.

— Ну, я ведь так и не выяснил, засланный он или нет, — потупясь, сказал Миша.

Петр Иванович ободряюще похлопал его по плечу:

— Ну, не стоит из-за этого казниться. Ты же еще только пробуешь себя в нашем деле, так ведь?

— Угу.

— В будущем ты за несколько дней сможешь определять, что за птица перед тобой. А пока учись, набирайся опыта… Ты, кстати, в курсе, что ректор разрешил мистеру Уилльямсу поехать вместе с вами на картошку?

— Что?! — вскинулся Миша.

— Я серьезно, — подтвердил Петр Иванович. — Это его куратор настоял: мол, без экспедиции в русскую деревню диссертация мистера Уилльямса не будет иметь никакого научного значения.

— Но ведь нельзя выпускать американца из поля зрения! — воскликнул крайне озадаченный Миша. — Он может бог весть чего натворить! В деревне же нет первых отделов!

Петр Иванович едва заметно улыбнулся.

— Вот ты и будешь у нас вместо первого отдела. Думаю, мы прикрепим тебя к Алексу в качестве переводчика.

— Так он и сам прекрасно говорит по-русски!

— Ничего страшного. Главное, чтобы он не забрел, куда не надо, и не устроил нам международный скандал. Просто будь всегда рядом с ним. Можешь даже на работу в поле не выходить. Лядов, руководитель вашего отряда, уже в курсе дела.

Миша молчал, придавленный грузом нежданной ответственности. Только этого ему не хватало!

— Но ведь можно было бы вообще никуда его не пускать, — наконец произнес он. — Что ему делать в деревне? Запретили бы ему, и все!

— Не выйдет, — развел руками Петр Иванович. — Дело в том, что мы тоже отправляем в Америку своих стажеров. И нам жизненно необходимо, чтобы они имели возможность передвигаться по стране: смотреть, слушать и запоминать. А американцы ставят условие: как вы относитесь к нашим людям, так и мы будем относиться к вашим.

Миша схватился за голову. Там у них, наверху, шла какая-то политическая игра, а ему приходилось за всех отдуваться!

Жека был сыном своего времени и заведующей столовой: хитроумный, как древнегреческий проходимец Одиссей, и закононепослушный, как гангстер.

На торную дорогу спекуляции он вывернул почти случайно. Однажды во время тотального безденежья Жека купил банку морской капусты, вскрыл крышку и… остолбенел. Вместо вялых водорослей там оказалась черная икра.

Видимо, на консервном заводе кто-то решил стырить дефицитный продукт, законопатил его в банки от морской капусты, но на складе все перепутали, и партия уплыла в гастроном.

Выклянчив у мамы четвертак, Жека помчался назад в магазин. Очередь, нервы, предчувствие скорого богатства… Слава богу, продавщица ничего не заподозрила и без вопросов отпустила ему целый ящик «капусты».

Вечером того же дня все Жекины долги были розданы, а в кармане зашелестели первые крупные наличные.

А дальше коммерческая волна подхватила Пряницкого и понесла к новым свершениям. Чем он только не занимался! Кожаными куртками, иголками к швейным машинам, немецкими каталогами «ОТТО», которые разбирали только для того, чтобы посмотреть на «ихнюю жизнь»…

Но самые интересные перспективы начали вырисовываться, когда Жека устроился электриком в общежитие и обзавелся первыми иностранными друзьями.

На второй день знакомства с Алексом Уилльямсом они обменялись сувенирами: Пряницкий выдал ему стащенную из дома хохломскую ложку, а взамен получил целый блок американской жвачки. Алекс совершенно не понимал, каким богатством он обладает! Он, не задумываясь, растрачивал свои запасы: кнопочные ручки, длинные конверты, журналы, в которых было до черта рекламы… Любой здравомыслящий человек давно бы развесил всю эту красотищу по комнате. А у Алекса вместо этого на стенах висели листочки со всевозможными русскими выражениями.

«Мать твою за ногу», — значилось на одном. «Крути педали, пока не дали», — на другом. «Придурок лагерный», «Оборзеть», «Заколебали!»… А под самым потолком чернела загадочная «Хитрожопость».

Известие о том, что Алекс собрался поехать в колхоз, привела Жеку в неописуемый восторг.

— За грибами пойдем! — заранее предвкушал он. — В карты всю ночь будем дуться! Картошки на костре напечем! Только нам надо решить, в чем ты поедешь.

Алекс пожал плечами:

— Ну, что-нибудь отыщу в чемодане.

— Дай поглядеть!

Выяснив, что Алекс собрался покорять российскую глубинку в кроссовках фирмы «Найк», Жека чуть не прослезился.

— Да ты что?! — в негодовании кричал он. — Если ты появишься в колхозе в таком виде, тебя первой же машиной отправят в психбольницу!

Весь следующий день они прошатались по магазинам в надежде найти подходящую амуницию. Правда, лукавый Жека специально заводил Алекса не совсем туда, куда надо.

— У нас не бывает резиновых сапог! — неизменно отвечали продавщицы из магазинов «Все для дома» и «Хозяйственных».

— Что за жизнь! — притворно всплескивал руками Пряницкий. — Везде сплошной дефицит!

Когда же клиент окончательно созрел, Жека пригласил его к себе домой: — Ладно, поехали ко мне. Что-нибудь придумаем.

До этого Алекс ни разу не бывал в гостях у русских. Здесь все было не так, как в Калифорнии! Пятиэтажный панельный дом, стайки любопытных бабушек на лавочках, нечистый подъезд, сожженные почтовые ящики…

Мама Жеки встретила Алекса, как родного, выдала ему тапочки и тут же кинулась готовить праздничный ужин. Оказалось, что тут не принято отпускать гостей, не накормив их до отвала.

— Сиди здесь, — распорядился Жека, оставляя Алекса в гостиной. — Я сейчас пороюсь в кладовке: может, чего и отыщу.

Оставшись один, Алекс огляделся.

Жекина квартира казалась ему неправдоподобно маленькой. На стенах — ковры, в полированном серванте — хрусталь и праздничная посуда, на всей мебели — масса вязаных салфеток. И никаких картин и фотографий в рамочках, столь характерных для Америки.

В коридоре послышался грохот, что-то зазвенело и в гостиную ввалились замотанные в целлофан лыжи.

— Прошу пардону! — смущенно прокричал Жека. — В кладовке ни черта нет, надо на балконе посмотреть.

Поднявшись, Алекс подошел к книжному шкафу.

— У вас столько книг! — удивился он. — И ты все это прочитал?

— Не, — замотал головой Жека. — Это мама коллекционирует. У нас же нормальные книги очень сложно достать, поэтому книжный шкаф — это гордость дома. Чем больше в нем собраний сочинений, тем престижнее.

— А как же вы их достали?

— Ну как… Мама выписывает газеты, сдает в макулатуру, получает талончики и обменивает их на книги. А без талончиков шиш что тебе дадут.

Алекс улыбнулся. Его постоянно изумляло, насколько советские люди любят создавать себе лишние трудности. Чтобы купить что-либо в магазине, надо отстоять не одну очередь, а две — за товаром и в кассу. Чтобы прописаться в общежитии, нужно собрать целую кучу справок с разных концов города. Чтобы сходить в кино на дневной сеанс, нужно иметь при себе доказательство, что ты не прогуливаешь работу. Иначе можно запросто попасть за решетку за тунеядство.

— А ты что-нибудь коллекционируешь? — спросил Алекс у Жеки.

— Я-то? — отозвался тот с балкона. — Да пачки от иностранных сигарет.

Действительно, на каждой полке в книжном шкафу красовались длинные ряды «Marlboro», «Chesterfield» и «Camel».

— О, нашел! — закричал Жека, появляясь на пороге с парой громадных черных сапожищ. — Дарю!

Алекс померил. Сапоги оказались ему впору.

— Сколько они стоят? — спросил он.

— Да бог с тобой! Какие могут быть деньги между друзьями?

— Но я не могу брать у тебя вещи просто так. — (Пряницкий хищно напрягся). — Хочешь, возьми мои кроссовки!

«О, йесссссс!!!» — пропела Жекина душа. Многоступенчатая и тщательно выверенная операция прошла просто блестяще.

Марика Седых могла считать себя удивительно удачливым человеком.

Поначалу они со старшей сестрой Светой были обыкновенными иногородними студентками, приехавшими из провинции: мотались по общежитиям, питались кефиром и городскими булочками, подрабатывали на озеленении города… Но тут случилось чудо: живущая в Москве тетка перед смертью прописала их в своей коммунальной квартире.

Каждой из сестер досталось по полупустой светлой комнате с видом на Цветной бульвар. Плюс кладовка, ванная, здоровенная кухня и… перспективы остаться в столице после учебы. Возвращаться в родной город Горький ни Света, ни Марика не желали. Москва есть Москва: здесь все — лучшее в Союзе: снабжение, театры, фестивали, дефицитные товары к праздникам и приезду зарубежных делегаций…

А чего стоило само гордое наименование «москвичка»! Это же все равно что дворянский титул — его только по наследству или за великие заслуги можно получить!

Почти всех иногородних студентов после окончания вузов ждало распределение в города и веси Советского Союза: в обмен на бесплатное образование государство имело право отправить тебя в любую дыру — хоть на великие сибирские стройки, хоть в Среднюю Азию. И только москвичи могли задержаться в столице. Это был еще один плюс московской прописки.

Жаль только, что вместе с жилплощадью сестры Седых получили по наследству и соседку бабу Фису.

У бабы Фисы был конфликт с человечеством на почве недопонимания. Она не понимала, как на свете могут существовать вещи, которые ее не касаются. Познакомившись с Марикой и Светой, баба Фиса рьяно взялась за дело: подглядывала за ними, инспектировала их кастрюли и обещалась «все рассказать матери». Поначалу девушки делали вид, что слушают ее, но потом выяснилось, что если старушке дать волю, так она вовсе теряет совесть.

— Лимитчицы чертовы! — жаловалась на них баба Фиса, собрав вокруг себя старух из соседних подъездов. — Свалились на наши головы! Думаете, почему мне вчера в продуктовом масла не досталось? Все они, лимитчики, раскупили! Мы их тут привечаем, а они нам — вон чего.

Вскоре у нее появился шанс отыграться: Света вышла замуж за волоокого кандидата наук Антона и прописала его у себя в комнате.

— И чего ты взял за себя такую мымру? — спрашивала его баба Фиса. — Неужели получше девки не нашлось? Где это видано, чтобы жена заставляла мужа ковры выбивать? А кормит она тебя чем? Смотреть тошно! Ей же для тебя лишнего куска жалко: сама все лопает, а тебе одни объедочки оставляет.

По врожденной интеллигентности Антон некоторое время терпел бабу Фису, а потом поднял ее на могучее плечо и выставил вон.

— Хулиган! — вопила несчастная старушка на весь дом. — Чуть ребро мне самое главное не сломал!

Но больше вмешиваться в соседские дела она не смела. До поры до времени.

— В колхоз нужно взять как можно больше лекарств и теплых штанов! — авторитетно заявила Света, извлекая с антресолей чемодан, где у нее хранилась одежда для субботников и походов за грибами. Она считала себя ответственной за сестру и потому не доверяла ей собираться самостоятельно.

Марика уныло смотрела на приготовленную для нее гору таблеток. На каждой пачке была выведена соответствующая надпись: «от желудка», «от головы», «от изжоги»…

— А бинтов зачем столько? — спросила она. — Наложила, как для фронтового госпиталя.

— Пригодится, — отозвалась Света. — Кто знает, может, они спасут тебе жизнь?

— Точно. Я ими буду Пряницкого связывать, когда он начнет ко мне приставать.

В этот момент зазвонил телефон и Марика побежала в прихожую снимать трубку.

— Алло!

Это был Жека, легок на помине.

— Ну что, собралась? — осведомился он вместо приветствия.

— Ты будешь поражен количеством лыжных шапочек в моем багаже, — усмехнулась Марика.

— Значит, дашь мне одну, если что. Я чего звоню-то… Купи водки, а то у Степанова денег нет, а меня мама провожать будет.

— Ни за что, — спокойно отрезала Марика. — Еще не хватало, чтоб вы упились в стельку.

— Эй, мы ж в колхоз едем! — возмутился Пряницкий. — Что там еще делать-то?!

Вообще, Жека про всё так говорил: «Это ж парк, что тут еще делать?», «Это ж детская площадка!», «Это ж туалет клуба имени Ленина!»

— Ну будь благородной женщиной, — принялся увещевать он Марику. — Хочешь, я тебе тоже какую-нибудь пользу принесу? Тебе итальянские колготки нужны? Фирменные! У меня всего одна пара осталась.

Что ни говори, но соблазнять слабых женщин Пряницкий всегда умел.

— Ты подлый шантажист, — бессильно вздохнула Марика. Хорошие колготки были ее страстью, и Жека прекрасно это знал.

— Значит, купишь водки?

— Нет. Куплю портвейна.

— Вот и славненько. Пока!

Стоило Марике положить трубку, как из-за кухонной двери показался длинный нос бабы Фисы.

— Портвейн пойдет покупать! — всплеснула она руками. — Женский алкоголизм, милочка, — это, между прочим, горе в семье!

На прошлой неделе у бабы Фисы нежданно вылечился радикулит, что было очень плохой приметой: без него она становилась нестерпимо активной.

— Горе в семье — это безумные старушки, — проворчала Марика и поспешно скрылась в сестринской комнате.

Упаковка рюкзака была почти завершена: оставалось только как следует попрыгать на нем для утруски и затянуть тесемочки.

— Вот, теперь можешь быть спокойна за свое здоровье, — довольно сказала Света. — Тепло будет — ни одна простуда не прицепится.

— А также ни один парень, — вздохнула Марика. — Все девчонки будут крутить в колхозе любовь, а я буду крутить завязки от ватных штанов.

— А тебе срочно надо, чтобы все мужчины попадали к твоим ногам?

— Думаешь, в меня нельзя влюбиться?!

— В тебя? Ну, разве что с первого взгляда. Пока получше не узнаешь.

Марика всю жизнь была избалована мужским вниманием. Вокруг нее постоянно вертелись мальчишки: в деревне, куда ее отправляли на каникулы, они гонялись за ней, чтобы поцеловать; во дворе у нее был персональный «жених» Гоша Тимофеев; в школе — еще куча приятелей. «Гулянье» с ней было столь же престижно и почетно, как обладание магнитофоном, мотоциклом и дядей — капитаном дальнего плавания.

Марика никогда особо не старалась быть популярной. Это выходило как бы само собой — естественно и без надрыва. Более того, в качестве эксперимента она иногда позволяла себе побыть стервой — просто для того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Но и хлопанье дверьми и страстные разборки с кавалерами шли ей на пользу. Ее считали «знающей себе цену».

Единственным человеком, который не спешил круглосуточно восхищаться Марикиной красотой и умом, была Света. В отличие от младшей сестры она никогда не придавала особого значения нарядам и посиделкам с гитарой, считая их бесполезной тратой времени.

— Принцесса подъездного значения, — подтрунивала она над Марикой. — Кому ты пытаешься пускать пыль в глаза?

— Всем! — кипятилась та. — У тебя, между прочим, никогда в жизни не было столько женихов!

— О, господи, как я несчастна, что за мной не ухаживает ни один малолетний пэтэушник! Ведь мы могли бы с ним до рассвета торчать на лестничной площадке, плевать на пол и писать на стенах матерные слова!

Вольно или невольно Марика заражалась ее скептицизмом по поводу своих кавалеров. Света была для нее как Америка, которую нужно было догнать, перегнать и удивить. И если сестра насмешливо воротила нос от Марикиных достижений, то, значит, они действительно ничего не стоили.

Окружающие с детства воспринимали Свету всерьез: никто из ее ровесниц не перечитал столько книжек, никто не мог похвастаться таким количеством пятерок в дневнике, никого, кроме нее, не посылали во всесоюзный пионерлагерь «Артек». И Марика со всеми своими мальчиками терялась в лучах ее славы, как свет настольной лампы среди яркого дня.

«Вот вырастешь как Света, возьму тебя на рыбалку», — обещал Марике дедушка.

«Бери пример со Светланы — она никогда не раскидывает свои игрушки», — говорила мама.

«Золотой ребенок! — восхищались гости. — Читает, учит уроки, родителям не мешает… Сразу видно: далеко пойдет».

А другой ребенок (только что скакавший по дивану и с хохотом валившийся на гостей) стоял в дверях и молча дул губы. Им-то восхищались только как «хорошенькой девочкой». А Света была еще и «умненькой».

Как только старшая сестра поступила в МГУ, Марика тут же собрала вещички и поехала смотреть, как она там устроилась. До этого ей никогда не приходилось быть в Москве. Огромные проспекты, высотные здания, правительственные кортежи, несущиеся по улицам, — все это произвело на нее неизгладимое впечатление. Марика ходила по улицам с округлившимися от восторга глазами и все повторяла: «Хочу тут жить! Хочу тут жить!» Это был новый, блистательный и роскошный мир.

По правде говоря, родители не были особо счастливы, когда Марика объявила им, что тоже собирается на учебу в Москву. За Свету они были спокойны — она была разумным и трезвомыслящим человеком. А вот младшая дочь с ее буйным темпераментом и импульсивностью вполне могла ввязаться в какую-нибудь историю.

Но Марику уже было не остановить. Слишком сильно она хотела новых событий, новых горизонтов и новых знакомств.

Первым московским разочарованием стала для нее студенческая бедность. В Горьком ей совершенно не нужно было задумываться о пропитании и о карманных деньгах. А здесь, в Москве, ежемесячная стипендия и присланные из дома шестьдесят рублей разлетались в считанные дни.

Но самое досадное заключалось даже не в этом. Привыкшая к повышенному вниманию к своей персоне, Марика с удивлением обнаружила, что Москва вовсе не собирается носить ее на руках просто за красивые глаза. Здесь было полным-полно хорошеньких длинноногих девочек, жаждущих успеха.

Выйти за рамки «принцессы подъездного значения» оказалось ой как нелегко!

Не то чтобы Марика осталась совсем без ухажеров — многие парни считали ее весьма привлекательной. Но среди них попадались либо иногородние студентики с невзрачной биографией, либо ненадежные и бестолковые типы вроде Жеки Пряницкого.

Лишь однажды Марике показалось, что судьба улыбнулась ей.

Они познакомились в очереди в театральную кассу. Билетов было мало, а театралов — много. И тогда к Марике подошел Олег и предложил лишний билетик.

Надо признаться, новый знакомый сразу произвел на нее впечатление. Небрежно, как о чем-то незначительном, он упоминал о своей дружбе с академиками, рассказывал смешные истории о членах ЦК, описывал интерьер дачи Пугачевой… А как виртуозно он цитировал Овидия! Уже за одно это в него можно было влюбиться без памяти.

На следующую встречу Олег прикатил на черной «Волге». Шофер в кроличьей шапке открыл ему дверцу.

— Я на сегодня свободен?

— На сегодня — да, а завтра как обычно в восемь тридцать.

Выдав ошарашенной Марике белую розу в целлофановом конверте, Олег поцеловал ее в запястье.

— Как я рад вас видеть!

— Олег Сергеевич, а можно вас попросить? — прервал романтическую сцену шофер.

Олег нехотя повернул голову:

— Да?

— Не могли бы вы мне помочь? Тут в ГУМ люстры чешские завезли, я жене хотел купить. Не одолжите мне пятьдесят рублей? А завтра утром я вам отдам.

Олег на секунду замялся, но все же отсчитал ему две двадцатипятирублевки.

— Да ладно… Считай, что это подарок на день рождения.

Разумеется, Марика была поражена в самое сердце. И, разумеется, все это великолепие оказалось блефом.

Уже потом она догадалась, что Олег поймал «Волгу» за ближайшим углом и договорился с владельцем, чтобы тот изобразил его личного шофера. Парень, не будь дурак, раскрутил «шефа» на лишние пятьдесят рублей, зная, что тот не посмеет осрамиться перед дамой.

Олег не имел ни малейшего отношения ни к академикам, ни к Алле Пугачевой. Он работал одним из кадровиков завода «Динамо». Впрочем, его можно было понять: ему было скучно быть кадровиком, поэтому в своем воображении он перевоплощался в великого ученого, которого все знают, любят и ценят.

Когда Олег врал, то просто упивался своей ложью, и чем дальше, тем больше в нее верил. Вранье его было самопроизвольным и неуправляемым. Стоило кому-нибудь появиться в новом плаще, как он заявлял, что у него был такой в прошлом году, но он подарил его своему приятелю. Машина у его родителей была одна, но восьми разных моделей, дача тоже одна, но почему-то то в Грузии, то в Крыму, то на берегу Ладожского озера.

Даже цитаты Овидия Олег придумывал сам. С чужих слов он знал, что это был великий римский поэт, ну и приписывал ему вычитанные в «Комсомольской правде» умности. Разоблачения он не боялся, справедливо полагая, что большинство девушек не разбирается в творчестве римских поэтов.

Финалом их отношений с Марикой стала совсем уж трагикомичная история.

— Знаешь, — сказала она ему, — у одного моего приятеля было самое первое, еще дореволюционное издание «Войны и мира». Редкая вещь… Таких книг всего штук десять осталось. Ты в курсе, что в более поздних изданиях цензура вырезала все главы о поручике Ржевском?

— Да есть у меня эта книга! — небрежно отозвался Олег. — Правда, ее читает моя тетя, так что показать прямо сейчас не могу.

— Да? И о чем там говорится? — затаив дыхание, спросила Марика.

— Ну, гуляют как-то поручик Ржевский и Наташа Ростова вокруг пруда, тут она возьми и спроси: «Поручик, а вы хотели бы быть лебедем?» — «Голым задом в холодную воду?! Увольте-с!»

После этого Марика отказалась общаться с Олегом. Еще пару недель он подкарауливал ее у общаги, а когда она переехала в квартиру на Цветном бульваре, попробовал сунуться и туда. Ха! Он и не подозревал, что там его ждет оружие массового поражения под названием баба Фиса.

— Да что же это делается?! — вопила она. — И ходит, и ходит! И звонит, и звонит! Хулиган! Да я на тебя заявление напишу!

Разумеется, тонкая натура Олега не выдержала подобного напора. Он скатился с лестницы, сжимая в руке очередную белую розу.

— Галстук нацепил, думаешь, все можно? — неслось ему вслед. — Да я всю войну прошла! Таких сопляков, как ты, на горбе своем выносила!

Про войну баба Фиса, конечно, заливала. Просто «сопляки, вынесенные на горбе» были ее фирменным блюдом: как и Олегу, ей очень хотелось казаться героической личностью.

А Марика в результате опять осталась одна.

— Ну ничего, — утешил ее Жека. — Вот я нагуляюсь, накобелюсь как следует, так, может, тебя замуж возьму. Будешь мне обед варить. По диетической рецептуре.