Заговор молчания

ГЛАВА 22

Переговоры с чиновницей из Дворца бракосочетаний были проведены успешно. Миша действительно разыскал ее сына и с его помощью сумел договориться.

— Вас зарегистрируют вне очереди, если вы раздобудете сто метров электрического кабеля. Им надо свет на дачу провести, а проводов нигде недостать.

Услышав это, Алекс сник.

— Для меня что сто метров кабеля, что ковер-самолет. Где ж я его возьму?

Жека посмотрел на записку с описанием требуемого.

— Кажется, я знаю, где такой украсть, — сообщил он. — У меня есть один знакомый…

Жека от всей души сочувствовал Алексу и Марике, но, когда дело пахло керосином, ему ужасно хотелось сбежать с поля боя. Но как сбежишь? Не объявишь же ребятам, что боишься? Боишься лишиться своего беззаботного образа жизни, боишься загреметь на допрос на Лубянку…

С тех пор как стало известно, что Степанов сотрудничает с первым отделом, Пряницкий впал в депрессию. Они не ссорились с Мишей. Они просто перестали разговаривать.

Еще ни разу в жизни Жеке не доводилось сталкиваться с предательством. Люди вокруг могли быть глупыми, хитрыми, эгоистичными, но не подлыми. И уж тем более подлым не мог быть его друг.

Жека подробно расспросил Марику насчет всего, что произошло с ней на Лубянке. Он хотел удостовериться, что она ничего не напутала. Марика не напутала. И тогда Жека враз разочаровался в человечестве. Беспечный и нахальный ранее, он начал бояться чужих ушей. Даже родственных, даже маминых… Кто знает, кто тебя заложит в следующий раз? Сосед? Однокурсник? Говорящий попугай Кеша? В Советском Союзе нет человека, который хотя бы единожды не нарушил закон: кто ругает на кухне власть, кто кофточки продает по спекулятивной цене, кто во время рабочего времени по магазинам шастает… А уж на Жекиной совести было столько правонарушений, что хватило бы на целую колонию общего режима.

Несколько дней назад он застал Мишу в гостях у Алекса и поначалу даже не поверил своим глазам.

— Ты что, помирился с ним?! — воскликнул Жека, когда Степанов вышел из комнаты.

Алекс виновато кивнул:

— А что делать? Лежачих-то не бьют. Просто представь себе, что ты тоже кого-то заложил, не подумав.

Жека уже не раз пытался просчитать, мог бы он оказаться на месте Миши или не мог. Например, вдруг его арестуют и начнут давить на психику? Жека очень боялся грубых хамов и совершенно не выносил ора. Вывод напрашивался неутешительный: если его будут бить или запугивать, то он выдаст всех с головкой. Просто охренеет от боли и страха и… того.

В результате пришлось сделать вид, что он поверил в Мишино раскаяние.

Знакомым Жеки, который знал, где украсть кабель, был Вовка Коровин, их бывший однокурсник. После того как его выгнали из института за написанный на парте анекдот, он устроился на завод «Красный электроник» и уже там продолжил уголовные традиции своей семьи: регулярно тырил с завода все, что весило меньше полтонны.

При всем при этом Коровин считал себя крайне порядочным человеком.

— А нам партия велела воровать, — убежденно говорил он. — Вон вчера по телевизору говорили: «Благосостояние советских людей постоянно увеличивается». А за счет чего оно будет увеличиваться, если не красть? Зарплату-то нам никто не повышает!

За помощь в краже кабеля Жека пообещал Вовке свести его с полезным человечком во Внешторге, и тот немедля приступил к разработке операции.

В своем деле Коровин был выдающимся специалистом.

На его совести лежал вынос из столовой свиной туши под видом подгулявшего товарища: натянув на свинью телогрейку, брюки и шапку, Коровин с друганом преспокойненько «вывели» ее за проходную.

Транзисторы он вывез с помощью знакомой бригады «скорой помощи», санитары накрыли его окровавленной простыней и погрузили в машину. А вместе с Вовкой за ворота выехала и целая куча дефицитнейших запчастей.

Спирт Коровин воровал, замораживая его жидким азотом: шел себе, ледышку перед собой пинал…

«Жалко, что я не женщина, — сокрушался он, угощая Жеку ворованным добром. — А то бы прикрепил себе грелку со спиртом на живот — вот тебе и беременность. А еще в лифчик можно было бы по клизме положить. И глаз радует, и пользу приносит».

Разведка местности показала, что искомый кабель на «Красном электронике» имеется.

— Целая катушка стоит во дворе, — пояснил Коровин.

— Ну а вынести мы ее сможем? — нетерпеливо спросил Жека.

Вовка почесал косматый затылок.

— Помощники нужны. Своих я привлекать не буду — они долю потребуют. Так что пригони мне двух бойцов завтра к полвосьмого утра. Я им скажу, что и как делать.

— Я и Степанов подойдем?

— Сойдете для сельской местности.

Известие о том, что ему придется участвовать в краже, повергло Мишу в глубокую печаль. Пойти на попятную он не мог, иначе весь его план шел псу под хвост: ему обязательно нужно было помириться с Марикой и Пряницким, а через них — со всем остальным миром.

Дурные предчувствия терзали Мишу хуже зубной боли. А что, если Вовка что-нибудь не предусмотрит? А что, если их поймают? Ведь это верный путь за решетку!

— Надо было Алекса позвать, — сказал он Жеке, едва удержавшись, чтобы не добавить «вместо меня».

Но бессердечный Пряницкий лишь покачал головой:

— Нельзя. Его акцент может навести на подозрения. Да и какой из него, к черту, работяга? С его-то хвостом на затылке?

«А из меня какой?!» — хотел было оскорбиться Миша, но промолчал.

Ему уже доводилось бывать на действующем предприятии: во время школьной производственной практики их водили на фабрику.

Мишин тогдашний шок трудно передать словами. Он был интеллигентным мальчиком; его родной стихией были глаженые рубашки, книжки о пиратах, котлеты на обед и выжигание по дереву. А тут его кинули в пыль, грязь, грохот. Десятки дребезжащих станков, рабочие ходят в каких-то страшных халатах, чтобы сказать что-то, нужно орать…

— Ты еще не видел, что творится в кузнечных цехах, — «утешил» его руководитель практики. — Вот там работать — это да…

Производственная практика преподнесла Мише множество открытий. Он вдруг понял, что совершенно не разделяет восторга страны перед пролетариатом. И это было очень странным ощущением. Он чувствовал, что не понимает рабочих: они разговаривали матом, они пили водку и дрались, они халтурили и не особо заботились о качестве своей продукции. А переходящие красные знамена и почетные грамоты, столь важные для Миши, были им до лампочки. Одним словом, они были для него настолько чужими, что он даже боялся их.

Усилием воли Миша пытался сбить с себя спесь по отношению к рабочим, но у него ничего не получалось. Каждый раз, входя в фабричные ворота, он вспоминал роскошное здание обкома, куда однажды заезжал вместе с папой. Там были мраморные лестницы, красные ковры и полированные двери кабинетов. Там обитали настоящие хозяева жизни. Это ведь только в книжках труд работяг считался самым почетным. Любой ребенок знал, что главное в жизни — должность и связи.

Но чем больше Миша презирал рабочий класс, тем шире была его улыбка, тверже рукопожатие и слаще слова. Он прекрасно понимал, что думать-то человек может все, что угодно, но если он хочет оказаться среди служащих обкома или КГБ, ему нужно соблюдать правила игры.

Полвосьмого Миша и Жека были на месте у проходной.

Вовка уже ждал их.

— Значит, так, — деловито произнес он, — я сейчас с той стороны прикачу катушку, а вы пока постойте здесь. Я потом скажу вам, что надо делать.

И пропев «Тащи с завода каждый гвоздь: ты здесь хозяин, а не гость», Вовка скрылся за воротами.

Миша тревожно смотрел на черные толпы народа, стекающиеся к проходной. Усталые лица, среди мужиков — половина алкоголиков. И никакого просвета, ничего слаще морковки!

— Никогда не пойду на завод! — пробормотал он себе под нос.

Жека насмешливо посмотрел на него:

— А я бы пошел. Только не в работяги, разумеется.

— А в кого? В инженеры? Так они в два раза меньше работяг получают!

— Если уж идти на производство, то только в толкачи.

— А это кто? — не понял Миша.

— У-у, есть такие легендарные личности… — Глаза Жеки осветились мечтательным огнем. — Они делают так, чтобы чиновники верили припискам, директора выполняли невыполнимый план, а правоохранительные органы не сажали их за это. Очень доходная должность, между прочим.

«Ох, криминальная ты рожа!» — подумал про себя Миша. Но вслух ничего не сказал. Пока еще он не мог позволить себе такой роскоши, как упреки, — у самого рыльце было в пушку.

В этот момент из ворот проходной показался Вовка с огромным щитом ДВП, поперек которого было начертано: «Объезд».

— А это зачем? — спросил Миша.

Коровин поворотил к нему сияющее лицо.

— Ну грех было не вынести! — проговорил он, едва сдерживая радость старателя, напавшего на золотую жилу. — Мамке на дачу отправлю. Самое главное, вохрушки видят, что я «дорожный знак» несу — так хоть бы кто мне чего сказал!

Установив «знак» у дороги, Вовка повернулся к подельникам:

— Ну что, готовы? Тогда слухайте сюды…

Надвинув шапки на глаза, троица отважно ринулись к проходной.

— Пропуск! — грозно рявкнула дежурная вохрушка.

— Да не нужен нам никакой пропуск! — отмахнулся Вовка. — Нам кабель велено протянуть в этом помещении. Вон, видишь, я катушку подогнал? Все на ваших глазах и будем делать.

Катушка была вкачена внутрь, и «монтеры» принялись за работу.

Делалось все тщательно и основательно: прибивались скобы, на них закреплялся кабель… Катушка все ближе и ближе передвигалась к выходу.

— Зачем провод проводите? — осведомился начальник смены, заглядывая в дверь.

Вовка разогнулся, стер трудовой пот с лица:

— Начальство ваше велело.

— А, ну работайте, работайте…

Через полчаса кабель был протянут по всей длине проходной и выведен на улицу. Еще через пару минут катушка закатилась за угол и вместе со знаком «Объезд» была погружена в поджидавший неподалеку грузовичок.

— Вот и готово! — хихикнул Вовка, хлопнув Мишу по плечу. — Как там у поэта Некрасова?

— Алло, Седых! Это твой друг Пряницкий тебе звонит. Что ты делаешь?

— Радуюсь. Жека, я не знаю, как мне вас благодарить! Вы с Мишкой буквально спасли нас! Мы с Алексом ходили во Дворец бракосочетаний и обо всем договорились: нас поженят двадцатого декабря!

— Поздравляю! Значит, ты больше не питаешь ненависти к Степанову?

— Питаю, но гораздо меньше. Но я уже придумала, как мне быть: я куплю ему какой-нибудь подарок на свадьбу, мы будем квиты, и тогда я вновь смогу ненавидеть его в полном объеме.

— Откуда у тебя деньги, Седых? Ты же только вчера жаловалась, что полностью растратилась!

— А у меня есть бутылка из-под шампанского, куда я складываю пятнадцатикопеечные монетки.

— И много ты накопила?

— Почти до самого горлышка.

— Хм… Слушай, Седых, а давай, мы вместе подарим Степановым твой подарок?

— Ты что, тоже обанкротился?

— Я вчера с ребятами в преферанс полночи проиграл.

— Понятно. И все-таки я хочу дарить свой подарок только от себя.

— Седых, ну имей совесть! Ты же все равно не знаешь, что подарить Степановым. А я знаю! Давай соглашайся: твои финансы, мои идеи!

— И что ты предлагаешь?

— Подарим Мишке Коран. На арабском. Я видел такой на толкучке — кожаный переплет, куча пыли и следы доисторических мышей.

— Другие варианты имеются?

— Как тебе картина «Трудящиеся всех стран с надеждой смотрят на СССР»? Размер: три на сто двадцать метров.

— Не пойдет.

— Рога от троллейбуса? Ящик пудры «Лебяжий пух» 1909 года изготовления? Увеличенная фотография Бобби с растопыренными ушами?

— Я, пожалуй, придумала, — задумчиво проговорила Марика. — Надо подарить Степанову повестку в КГБ. Вместе с посыльным в придачу. Он будет у него жить.

— Седых, ты жестокая женщина! А что, кагэбэшники опять к тебе наведывались?

— Нет. Они мне звонят, а я бросаю трубку.

— Знаешь, мне кажется, они просто ревнуют тебя к Алексу.

— Они и к тебе с удовольствием будут ревновать. Я уверена, что мой телефон прослушивается.

— Да? Ой! Ну тогда пока!

Жить Миша с Леной решили у нее. «Москвичом буду, — с удивлением думал про себя Степанов. — И Ленина комната будет моей комнатой».

Правда, он до сих пор отчаянно стеснялся ее родителей. Он кое-как пережил «серьезный разговор» с отцом насчет Лениной беременности, но вот маменькины вздохи ужасно его нервировали: она полагала, что ее дочери еще рано рожать и что Миша «всю жизнь девочке испортил». И ведь не объяснишь ей никак, что он тут ни при чем!

«Как я при ней буду в домашних трениках ходить? — заранее ужасался Степанов. — А выстиранные трусы как сушить? А сексом как заниматься, когда им с тестем все будет слышно?»

О Ленином ребенке Миша старался не думать. «Его пока что нет, — уговаривал он себя. — А как появится, там что-нибудь решим».

У Лены были свои сложные взаимоотношения с животом. При Мише она вообще старалась не упоминать о беременности, а если уж упоминала, то с досадой. При родителях — беспомощно улыбалась и разводила руками: так уж, мол, получилось. Но Миша знал, что наедине с собой Лена с нежностью гладит свой живот и поет ему песенки.

В последнее время она была взвинченная и слезливая, как заболевший ребенок. Белое свадебное платье носить отказалась, утверждая, что в нем она похожа на холодильник. К Мише то ластилась, то изводила его беспричинной ревностью; и под конец он уже мечтал, чтобы день свадьбы наступил как можно скорее. Он очень надеялся, что, закрепив его за собой, Лена хоть немного успокоится.

Но самое главное, кража кабеля и дача взятки сделали Мишу, Алекса и Жеку кем-то вроде братьев по оружию. Почти все свободное время они проводили вместе, обсуждали какие-то планы, делились мыслями…

«Кто бы мог подумать, что я буду дружить с американцем! — удивлялся Степанов. — И куда девался мой хваленый патриотизм? Я же всю жизнь ненавидел иностранцев!»

— Фигня это была, а не патриотизм, — сказал Жека, когда они разговорились на эту тему. — Как можно одновременно ненавидеть несколько миллиардов незнакомых тебе людей? Это уже, извини меня, патология какая-то!

— Все равно я гораздо больше люблю наших, советских! — возразил ему Миша.

Но Жека тут же его перебил:

— Врешь ты все! Ты любишь Лену, маму, своих близких… А к жителям какого-нибудь Урюпинска ты совершенно равнодушен. Да даже здесь, в Москве, ты что, едешь в метро и прямо-таки обожаешь каждого пассажира? Людей не за национальность, а за кое-что другое любят.

«Все верно, — вздыхал про себя Миша. — Вот взять, к примеру, Алекса… Никто из наших не хотел меня прощать, а он простил. Хотя ему больше всех от меня досталось».

И при этих мыслях у Миши теплело на сердце от благодарности.