Заговор молчания

ГЛАВА 17

Марика любила ходить на демонстрации. Она, правда, не совсем понимала, кому и что она должна демонстрировать, но это было неважно. День седьмого ноября являлся для нее просто праздником, когда можно выйти с друзьями на Красную площадь, помахать флажками и от души покричать «ура!».

После демонстрации решили отправиться на дачу к Федотовым.

— Поехали, пожалуйста, с нами! — попросила Лена. — Миша, кажется, обо всем догадался и хочет со мной серьезно поговорить. Мне так страшно оставаться с ним один на один!

— А я не буду вам там мешать? — удивилась Марика.

— Нет, не будешь… Возьми с собой Алекса, чтобы тебе не было скучно. Только приезжай, ради бога!

Поначалу Марике казалась дикой сама мысль о том, чтобы появиться с Алексом на людях. Ведь это означало публичный вызов всем и вся: да, я «гуляю» с иностранцем; да, у нас с ним серьезные отношения.

— Про вас и так уже все знают, — с печальной улыбкой сказала Лена. — Какой смысл прятаться?

Все знают… Ну да, кто-то видел их вместе, кто-то кому-то чего-то сказал…

«Что они думают обо мне? — гадала Марика. — Что я с Алексом только из-за того, что он иностранец? Что я пытаюсь выпендриваться?»

Но, с другой стороны, пока что ее никто не трогал. Может, она слишком много возомнила о себя, полагая, что ее личная жизнь кого-то волнует?

Хотя Марика перестала бояться мнения окружающих. Она превратилась в фаталистку (чему быть, того не миновать) и ушла в свою любовь, как в открытое море.

Где-то там, за горизонтом, шумела другая жизнь, но ее все это не касалось. Ей интересен был Алекс, интересны мечты о нем… И даже Ленина трагедия с нежеланным ребенком отодвинулась для нее на второй план.

Алекс и его американские друзья тоже решили пойти на Красную площадь, и потому Марика собиралась на демонстрацию как на очень ответственное мероприятие: ванну принять, ноги побрить, надушиться «Красной Москвой»…

А надеть чего? Алекс уже видел все ее приличные вещи. Вчера Марика нашла на антресолях очень симпатичную мини-юбочку — коротенькую и тянущуюся. Но баба Фиса сказала, что это вовсе не юбочка, а теткин пояс от радикулита. Вот ведь досада какая!

Баба Фиса, кстати, исполнилась самыми черными подозрениями по отношению к Марике. Она несколько раз брала трубку, когда звонил Алекс, и один раз видела его из окошка.

По своему обыкновению, соседка долго думала, изобрела себе беду и заранее начала от нее спасаться.

— Твою сестру завербовали! — сообщила она Свете. — И я даже знаю кто: басурманин с хвостом!

— С каким еще, прости господи, хвостом?! — закатывала та глаза.

— Белым! У него вот так — голова, а из нее хвост торчит! Точно, не наш человек!

Невозмутимый Антон советовал Свете просто наплевать на бабу Фису:

— Не спорь с ней. Сейчас ей хвостатые шпионы видятся, а завтра ее марсиане к себе заберут.

Не добившись понимания от Антона со Светой, старушка требовала ответа у Марики:

— Ты с кем водишься, а? Тебе знаешь что за этого хвостатого будет!

«Ничего мне не будет! — успокаивала себя Марика. — Мы же не преступники, не воры и не убийцы. Кому какое дело, с кем я целуюсь?»

Но сердце ее все равно болезненно сжималось, когда баба Фиса вновь принималась за свои допросы:

— Он тебе хоть чего-нибудь подарил, а? Ну хоть мелочишку какую? Покажи бабушке!

Марика пряталась от нее в своей комнате.

— В милицию на тебя нажалуюсь! — кричала из коридора баба Фиса. — Пусть придут и проверят, что это за гусь такой! Он тебе, чай, в валюте платит, дряни такой, раз ты от него отвязаться никак не можешь!

А Марика действительно уже не могла отвязаться от Алекса. Он должен был присутствовать в ее жизни. Они встречались после института и шли бродить по городу. Места для свиданий у них не имелось: Марике был заказан вход в иностранный сектор, а Алекс, понятное дело, не мог прийти к ней.

Ни Света, ни Антон ничего не должны были знать о его существовании. Но даже не это удерживало Марику от того, чтобы позвать Алекса в гости: ей было стыдно за свой дом. Она жила в коммуналке, у нее не было ни ковра, ни шкафа с позолоченными чашками, и даже телевизор у нее был старенький-престаренький, доставшийся в наследство от тетки.

«Как я могла пригласить его к себе тогда, перед посольством? — в ужасе думала Марика. — Ведь он наверняка решил, что мы какие-нибудь убогие босяки. Ладно хоть он в комнаты не прошел!»

Ох, как было бы чудесно, если б у нее была отдельная квартира! Никто за тобой не следит, никто не выспрашивает: «А кто это, а что это?» И потом, в своей квартире все можно было устроить по-своему: никаких тебе Антоновых велосипедов в прихожей, никаких грязных тряпок на раковине, никакого запаха нафталина от бабы-Фисиных пальто.

Так, собираться, собираться!

Как и всякий комсомолец, Жека Пряницкий был отягощен общественной нагрузкой. Общество не хотело, чтобы он жил сам по себе, и потому регулярно заставляло его делать что-нибудь хорошее, нужное и ужасно скучное.

Все началось еще на первом курсе: Жека прочитал объявление о наборе солистов в университетский вокально-инструментальный ансамбль и пошел на прослушивание. Что греха таить, по дороге он вполне реалистично представлял себя на месте Валерия Леонтьева или Льва Лещенко. А что, ведь здорово — стоишь на сцене, поешь.

— В хор! — был суровый приговор музыкального руководителя.

Хор не вписывался в Жекину картину мира, и ходить на репетиции он категорически отказался.

Через пару недель его отловил секретарь комитета комсомола:

— Ты почему не выполняешь комсомольское задание?! Сам записался в певцы, а теперь людей подводишь.

Жека вжался в стенку.

— Так я хотел в солисты…

— Все хотят в солисты. А в хоре кто петь будет? Иди, а то стипендии лишим!

На репетиции Жека решился на саботаж: громко и с выражением он гудел на одной ноте, надеясь, что музыкальный руководитель не выдержит и выгонит его.

Как же!

— Вот что, голубчик, — сказал седовласый артист, — я попрошу вас впредь не петь.

— Так мне больше не приходить? — возрадовался Жека.

— Нет-нет. Вы нам очень нужны для массовки. У нас и так юношей мало. Так что вы просто стойте и открывайте рот.

Так Жека превратился в хоровую декорацию.

Только через год он сумел придумать, как избавиться от этой напасти: знакомая врач написала ему справку о редком заболевании среднего уха, при котором недопустимы повышенные звуковые нагрузки.

Но не успел Жека вздохнуть свободно, как на него свалилось очередное несчастье: гады-однокурсники выбрали его членом редколлегии.

— У тебя, Пряницкий, дома есть фотоаппарат, — задушевно сказал ему Миша. — Неужели тебе его жалко для общественности?

Да не фотоаппарата было жалко Жеке! Его бесило, что кто-то смеет распоряжаться его временем и силами! Только признаться в этом он не смел.

— Будешь у нас штатным фотографом! — объявил Степанов.

С тех пор без участия Пряницкого не обходились ни одни «Веселые старты», концерты и тому подобные мероприятия. Он нарочно халтурил, надеясь списать все на отсутствие таланта, но, как и в случае с пением, это не помогало. Комсомольской организации не нужны были его фотографии; ей нужна была видимость того, что на факультете проводится общественная работа. А районному начальству нужна была видимость работы комитета комсомола. И так до самого верха.

Демонстрацию Жека чуть было не проспал. Вскочил, глядя дикими глазами на будильник. Штаны, майка, свитер, куртка — все было напялено за десять секунд.

— Сына, а бутербродик? — крикнула из кухни мама.

Но Жеке было не до бутербродов.

Когда он примчался к месту сбора, Миша уже успел проклясть его род до седьмого колена.

— Ты где шатаешься?! — набросился он на Пряницкого. — Нам агитсредства снимать надо, а тебя все нет и нет!

Жека изобразил на лице повышенную боеготовность:

— Да я чего? Я уже тут!

— Пошли! — скомандовал Миша.

Увидев то, что ему предстоит фотографировать, Жека обомлел. Над четырехколесной дощатой платформой возвышалось огромное чучело Дяди Сэма — в смокинге, цилиндре и с атомными бомбами под мышками.

— Называется «Смерть поджигателям мировой войны!», — с гордостью пояснил Миша.

Жека безгласно кивнул. Особенно его впечатлили воткнутые в зад капиталиста двухметровые штыки: собственно на них он и держался над платформой.

— Так, все, кто хочет фотографироваться, идут фотографироваться! — закричал Степанов.

Студенты ринулись к Дяде Сэму.

— Лена! Иди сюда! — суетился Миша. — Встань в центр, а то тебя будет не видно!

— Приготовьтесь! Сейчас вылетит птичка! — пробормотал Жека, нацелив объектив на народ.

После фотографирования Миша построил всех в колонны и проверил количество флагов и транспарантов на душу населения. Жеке досталось идти в крайнем ряду рядом с американцами.

— Ну как вам? — подмигнув, осведомился он. — Водки уже выпили?

— А надо? — удивился Алекс.

Жека только руками всплеснул:

— Ну кто же ходит на демонстрации, не подготовившись?! Нате, приобщайтесь!

Вытащив из внутреннего кармана небольшую охотничью фляжку, он протянул ее Алексу.

— За мир во всем мире! — провозгласил тот тост и передал сосуд Бобби.

После приобщения всем сразу стало жарко и весело.

— Жека, ты профессиональный фотограф? — спросил Алекс.

— Да я заслуженный! — начал бить себя кулаком в грудь Пряницкий. — Я на таких конкурсах побеждал — смерть мухам! А что?

— Моему другу надо помочь, — сказал Алекс, выталкивая вперед себя смущенного Бобби. — Он студенческий билет потерял, и ему нужна новая фотография.

— Ну так пусть сделает!

— Я уже пять раз делал, — горестно вздохнул Бобби. — Только их не принимают. В канцелярии говорят, что у меня ушей нет.

— Как это нет ушей?! — не понял Жека.

Бобби вытащил из кармана пачку фотографий, изготовленных в фотоателье.

С карточек на зрителя смотрела суровая рожа: угрюмый взгляд исподлобья, короткая стрижка и пухлые щеки, которые напрочь загораживали собой уши.

— Ну-ка повернись ко мне лицом! — скомандовал Жека.

Вздохнув, Бобби повиновался.

Действительно, ушки у него были маленькие и весьма плотно прижатые к башке.

— Я не знаю, что делать! — жалостливо проговорил он. — Мне срочно нужны документы.

— Ничего, Пьер Безухов, что-нибудь придумаем! — обнадежил его Жека. — Алекс, вы ведь с Марикой едете к Лене на дачу? Ну так возьмите с собой Бобика. А там на месте разберемся.

— Тише, не кричи! — одернул ему Алекс. — Не надо, чтобы все знали, что я и Марика вместе…

Но Жека только отмахнулся.

— Ой, да об этом все уже знают! Ты что думаешь, люди-то дураки?

Приподнявшись на цыпочки, он разглядел среди студентов Федотову и Седых. Они тоже смотрели в их сторону и о чем-то шептались.

«Ой, конспираторы хреновы!» — усмехнулся про себя Жека.

Когда-то, еще на первом курсе, он был до полусмерти влюблен в Марику. Но она считала его «маленьким» и «слишком озабоченным». Впрочем, Жека не особо унывал. У них были слишком разные представления о настоящей любви: Марика мечтала о серьезных страстях, как у Ромео и Джульетты, а Жека хотел много шума из ничего.

Дружить с Седых было гораздо приятнее: ей можно было хвастаться своими победами, дразнить ее, ссориться с ней и при этом не вносить в их отношения никому не нужных эмоций.

Нельзя сказать, чтобы Жека совсем уж не ревновал Марику к Алексу. Ревновал. Но только и Алекс ему настолько нравился, что порой Пряницкому хотелось поревновать и его.

«Как хорошо, что друзей у человека может быть много, — подумал Жека. — А то бы я просто разорвался под влиянием чувств».

— Всем приготовиться! — зычным голосом заорал Миша. — Выходим! Знамя! Знамя вперед!

Анжелика никогда раньше не была на демонстрации. «Мала еще!» — говорили ей родители. Но в этот день свершилось чудо.

Отец разбудил ее еще до света:

— Пойдешь с папкой на Красную площадь?

От восторга Анжелика была готова летать по квартире, как истребитель. Демонстрация — это же ого-го что такое!

— Тогда живо собирайся, пока мама спит! — велел ей отец. — Одна нога здесь, другая там!

Анжелика помчалась в ванную и, найдя мамину косметичку, принялась торопливо краситься: несколько штрихов карандаша на брови, на веки — вазелин «Норка», на губы — фиолетовую помаду «Дзинтарс».

На всякий случай она решила, что заранее выскочит из дома и подождет папу около подъезда. Наверняка они будут опаздывать и он не погонит ее домой смывать макияж.

— Завтракать будешь? — спросил папа из кухни.

— Я уже поела! — соврала Анжелика.

Одеться было минутным делом. Бросив прощальный взгляд в зеркало, она нашла себя совершенно неотразимой.

«А вдруг меня на камеру снимут! — с замиранием сердца подумала Анжелика. — Меня же тогда вся школа увидит!»

— Пап, я на улицу, а то здесь жарко! — крикнула она и, подхватив пальто, ринулась на лестничную площадку.

Вот тут-то ее и подстерегало неожиданное препятствие в лице бабушки.

Бабушка была послана на этот свет, чтобы карать Анжелику за грехи. Она была уверена, что лучше всех знает, как воспитывать внучку, и усиленно претворяла свои теории в жизнь: поила ее ненавистным кипяченым молоком, заставляла стричь ногти и ходила «заступаться» за нее во время ссор с дворовыми ребятами.

— Ты куда это собралась такая чумазая? — загремела бабушка.

Анжелика попыталась было обойти ее с фланга, но это было не так-то просто: бабушкина вместительная туша занимала большую часть лестницы.

— Мы с папой уезжаем, — объяснила Анжелика. — Нам некогда. Пока!

Но бабушка не собиралась сдаваться.

— Как это «пока»?! А завтракать кто будет? Я сегодня ни свет ни заря встала, чтобы вам пирожков напечь. Ну-ка, марш домой!

— Ну нам на демонстрацию надо!

Лучше бы Анжелика этого не говорила. Услышав слово «демонстрация», бабушка схватилась за сердце:

— С ума сошли? Ребенка? В такую даль брать?

Бабушка ужасно боялась демонстраций. Она ходила на похороны Сталина и видела, как там кого-то задавили насмерть. Но объяснить ей, что похороны и День седьмого ноября — это не одно и то же, было невозможным.

— Я жизнь прожила! — авторитетно сказала бабушка. — Мне все и без вас известно.

— Ну что тебе может быть известно? — чуть не плача, воскликнула Анжелика. — Ты же до сих пор электричества боишься и не знаешь, как телевизор включать!

— Я и сама до этой гангрены не дотрагиваюсь и вам не советую! Мне Меланья Никитишна с третьего этажа рассказывала, что от телевизора давление поднимается.

— Бабушка! — взмолилась Анжелика.

В это время входная дверь хлопнула и на лестничную площадку вышел папа.

— Здрасте! — поприветствовал он тещу. — А что это у вас в сумке? Пирожки?

Бабушка знала, что зять обожает ее стряпню, и под наплывом чувств потеряла бдительность. Воспользовавшись этим, Анжелика поднырнула под ее руку.

— Вернись немедленно! — прогрохотал бабушкин голос. Но было уже поздно.

Выскочив из подъезда, Анжелика спряталась за лавочку. Впрочем, ее страхи оказались напрасными. Через пять минут на улице появился папа с пакетом пирожков в руках.

— На, чудо, держи! — сказал он весело. — Бабушка отпустила тебя под мое честное слово.

Анжелика цапнула пирожок.

— Вечно она ко мне как к маленькой относится!

— А ты что думаешь, раз губы накрасила, так уже и большая?

— Это чтоб не обветривались, — угрюмо объяснила она.

Блин! Когда надо, папа не замечал, что у него один носок синий, а другой коричневый, а когда не надо — так становился наблюдательным, как Чингачгук!

…Над улицами Москвы колыхались сотни знамен, портретов вождей и транспарантов. Из тысяч глоток неслось мощное «ура».

Миша был горд, как полководец на параде: Дядя Сэм, без сомнения, был самым красочным агитсредством из всех. Особой пикантности ему добавляло то, что платформу с «поджигателем войны» толкали сами американцы. Об этом, правда, мало кто знал, но Мише все равно было приятно. Если начальство спросит, то он расскажет про этот символический жест: простые американские студенты пришли на демонстрацию, чтобы лично выразить протест против политики империализма США.

— Ну как, справляетесь? — спросил у них Миша.

Но и Алекс, и Бобби, и другие ребята настолько прониклись всеобщим энтузиазмом, что и думать забыли про усталость (хотя толкать платформу вручную было довольно нелегко).

— Знаешь, на что это похоже? — прокричал Алекс, стараясь перекрыть всеобщий рев толпы. — На бразильский карнавал!

Миша хотел было объяснить ему, что День седьмого ноября не имеет ничего общего с буржуазными праздниками порока, но тут к нему подошел знакомый парень из параллельной группы.

— А можно я дочку посажу на платформу? — спросил он. — А то она устала — едва ногами перебирает.

Миша оглянулся на ребенка: прелестное семилетнее существо со связкой шариков в кулачке смотрело на него разнесчастными глазами.

— Да сажай, конечно, — разрешил он великодушно.

Тем временем колонна дошла до своей главной цели — Красной площади. Платформа с Дядей Сэмом загремела по брусчатке. Все стали вытягивать шеи, чтобы разглядеть стоящих на трибуне Мавзолея правителей.

— Слава Коммунистической партии Советского Союза! — неслось из динамиков. — Слава великому трудовому народу! Ура!

— Ура! — заорали студенты.

— Ура! — из солидарности подхватили американцы.

— Ура! — запищала девочка на платформе.

И тут случилась катастрофа — связка воздушных шаров выскользнула из ее рук, поплыла вверх и зацепилась за революционные штыки. Два шара оказались сзади буржуинского тела, обращенного к ГУМу, а три других — два круглых красных и синяя сосиска приклеились спереди живота. Композиция наконец-то приобрела законченный вид.

Это была Красная площадь, по телевидению шел прямой эфир, и полмира сейчас смотрело на треклятого «поджигателя».

Миша чуть в обморок не шмякнулся от ужаса. Вскочив на платформу, он попытался было сорвать шары, но они висели слишком высоко. Платформа, успевшая к тому времени доехать до Мавзолея, сразу же остановилась: толкать ее по брусчатке вместе с дополнительным весом было невозможно.

Теперь на Дядю Сэма смотрели уже все.

— Дайте сюда что-нибудь длинное! — рявкнул Миша.

Алекс выхватил у какой-то девушки флаг.

— Это сойдет?

— Сойдет, сойдет!

И под громкий хохот окружающих Степанов с остервенением принялся лупить красным знаменем по «фаллосу» Дяди Сэма.

В конце концов шарики улетели в небо, Миша спрыгнул с платформы, и ее поспешно вытолкали с Красной площади.

— Надеюсь, ты ничего не снимал? — спросил у Жеки бледный от переживаний Степанов.

Пряницкий прижал руки к груди:

— Да я про фотик и думать забыл!

Но это было чистой воды вранье: на самом деле Жека почти всю пленку исщелкал на «поджигателя». Разве ж такое можно было упустить?

Целый час взволнованная институтская колонна стояла на Кузнецком мосту и ждала приговора начальства. Его, к счастью, не последовало: видимо, руководство страны восприняло все случившееся как заранее спланированную акцию против внешних врагов.

…Папа никогда не брал Анжелику к себе на работу, а тут получилось так, что она одновременно приобщилась и к демонстрации и к телевидению.

Папа подвел ее к автобусу, у которого собрались телевизионщики, а сам куда-то умотал. Вернулся он уже «тепленький».

— Вот это, дочка, камера, а вот это — шнур, — принялся объяснять он назначение каких-то штуковин.

Анжелика не особо его слушала. Все ее внимание привлекла съемочная группа, которая брала интервью у прохожих.

«Ой, вот бы у меня что-нибудь спросили!» — подумала Анжелика и, пока папа вещал о каком-то аккумуляторе, потихонечку сбежала от него в сторону корреспондентов.

Впрочем, ее затея не увенчалась успехом. Анжелика несколько раз прошлась перед самым носом журналистки с оператором, но они и не подумали пригласить ее на интервью.

— Так, Терехина! — крикнул какой-то начальник. — Идите на площадь и сделайте несколько подсъемов.

Журналистка кивнула и принялась скручивать провод микрофона.

«Я с ними!» — тут же решила про себя Анжелика.

На площади было столько народу, что они едва протолкались сквозь плотные ряды сограждан. Слава богу, милиция, завидев людей с камерой, сразу пропустила их за оцепление.

— А ты тоже с телевидения? — грозно спросил Анжелику какой-то милиционер.

— Я стажер!

— Ну тогда проходи.

«Все-таки не зря я сегодня губы накрасила! — с восторгом подумала Анжелика. — Все теперь думают, что я взрослая!»

Гулять за ограждением было очень интересно: Красную площадь было видно как на ладони. Мимо шли колонны трудящихся. Лица у всех были радостные, ветер рвал знамена…

— Смотри-ка, какого буржуя отгрохали! — вдруг послышались голоса.

Анжелика глянула в указанном направлении: мимо Кремлевской стены катила платформа с гигантским Дядей Сэмом. А толкал ее не кто иной, как Алекс Уилльямс!

У Анжелики перехватило дыхание. Позабыв обо всем на свете, она побежала вдоль милицейского оцепления, стараясь не потерять Алекса из виду. Потом платформа остановилась, люди на ней закопошились и задергались, но Анжелика ничего не замечала. В целом свете ее интересовало только одно — ее заокеанская мечта.

«Мне надо узнать, где он живет! — стремительно пронеслось у нее в голове. — Я прослежу за ним и все выясню!» — И, решительно протиснувшись между милиционерами, она кинулась к колонне демонстрантов.

— Куда? — рявкнули ей вслед. Но Анжелика уже растворилась в толпе.

Это была совершенно безумная гонка. Звездно-полосатый цилиндр Дяди Сэма указывал Анжелике путь, подобно маяку. Она неслась, толкалась, подпрыгивала на месте, дабы не потерять Алекса из виду.

Как жаль, что он был не один! Рядом с ним постоянно болтались пионервожатая Лена, Марика и еще куча незнакомого Анжелике народа. Подойти при них к Алексу не было никакой возможности: ведь они тут же бы подумали, что она «бегает за парнем».

После демонстрации Алекс и его друзья спустились в метро. Поток пассажиров подхватил Анжелику и понес в сторону, но ей все-таки посчастливилось сесть в нужный вагон. Всю дорогу она пряталась за спиной какого-то дяденьки и исподтишка любовалась на Алекса. Господи, какой он красивый!

«Подойду! — решила она. — Вот дождусь, когда его приятели разойдутся по домам, и подойду!»

Но Алекс смешал все ее планы. Он и его друзья вышли на Курской и направились к пригородным кассам.

«Неужели за город поедут?» — испугалась Анжелика. Ехать за ними черт знает куда она не могла: во-первых, у нее не было денег на билет, во-вторых, родители прибили бы ее за подобную выходку. Да и самой было страшно.

Алекс вышел на платформу и в числе прочих пассажиров втиснулся в электричку.

«Внимание! — объявил громкоговоритель. — Электропоезд до станции Фрязино отправляется с четвертого пути».

Анжелика заметалась. Ведь Алекс сейчас уедет! Где его потом искать?

Двери зашипели, закрываясь, но в последний момент она все же успела вскочить в вагон.

«Если что, скажу контролеру, что моя мама в другом конце поезда», — отчаянно подумала Анжелика.

— Не пойму, почему на свете полным-полно картин под названиями «Штурм Кенигсберга», «Штурм Измаила», «Штурм персидской крепости казаками», а картины «Штурм электрички» до сих пор не создано? — проворчал Миша, когда они всей компанией ввинтились в переполненный вагон.

— Ладно еще сейчас не дачный сезон, а то бы мы вообще никуда не влезли, — отозвалась Лена.

Она чувствовала себя взвинченной и несчастной. Ей хотелось, чтобы на даче были только она, Миша и Марика с Алексом. Но Степанов зачем-то пригласил с собой Пряницкого, а тот еще каких-то американцев: Бобби и Мэри Лу. В результате вместо интимных посиделок намечалось широкомасштабное гульбище с шашлыками, вином и всеобщим весельем. А у Лены на душе был траур. Она старательно улыбалась, шутила (ведь нельзя же портить людям праздник), но кто бы знал, как ей было тяжело!

Для Бобби и Мэри Лу это была первая нелегальная поездка за город. Они сидели на лавочке, притихшие, как нашкодившие дети, и изумленно таращились вокруг.

— Дача — это кусок земли, на котором человек своими силами возводит дом, забор и сарай, — рассказывал им Жека. — Остаток земли предназначается под выращивание фруктов и овощей.

— А что нужно делать на даче? — спросил Бобби.

— Это зависит от твоего возраста. Если тебе меньше семи лет, то ты имеешь право бегать по грядкам и объедаться ягодами. От семи до шестнадцати ты помогаешь родителям в хозяйстве. От шестнадцати до тридцати — привозишь на дачу девок, водку и шашлыки…

— А потом?

— Потом ты становишься основной тягловой силой и до самой смерти чинишь дом, забор и сарай и ковыряешься в земле.

Оказалось, что за городом уже полным-полно снега. По дороге, ведущей к садоводческому товариществу, еще никто не ездил.

— Я чувствую себя величайшим первопроходцем! — орал Жека, вытаптывая на снегу метровые буквы своего имени.

— Не отставай, а то заблудишься! — подгоняла его Лена.

Садоводческое товарищество «Плодовое» окружала высоченная ограда с железными воротами.

Лена постучала в калитку:

— Эй, дядя Федя! Открывай!

Залаяла собака, потом на стук вышел заспанный сторож:

— А, Ленуська! Здорово, здорово… Что, гостей привела? Родители-то как? Ничего?

Лена знала дядю Федю с детства — дача ее родителей вплотную примыкала к его участку.

— Я три сарайчика имел! — гордо рассказывал о себе дядя Федя. — В одном картошку держал, в другом — кур, в третьем — кабанчиков. С пяти утра на ногах. Мужики-то наши надо мной смеялись: «От работы волки дохнут». А зимой: «Федя, дай морковки, дай луку, дай картошки». Ну, я и давал. За деньги, конечно. А кто им сажать не велел? Кругом земли навалом — только паши. Вон у оврага участок бесхозный был, так я огород устроил — соток двадцать. Все имел…

А потом кто-то настучал на дядю Федю, и его упекли на «химию» за тунеядство, ибо официально он нигде не работал. Выйдя на свободу, дядя Федя не предпринимал попыток заводить кабанчиков: устроившись сторожем в садоводческое товарищество, он мечтал лишь об одном — чтобы власти никогда не вспоминали о его существовании.

Летом ему было хорошо — дел много, кругом соседи, а вот с наступлением холодов дядю Федю одолевала скука, и потому он радовался приезду гостей, как подарку судьбы.

— В баньке попариться не желаете? Я сегодня топил, — сказал дядя Федя, явившись проведать молодежь.

Миша и Жека восприняли его предложение с величайшим энтузиазмом:

— Давай, дядь Федь! Если нужно воды принести или еще что-нибудь, ты только скажи… Надо показать американцам настоящую русскую баню!

То, что Лена привезла с собой аж троих иностранцев, донельзя изумило дядю Федю.

— Ну как вам наше житье? Нравится? — пытливо спрашивал он у Алекса.

— Еще бы!

Это были правила приличного поведения. Как американцам на вопрос «Как дела?» надо отвечать: «Хорошо», так на русское «Как вам наша страна?» — отвешивать какой-нибудь комплимент.

Вернувшись в дом, Алекс встретил в прихожей Марику. Ее руки были заняты, она несла какие-то пустые банки. Алекс притянул ее к себе.

— Ну как, мы уже шокировали общественность своим вызывающим поведением? Все-таки в гости отправились вместе, в электричке нахально обнимались…

Марика подставила ему губы для поцелуя.

— Степанов до сих пор не может прийти в себя. А остальные вроде бы ничего — отнеслись как к должному.

— Ну и хорошо, — отозвался Алекс. — Мы будем постепенно приучать всех к нашему существованию.

Хоть он и притворялся спокойным и невозмутимым, ему все равно было несколько не по себе. Ведь одно дело говорить, что у тебя есть русская девушка, а другое — появиться с ней на людях.

По дороге на дачу Алекс все поглядывал на ребят. Что они скажут? Как отнесутся?

Лену и Жеку можно было считать своими союзниками. Мэри Лу тоже воспринимала Марику вполне адекватно. Бобби удивлялся и ахал, но, по большому счету, не имел ничего против.

И только Миша подозрительно молчал.

Ну что ж, четыре против одного — не такой уж плохой счет.

На втором этаже Жека оборудовал фотостудию. В душе он крайне радовался шансу оказать Бобби неоценимую услугу: он давно присматривался к его гитаре, и ему хотелось подвести дело к ее продаже.

— Лена, мне нужна белая простыня для фона! — шумел Жека.

— Желтое покрывало сойдет?

— Ну мы же делаем человеку фотографию на студенческий билет! А это почти что паспорт!

Наконец простыня нашлась. Бобби посадили перед нею на стул и велели не крутить головой.

— Ничего не понимаю! — прыгал вокруг него Жека. — Это какой-то оптический обман зрения: в профиль смотришь — есть уши, в анфас смотришь — одни щеки!

Все по очереди подходили глядеть на Бобби. Ушей у него и вправду не наблюдалось.

— I have ears! — От волнения Бобби переходил на английский и старательно оттягивал уши пальцами. — Here they are![6]

— Замри! — демонически воскликнул Жека. — Хотя нет… Не буду же я тебя с поднятыми руками фотографировать… Лена!

— Ну что еще?

— Мне нужны лейкопластырь и спички.

— О, господи!

Бобби обеспокоенно завозился:

— Зачем тебе спички?

— Сиди! — махнул на него маэстро. — Сейчас будем делать из тебя человека.

С помощью спичек Жека растопырил Боббины уши и закрепил их лейкопластырем.

— Вылитый принц Чарльз! — ахнула Мэри Лу.

Мигнула фотовспышка.

— Готово! — пропел Жека. — Завтра распечатаю снимочки.

— Ну вы в баню-то пойдете? — спросил появившийся на пороге дядя Федя.

Мальчики отправились париться, Мэри Лу ушла накрывать на стол, а Лена с Марикой принялись за нарезку салатов. Марикино настроение за сегодняшний день менялось уже раз пятьдесят: стоило ей встретиться взглядом с Алексом, как она вся расцветала; стоило перевести глаза на Лену, как в душе начинала ворочаться тоска.

Больше всего ее удивлял Миша: как он может быть таким веселым и беззаботным, когда собирается бросить Лену на произвол судьбы?

Умом Марика прекрасно его понимала: кому захочется возиться с чужим ребенком? Но сердце ее было всецело на стороне подруги.

— Ты еще не спала с Алексом? — вдруг спросила Лена.

Марика подняла на нее глаза. Она настолько привыкла, что их отношения с Алексом — это нечто интимное, что ей было странно и неудобно говорить о них.

— Нет, не спала, — на всякий случай соврала она.

Ленины руки бессмысленно двигались по скатерти.

— Спать с мужчиной надо уметь, — произнесла она, помолчав. — У меня дома есть старинный журнал — «Русский базар» 1897 года. Там написано, что настоящая дама должна спать так, чтобы у мужчины от одного взгляда на нее душа замирала. А большинство женщин спят, как мешки.

Марика мысленно прикинула, на что она похожа во время сна.

— А как надо-то?

— Изящно! Видела, как спят женщины на картинах? — Внезапно Лена осела на стул. В глазах у нее стояли слезы. — Мы ведь с Мишей так ни разу и не спали вместе, представляешь? Ну, я имею в виду ночью… Это ведь самое главное — обнять, прижаться и заснуть под одним одеялом.

— А-а-а! — раздался с улицы победный вопль Жеки. — Стыдно не когда видно, а когда никто не смотрит!

Лена с Марикой кинулись к окну. Мальчики в чем мать родила выскочили из бани во двор и принялись натираться снегом.

— Ах! Хорошо! Хорошо!

Глядя на голого Алекса, прыгающего по сугробам, Марика прыснула. Рядом с ним в позе футболиста топтался Бобби. В глазах его стоял первобытный ужас.

— Лови! — запустил в него снежком Миша.

И вдруг с дерева, стоявшего у забора, к ним под ноги свалилась какая-то девочка в коричневом пальто.

Анжелика едва успела выскочить на нужной станции. Народу на платформе было мало, и ей пришлось прятаться за щитом «Их разыскивает милиция», ожидая, пока Алекс и компания отойдут немного подальше.

Потом было легче: они направились не в деревню, а в противоположную сторону, где дорога еще не была протоптана, так что вычислить их по следам не составляло ни малейшего труда.

Следы привели Анжелику к воротам, на которых было написано: «Осторожно! Злая собака!» Собака действительно была очень злой. Она просовывала морду в щель между створками, смотрела на испуганную Анжелику и грозно рычала.

Делать было нечего — пришлось искать обходные пути. Сколько Анжелике пришлось бродить вокруг ограды в поисках дыры или хотя бы расшатавшихся досок, она и сама не знала: садоводческое товарищество «Плодовое» было неприступно, как средневековая крепость. В конце концов Анжелика обнаружила лаз, вырытый под оградой неизвестным зверем.

Кое-как очистившись от снега, она оглянулась. Заколоченные дачи, кусты, деревья… И ни души.

«Что я тут делаю?» — внезапно подумалось ей. Куда идти и где искать Алекса, — она не имела ни малейшего понятия.

Анжелика проплутала по заснеженным тропинкам больше часа. Все садовые домики выглядели на одно лицо; следов, кроме ее собственных, ей не попадалось.

От отчаяния Анжелика даже пустила слезу.

Внезапно она услышала человеческие голоса. Двухэтажная голубая дача явно была обитаемой: в ее окнах горел свет.

— Алекс! Окати его водой! — заорал кто-то из-за высокого дощатого забора.

«Так, значит, он здесь!» — воспрянула духом Анжелика.

Прямо у ограды росло высокое раскидистое дерево. Уцепившись за нижнюю ветку, Анжелика ловко вскарабкалась на него. Отсюда был виден и двор, и приземистая банька, и сам дом.

И тут случилось невероятное: дверь бани распахнулась И оттуда выскочили какие-то голые мужики. Анжелика закрыла лицо руками, потом приоткрыла один глаз… и вдруг почувствовала, что летит куда-то вниз.

Через секунду она сидела в сугробе посреди изумленных дяденек, прикрывшихся кто чем может. Но Анжелика уже все видела. Она никогда не думала, что у мужчин «это самое» такое большое. Во всяком случае, у древнегреческих богов из фотоальбома «Сокровища Эрмитажа» все было намного меньше.

— Здрасте! — ляпнула она первое, что пришло на ум.

Ни Алекс, ни остальные ничего не ответили и поспешно кинулись назад в баню.

Анжелика сидела в сугробе, не зная, что предпринять. Ситуация была глупой до невозможности.

И тут, на ее счастье, во двор вышла Лена Федотова.

— Капустина? А ты что тут делаешь?

Анжелика поспешно вскочила на ноги.

— А у моей тети дача в этом же садоводческом товариществе, — соврала она. — Тетя думала, что забыла выключить утюг, и попросила, чтобы я проверила. А тут слышу — вы. Ну я и решила посмотреть, что здесь происходит.

— Пошли в дом, а то простудишься! — распорядилась Лена, покачав головой.

Марика поймала распаренного, потрясенного и недоумевающего Алекса, затащила его под лестницу, прижалась… Как ей нравились эти поцелуи украдкой! Смеяться, прятаться и целоваться, а потом, на людях, бросать друг на друга исступленные взгляды.

— Не смей изменять мне с пионеркой! — шептала Марика, грозно хмуря брови.

— Она сама ко мне пристает!

И действительно, весь вечер Анжелика не отходила от Алекса ни на шаг, врала ему о своих успехах у парней и даже призналась, что проследила за ним от самой Красной площади.

— Терпи! Полученная любовь обмену и возврату не подлежит! — издевался над Алексом Жека.

Все остальные тоже не отставали и советовали Алексу не упускать свой шанс.

— Представляешь, какая это будет шикарная месть Капустину! — заразившись всеобщим настроением, сказал Миша. — Он поседеет, когда узнает, что ты гуляешь с его дочкой.

— Ничего Алекс не гуляет! — запротестовала Марика. — Ему не нравятся страшненькие: у нее вон вся тушь размазалась по глазам — не девочка, а медведь-панда!

Алекс только усмехался:

— Какие вы, женщины, жестокие!

Степанов смотрел на Лену, на Марику, на Пряницкого — все они абсолютно спокойно относились к тому, что Алекс и его друзья нарушают режим пребывания.

Американцы вообще на удивление легко вписались в их компанию: Мэри Лу училась у девчонок готовить русские салаты, Алекс и Бобби отважно парились в бане и ныряли в снег. У обоих, правда, при этом глаза были по пятаку — так ведь тем смешнее!

Степанов пытался отыскать в себе признаки нелюбви к ним, но у него ничего не получалось. Он невольно подчинялся воле коллектива: раз тот считал, что все нормально, то и Мише приходилось делать то же самое.

Однако Марика Седых порядком удивила его: это ж додуматься надо — настолько беззастенчиво флиртовать с американцем! Мише было стыдно за нее, как будто она ходила голой.

Долг члена комитета комсомола обязывал его серьезно поговорить с ней и указать на ее ошибку, но он решил, что ничего не будет предпринимать.

«Пусть Ленку благодарит, — улыбался про себя Миша. — Это из-за нее я сегодня такой благодушный».

И действительно, при мысли о грядущем предложении руки и сердца у него теплело на душе.

«Даже Петру Ивановичу ничего не скажу, — подумал он. — Пусть Лена будет счастлива за свою Седых».

После шашлыков Лена с Марикой принялись мыть посуду, а все остальные уселись играть в дурака. Алекс с Жекой быстро сработались и три раза подряд разбили соперников.

— Нечестно! — шумела Анжелика. — Они все карты просчитывают!

— Так на то и игра! — почти раздраженно бросила Лена.

Марика покосилась на подругу. По Лениному бледному личику было видно, что она вконец замучилась изображать радушную хозяйку.

— Я сейчас выгоню всех отсюда, и у вас с Мишей будет возможность пообщаться, — шепнула Марика. — Ты справишься без меня или мне остаться?

— Справлюсь, — едва слышно проговорила Лена.

— Так, товарищи, — хлопнула Марика в ладоши. — Уже поздно, поехали по домам!

Ох, как сладко трепетало сердце у Анжелики!

Алекс сам предложил проводить ее до подъезда! Жаль только, что Марика увязалась с ними. Неужели ей было так сложно догадаться, что она лишняя и ей лучше поехать домой, как это сделали Жека и Мэри Лу с Бобби?

Ну да делать нечего.

Всю дорогу — и в электричке, и в метро — Анжелика развивала достигнутый успех.

— Если тебе надо кому-нибудь навредить, то я могу научить тебя как, — говорила она Алексу. — Нужно раздобыть небольшой, но сильный магнит, потом прийти в гости к твоему врагу, подождать, пока он куда-нибудь отлучится, и размагнитить пленки его магнитофона.

— Здорово! — восхитился Алекс. — Обязательно возьму себе на вооружение.

«Если бы не Марика, он непременно б меня поцеловал!» — с восторгом подумала Анжелика.

Они уже подошли к подъезду, когда она заметила сидящую на лавочке бабушку.

— Ты где шлялась?! — с ходу накинулась она на внучку.

— Бабушка… — начала было Анжелика. И тут случилось самое худшее: в окно высунулся папа. Посмотрел на дочь, на Алекса…

— А ну марш домой! — рявкнул он на весь двор.

— Ну, мне сейчас дадут! — испуганно пролепетала Анжелика. Она всей душой надеялась, что Алекс еще успеет спросить у нее телефон, но тут к ней подскочила бабушка и схватила ее за руку.

— Иди-иди, неслух! — пророкотала она.

И никакого прощания, никакого обмена телефонами не получилось.