Заговор молчания

ГЛАВА 26

И снова игра — игра на нервах. Солировали ударные.

Алекс метался по городу в поисках работы, надеясь, что так он сможет остаться в СССР по рабочей визе.

Перво-наперво он обратился в американское посольство.

— Ну что? — нетерпеливо спросила Марика, когда Алекс вернулся оттуда.

Его лицо было каменным.

— Там какие-то враги сидят! — с едва сдерживаемой яростью проговорил он. — Они сказали, что у них есть четкое правило: не брать на работу женатых на русских. Я знаю эту женщину, с которой я разговаривал… Она всегда была такой вежливой… А сегодня смотрела на меня как на нечисть: «Нет и все! И никаких исключений!»

— Но почему?!

— По той же самой причине, по которой тебя хотят выгнать из института. Нас теперь все расценивают как потенциальных противников: и ваши, и наши.

— Видимо, они тоже не желают получить лишние проблемы, — задумчиво проговорил Ховард, когда Алекс рассказал ему о визите в посольство. — Кто тебя знает, на ком ты женился? Вдруг это шпионка, которая через тебя хочет вызнавать наши дипломатические тайны?

Единственной надеждой оставались международные издательства: там всегда были вакансии переводчиков.

В «Иностранной литературе» редактор согласился было принять Алекса, но на следующий день объявил, что тот ему не подходит.

Причину, разумеется, он не объяснил, но и без того было ясно: кое-кто дал ему понять, что гражданин США Алекс Уилльямс — нежеланный гость в СССР.

9 февраля 1984 года умер генеральный секретарь ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов, участник подавления венгерской революции, бывший глава КГБ и злейший враг советских правозащитников. Именно при нем любое инакомыслие начали объявлять сумасшествием: диссидентов да и просто неосторожных болтунов отправляли в «дурки» и там залечивали до состояния невменяемости.

Придя к власти, Андропов попытался решить проблемы государства силовыми методами: массовыми арестами тунеядцев, судебными процессами над расхитителями, расстрелами коррупционеров. Но, как известно, болезнь не лечится заменой больного. Причина упадка советской экономики крылась не в действиях отдельных «вражеских элементов», а в том, что она изначально подавляла любую инициативу рядовых граждан. Думать по-новому, делать по-новому, создавать что-то новое было не только невыгодно, но и опасно. А там, где нет свободы мысли, не может быть никакого прогресса.

Однако признавать порочность самой системы никто пока не решался. Как всегда во всех бедах СССР были виноваты «враги», которых нужно было беспощадно подавлять и уничтожать. И со смертью генсека ничего не изменилось.

Шел снег. Марика, Степановы, Жека, американцы — все пришли провожать Алекса на вокзал.

Марика стояла рядом с ним, держала его за руку и не знала, ни что говорить, ни что думать. Вот и все. Виза истекла, сейчас Алекс сядет на поезд и укатит в Варшаву. А оттуда самолетом в Лос-Анджелес.

Сердце отсчитывало секунды как перед Новым годом: десять, девять, восемь, семь… Только в новогоднюю ночь полагалось ждать счастья, а Марика ждала прихода беды.

Жека совал Алексу фотографии с Дядей Сэмом, сделанные в День седьмого ноября.

— Ты это… возьми себе на память, покажешь своим — пусть посмеются.

Мэри Лу всхлипывала, Бобби возмущался несправедливостью…

Алекс прижал Марику к себе:

— Пиши мне обо всем: как там сложится с комсомолом, как с институтом…

— Если они меня выгонят, им же хуже, — попыталась пошутить Марика. — Я тогда знаешь кем буду работать? Профессиональным правдоискателем. Объявления на столбах развешу: «Замучаю насмерть любые учреждения и организации — письменно, по телефону, а также лично». Ко мне люди толпами будут ходить.

— Уважаемые пассажиры! — раздался равнодушный голос проводницы. — Поезд отправляется! Просьба занять свои места!

Марика с Алексом вцепились друг в друга.

— Слушай! — торопливо зашептала она ему в ухо. — Я все придумала. Если они меня не отпустят, если у нас ничего не выйдет, я нелегально перейду границу.

Алекс дернулся, но Марика не дала ему говорить:

— Я поеду в Финляндию. Как-нибудь переберусь… Ты, главное, жди меня!

— Дурочка! Не вздумай! Тебя же посадят!

— Я как-нибудь дам тебе знать.

— Марика, поклянись, что ты этого не сделаешь!

— Клянусь, что сделаю! Получишь от меня весточку, и сразу приезжай в Финляндию.

— Уважаемые пассажиры! Поезд отправляется!

— Люблю тебя…

По очереди обнявшись со всеми, Алекс отступил к вагону. Ребята что-то кричали ему, махали вслед. А Марика стояла как окаменевшая.

Проводница закрыла дверь. Алекс постучал в стекло своего купе. Три, два, один…

Поезд дернулся и покатил по рельсам.

Впереди Марику ждали месяцы одиночества. А может быть, даже годы.

Подойдя, Лена дотронулась до ее руки.

— Я тут недавно вычитала в одном журнале, — очень тихо произнесла она, — что если крысу кинуть в ведро с водой, то она будет барахтаться около двадцати минут, а потом утонет. Но если ее спасти, а затем повторно бросить в воду, то она станет бороться за свою жизнь до последнего. Она надеется и потому отказывается сдаваться. Ты тоже надейся.

Марика беззвучно кивнула.

Да, они с Алексом и вправду были как крыски, брошенные в воду. Пока еще они трепыхались, пока еще бодро махали лапками… Но в глубине души каждому было страшно, что никакого спасения не предвидится.

…Марика отказалась идти на заседание, посвященное ее исключению из комсомола.

— Почему ты не хочешь отстаивать себя?! — изумился Миша. — Помнишь, как в прошлый раз? Ты же всем нос утерла! Даже Вистунов и тот ничего не сказал!

— Все уже предрешено, — покачала головой Марика. — Разве от того, что я буду защищаться, что-нибудь изменится?

— Ну ты должна убедить их…

— Миш, пошли они на хер! Я и тебе ходить не советую: здоровее будешь. Скажи, что заболел.

В ночь перед собранием Степанов все никак не мог уснуть. Крутился, вертелся, думал… Все-таки сколько мужества надо иметь, чтобы добровольно пойти против общества!

Миша с ужасом вспоминал те времена, когда буквально все знакомые, кроме Лены, объявили ему бойкот. Многие по-прежнему его сторонились, но время шло, и прошлые грехи волей-неволей забывались. Кроме того, постепенно Миша научился жить без оглядки на однокурсников. В конечном счете что от них зависело? Да ничего!

Но главное заключалось даже не в этом: за спиной у Степанова стояло государство и потому не имело большого значения, что про него думают отдельно взятые Маши-Саши. А за спиной Марики не было никого и за нее некому было вступиться.

Среди ночи Лена встала кормить Костика. Включила лампу, взяла его из кроватки. Как же Миша их любил! После того как в доме появился маленький пищащий мальчишка, все изменилось. Миша смотрел на него и думал: «Ну и пусть, что не мой. Зато воспитаю его по-своему. Будет точь-в-точь как я: и повадками, и по уму». И от этого на сердце было приятно и щекотно.

Сказать «люблю» проще простого. А вот как не отказаться, пожертвовать всем ради тех, кого любишь? Вот велели бы ему сейчас: бросай свою любимую жену и выбирай кого-нибудь другого, кто нас устраивает. Послушаешься — будешь жить, как все нормальные люди. А не послушаешься, пеняй на себя: прихлопнем — мокрого места не останется.

И как быть?

Миша все-таки пошел на это заседание.

Заранее обозначенные лица обвинили Седых в том, что она «продалась за кусок колбасы», после чего все члены комитета проголосовали за ее исключение. Все, кроме Миши.

— Ты что, сдурел?! — набросился на него Вистунов, когда они вышли на улицу. — Почему ты голосовал «против»?!

Миша едва сдерживался, чтобы не залепить ему по роже.

— А почему ты голосовал «за»?

— Ну нам же директива пришла! Ты же сам знаешь!

— Честный человек никогда не согласится быть мерзавцем! Какая бы директива ни пришла! Нельзя соглашаться быть палачом!

— A-а, не хочешь руки запачкать? — догадался Вистунов. — Так ведь эту работу все равно кто-то должен делать.

— Как раз никто ее не должен делать! Ни при каких обстоятельствах! Ты не знал лично эту Седых, ты никогда не разговаривал с ней по душам и не вникал, почему она подала заявление на выезд. Будешь вникать — так, может, еще совесть проснется. А это так неприятно! Лучше уж просто проголосовать «за» и со спокойной душой пойти домой смотреть телевизор.

— А ты что развыступался-то после собрания? — ухмыльнулся Вистунов. — Сам же промолчал, ни слова в защиту не сказал… После драки-то все могут кулаками махать. А ты поди выступи перед всеми!

— Но я же проголосовал против!

— Правильно. Очистил совесть: мол, все козлы, а я один в белых перчатках. А ведь ты такой же, как и мы: хочешь учиться на пятерки, хочешь получать приличную работу, пойти на повышение… И потому помалкиваешь в тряпочку. У нас вся система как раз и рассчитана на этот заговор молчания: раз мы молчим, значит, нас все устраивает.

— Иди ты! — рявкнул Миша и, не подав руки, пошел прочь.

Вистунов был прав. Мы все думаем, что наши беды происходят от кого угодно, но только не от нас самих, что это какой-то таинственный монстр во всем виноват. Да ни черта! Нет никакого монстра! Нет никакого злодея, сидящего наверху и желающего съесть нас. Все делается нами самими: нашим страхом за собственные задницы и нашим молчанием.

Системе наплевать, кто ты: бедный студент или генеральный секретарь. Она прожорливая, ей без жертвоприношений нельзя — иначе ее бояться не будут. А если не будут бояться, то откроют рот. И тогда молчание нарушится.

Что делает женщина, оставшись утром в одиночестве?

Она плачет, потом пьет чай, потом обреченно идет выгоняться из института.

Все было подстроено очень «красиво»: Марику должны были исключить за неуспеваемость. Ради этого ее завалили сначала на экзамене, потом на комиссии. Теперь ей предстояло пересдавать историю зарубежной литературы самому замдекана Петрову.

Петров, грозный дедушка старой закалки, держал весь факультет в страхе божьем. Он гордился своей мрачной славой, как фронтовыми медалями, и ежегодно ее приумножал, выгоняя из института все новых и новых студентов.

Петров назначил Марике встречу в своем кабинете.

— Сумку на стол, карманы вывернуть, — приказал он. Зная, что с нее будут спрашивать вдесятеро строже, Марика заранее составила кучу шпаргалок. Но весь этот клад знаний оказался бесполезным: Петров изъял у нее все, включая маленькую шпаргалку-гармошку, которую она прятала в сапоге.

— Неплохо подготовились, — коварно усмехнулся замдекана, сгребая конфискованное имущество к себе в портфель. — А теперь давайте посмотрим, что у вас реально осталось в голове. Вот вам ручка, вот бумага, вот билет. Я вас запру тут, в кабинете, а через час вернусь и мы с вами побеседуем.

Марика прочитала свой вопрос: «Основные тенденции развития датской литературы в первой половине двадцатого века».

— Но этой темы не было ни в учебнике, ни в лекциях!

Петров окинул ее высокомерным взглядом:

— По-настоящему образованный человек и в дерьмо вляпается так, что любо-дорого посмотреть. Готовьтесь.

Щелкнул замок, и Марика осталась одна. Из датских литераторов она знала только сказочника Ганса Христиана Андерсена. Да и тот не имел никакого отношения к первой половине двадцатого века.

Как и было обещано, Петров появился в своем кабинете ровно через час. У него было отличное настроение: он только что узнал, что его очередная монография одобрена в качестве учебника для вузов.

— Ну что, пленница науки, — весело обратился он к Марике, — давайте делитесь своими измышлениями.

Та протянула ему четыре листа, исписанных мелким, аккуратным почерком. Нексе, Браннер, Хансен плюс еще целый ряд авторов, о которых сам замдекана никогда не слышал. Ответ студентки Седых тянул на твердое «отлично».

Очки сползли на кончик носа профессора.

— Это невозможно! Вы все списали!

Марика отвела взгляд в сторону.

— Да вы же сами отобрали у меня все шпаргалки. Я учила.

— Учила она! Этой темы не было ни в учебниках, ни в лекциях, ни в билетах!

— Я просто очень люблю датскую литературу. Еще с детства.

Петров растерянно уронил листы на стол.

— Ну, вы понимаете, что я не могу поставить вам выше «неуда»? У меня есть распоряжение начальства…

— Значит, реальные знания не имеют никакого значения? — сузив глаза, произнесла Марика.

Петров еще раз пробежался по ее ответам:

— Поразительно! Нет, этого не может быть! Вы все-таки откуда-то списали!

Он оглядел книги, стоявшие в шкафах: материалы съездов, методические пособия… Ни одна из них не была посвящена датской литературе.

— Ну хорошо… Давайте зачетку. Пусть начальство само с вами разбирается. Я не могу поставить вам «неуд», когда вы настолько хорошо подготовились.

Получив свое «отлично», Марика спрятала зачетку в карман.

— Все, можете быть свободной! — раздраженно прикрикнул Петров.

Едва сдерживая улыбку, Марика вышла за дверь. Секрет ее был прост, как три копейки: в кабинете декана стоял телефон. Стоило Петрову переступить порог, как она набрала Жеку. А тот в свою очередь отыскал среди своих многочисленных знакомых литературоведа-датчанина. Тот ей все и продиктовал.

Из института Марику отчислили на следующей неделе за непосещаемость. Методисты посчитали все ее прогулы и подвели неутешительный итог: столь недисциплинированным студентам не место в стенах высшего учебного заведения.

— Но ведь ты сдала все экзамены на пятерки! — возмущалась Света, потрясая справкой об отчислении. — Они не имели права!

Марика только криво усмехнулась:

— Я всего лишь скромная жертва показательной порки.

Света ей не поверила. Она долго шумела и требовала назвать истинную причину случившегося. Но ни о своей свадьбе, ни о заявлении на загранпаспорт, ни об исключении из комсомола Марика так ничего и не сказала.

В июне она получила бумагу из ОВИРа: «Отказать в выдаче загранпаспорта гражданке Седых М.А. в связи с напряженностью отношений между СССР и США».

— Через шесть месяцев можете подать еще одно заявление, — сказала ей чиновница. — Мы его рассмотрим.

Марика вышла на улицу как пьяная. Все ее тело превратилось в растерзанный, кровоточащий кусочек плоти. Совсем недавно она видела, как машина наехала на голубя: пух, перья в разные стороны… Машина умчалась вдаль, даже не остановившись, а полураздавленный голубь все бился в луже крови, цепляясь за свою искалеченную жизнь.

«Я голубь. И меня раздавили», — как в бреду, бормотала Марика.

Как она молилась, как жаждала любви! И вот дождалась. Но оказалось, что нести ее — выше человеческих сил. И выхода другого нет: либо все бросить, либо умереть под ее тяжестью.