Заговор молчания

ГЛАВА 19

Беда обрушилась на Валентина Алексеевича Капустина с совершенно неожиданной стороны: его дочь Анжелика влюбилась в американца!

Он не знал, в какой момент больше испугался: когда потерял ребенка в толпе на демонстрации или когда увидел его в компании с Алексом Уилльямсом.

Валентин Алексеевич считал себя очень успешным человеком: у него было все — престижная работа на телевидении, загранкомандировки, семья, дача, доверие партии… И все это могло рухнуть в один момент: стоило кому-нибудь из недоброжелателей припомнить ему этого чертова американца.

А врагов у товарища Капустина было предостаточно: на телевидении испокон веков действовали волчьи законы — ты кого-нибудь не сожрешь, так тебя сожрут. Валентин Алексеевич спинным мозгом чувствовал, что завистники из новостной редакции вцепятся в эту историю и раздуют ее до небес. А там все посыплется как карточный домик: сначала пропесочат на планерке, потом на партсобрании, потом лишат должности.

Поначалу, когда Анжелика только-только вернулась домой, Валентин Алексеевич даже боялся с ней заговаривать. Боялся удостовериться в своих худших опасениях. На переговоры пошла Ольга, жена.

Капустин мерил шагами кухню, курил одну сигарету за другой. Руки дрожали, нервы гудели как электрические провода.

Наконец Ольга появилась на пороге.

— Говорит, что любит его! — всхлипнула она. — Я у нее в кармане вон чего нашла!

Это был небольшой серебряный медальон сердечком.

— Alex, — прочитал Капустин надпись под крышечкой. — Он уже подарки ей дарит?

— Ну а что, сам не видишь, что ли?!

Бешенство захлестнуло Валентина Алексеевича. Ничего не соображая, он кинулся к комнате дочери, затряс бешено ручку двери.

— Открывай немедленно!

— Оставьте меня в покое!

— Я вот тебе сейчас дам!

Дверь распахнулась. Анжелика — страшненькая, зареванная — скрестила руки на груди.

— Ну дай! Дай! Только пальцем меня тронь, и я весь дом спалю!

— О, господи! — только и смог простонать Валентин Алексеевич.

Что делать с дочерью-подростком, он не представлял. Посадить под замок? Увезти к сестре в Запорожье? Выхода из ситуации не было.

— Что у тебя было с этим американцем? — как можно спокойней произнес он.

— Все! — нахально ответила Анжелика. — А будете мне чинить препятствия, я объявлю голодовку!

И хлопнула дверью, мерзавка.

На следующий день Ольга еще раз поговорила с ней и попыталась объяснить непутевому чаду, что первая любовь всегда кончается плачевно и что из-за нее может пострадать папина работа. Но Анжелика только демонически улыбалась в ответ.

Она приходила из школы гораздо позже обычного, на все расспросы отвечала молчанием. Запреты, угрозы, обещания выпороть как Сидорову козу — ничего не действовало.

Нужно было принимать решение.

Никогда ранее капустинские материалы против Америки не звенели таким праведным гневом, никогда он не был так искренен в осуждении империалистической политики США… Но что толку? Обличай, не обличай, а растлитель малолетних Уилльямс все равно будет таскаться за его дочерью. И никому не пожалуешься, ибо делу тут же придадут огласку, а это кончится одним — крахом.

В тот день Валентин Алексеевич почувствовал себя плохо и отпросился с работы. Голова трещала, все мысли крутились вокруг одного и того же. Он открыл дверь своим ключом, положил портфель на тумбочку.

Анжелика с кем-то разговаривала по телефону.

— …ну да, он такой гладенький на ощупь, — взволнованно говорила она. — Я его положила в ладонь, а он весь так вздрогнул и задергался. А потом я его придавила чуть-чуть, и он… — Увидев отца, Анжелика кинула трубку и поспешно скрылась в своей комнате.

«Значит, американец уже совратил ее!» — в ужасе подумал Валентин Алексеевич.

Он не мог себе этого представить. Это каким же негодяем надо быть, чтобы пристать к четырнадцатилетней девчонке? Впрочем, ему-то что? Он уедет в свою Америку и в ус себе дуть не будет.

Валентин Алексеевич хотел было наброситься на дочь, отлупить ее по щекам, но потом остановил себя на полдороге. Анжелика еще ребенок: она просто не понимает, что делает. В любом случае о добрачных отношениях с мужчинами с ней должна говорить мать. А долг отца — защищать семью.

Он прошел к своему рабочему столу, вынул чистый лист бумаги и торопливым неразборчивым почерком написал: «В Комитет государственной безопасности СССР». А дальше — с подробностями — все, что ему было известно: и про скандал в школе, и о непринятии должных мер институтской комсомольской организацией, и о развратном поведении в отношении несовершеннолетних, и прочая, прочая, прочая…

— Вот пусть им теперь компетентные органы занимаются! — с черным злорадством подумал Валентин Алексеевич, опуская письмо в почтовый ящик.

Дело было сделано.

За ужином он пристально следил за дочерью, пытаясь отыскать в ее лице признаки нравственного падения.

— Ну что ты уставился? — наконец не выдержала Анжелика. — Подумаешь, прыщ на носу вскочил! У тебя у самого в детстве такие были.

Не сумев совладать с собой, Валентин Алексеевич бросил ложку на стол.

— Мне все известно! Я слышал, как ты сегодня разговаривала по телефону!

Анжелика заметно побледнела:

— Ну и что? Подумаешь!

Мать поспешно положила ей руку на плечо.

— Валя, ну что ты кричишь на ребенка?

— А ты считаешь, что мне не из-за чего кричать? Моя собственная дочь… Рассказывай немедленно, как это произошло!

Анжелика закрыла лицо ладонями:

— Ну я не знаю как! Я нечаянно! Я вытащила меченосца из аквариума… Мне просто хотелось потрогать его… А он взял и раздавился!

Валентин Алексеевич буквально прирос к месту.

— А как же твой американец?!

— Да я его с тех пор ни разу не видела!

— А до этого?! — хором воскликнули родители.

— Ну, до этого в школе… На заседании нашего клуба…

Марика вышла из ромашковой ванной, намазалась кремом, завернулась в махровый халат… А на столе на тарелочке ее уже поджидали первые в этом году мандарины. Вку-у-усно!

Что еще у нее было? С сестрой они были в странных отношениях полуссоры. Марика заявила, что, несмотря ни на что, она будет приводить Алекса к себе. Они запирались в ее комнате, включали телевизор и исчезали в своей маленькой личной вселенной.

Света несколько раз ругалась с Марикой, но своего так и не добилась.

— А если бы я запретила тебе общаться с Антоном? — огрызалась младшая сестра.

Такие заявления приводили Свету в полное недоумение.

— Ну ты сравнила! Антон же наш, русский!

— Тебя не учили в школе, что быть шовинисткой стыдно?

Света только за голову хваталась. Она и Марика все больше и больше отдалялись друг от друга. Уже не было ни ночных посиделок на кухне, ни задушевных разговоров, ни совместных походов по общим знакомым. Теперь Света даже не защищала сестру от нападок бабы Фисы. Они как бы существовали в двух параллельных мирах, которые едва соприкасались друг с другом: Марикин мир вращался вокруг Алекса, а Светин, как обычно, — вокруг солнца.

Еще у Марики была счастливая подруга Лена. Выяснилось, что балбес-Мишка даже не догадывался о том, что она беременна.

— Я реву, а он меня замуж зовет, представляешь? — замирая от восторга, рассказывала Лена. — Ох, я так его люблю! А ты любишь своего Алекса?

В ответ Марика только пожимала плечами. Она так и не научилась обсуждать свои чувства. Если это и была любовь, то какая-то странная. Она носила ее, как тяжелую золотую корону: в ней было неудобно, она натирала лоб, но в ней она чувствовала себя королевой.

— Я часто думаю о вас с Алексом, — говорила Лена. — Понятное дело, что вам гораздо труднее, чем нам с Мишей: нас-то все поздравляют, родители никак не нарадуются, что у нас все так замечательно сложилось… Но я все равно в вас верю! Вы как-нибудь справитесь.

— А Степанов что говорит? — выспрашивала Марика. — Он же вроде терпеть Алекса не может.

— Кто тебе сказал? Миша нормально к нему относится! Он просто очень осторожный и потому боится, что все может… ну, ты понимаешь…

Марика понимала.

«Я тоже боюсь своего будущего, — думала она. — А это бывает только в двух случаях: либо когда твое настоящее ужасно, либо когда оно восхитительно».

— Эй ты, оглашенная! Тебя к телефону! — прокричала ей баба Фиса.

Скинув корочки от мандарина в мусорное ведро, Марика выбралась в полутемную прихожую.

— Алло!

— Марика Андреевна? Лейтенант Воробейкин беспокоит.

Толчок в груди. Один. Другой. «Какой лейтенант? Откуда?»

— Слушаю вас.

— Нам нужна ваша помощь. Вы не могли бы подойти к нам?

— Куда «к вам»? — едва слышно произнесла Марика.

— На площадь Дзержинского.

КГБ! Вот и свершилось…

Марика чего-то говорила, с чем-то соглашалась, что-то записывала карандашом на полях телефонной книги. Ее вызывали на Лубянку. Побеседовать. Черт, черт, черт!!!

До сих пор государство не замечало преступления Марики: все ее проблемы сводились к конфликту со Светой и бабой Фисой. Но теперь огромная каменная гора зашевелилась.

Повесив трубку, Марика вернулась к себе. Села, уронив на колени трясущиеся руки. Однажды ей уже было так страшно: тогда, в посольстве, когда Алекс и Мэри Лу разыграли ее. Но сейчас речь шла отнюдь не о розыгрыше.

Кто-то настучал на них с Алексом. Кто? Соседи? Кто-то из института?

Капли воды скатывались с мокрых волос за шиворот.

Эх, товарищ лейтенант! Девушка только что вышла из ромашковой ванны, намазалась кремом… А вы ее на Лубянку приглашаете.

Дубовая дверь. «КГБ СССР. Прием граждан круглосуточно», — написано на черной с золотом табличке. Звонок не работал и под табличкой висело начертанное от руки объявление: «Стучите!»

Весьма красноречиво.

Марика вошла в здание Государственного комитета безопасности, как в недобрый языческий храм. В голове метались испуганные мысли: «Зачем меня вызвали? Чего они хотят?» Почему-то очень явственно представлялось, что сейчас ее швырнут к стене, скрутят руки за спиной, потащат на допрос… И она пропадет без вести в этих страшных коридорах. Не виновата ни в чем? А кого это волнует? И когда это кого-то волновало?

Как и полагалось, Марику встретили, выписали ей пропуск, повели куда-то.

Ее предки, волжские крестьяне, с таким же чувством шли на подворье к барину. Зачем позвали? Пороть? Или по какой другой надобности?

Марика боялась своего государства. Даже если то просто посмотрело в ее сторону.

Кабинет с портретом Дзержинского под потолком. Стол. Потертые стулья.

— Присаживайтесь, — велел ей сопровождающий. Он был настолько серьезен, будто и вправду отправлял какой-то религиозный обряд.

Через минуту в комнату вошел молодой человек.

— Марика Андреевна? Я лейтенант Воробейкин.

Она сдержанно пожала протянутую ей ладонь. У лейтенанта были большие сильные руки. На безымянном пальце — обручальное кольцо. Неужели у таких людей еще и жены бывают? Хотя почему нет? Ведь это для Марики лейтенант Воробейкин власть, а для жены, может быть, вполне домашний и уютный человек.

— Мы знаем, что вы честная девушка, — приступил он к делу. — И вы не откажетесь нам помочь.

Марика медленно наклонила голову. Так, взять себя в руки. Главное — не паниковать. Не сметь показывать, что ты боишься!

— Нас интересует некий иностранец, — вкрадчиво произнес Воробейкин. — Некий Александр Уилльямс. Вы ведь знакомы?

— Да, — стараясь глядеть ему прямо в глаза, отозвалась Марика.

Липкий страх потек расплавленным асфальтом. Что им надо от Алекса? Неужели он опять что-то натворил?

— Опишите мне его. Что это за человек?

— Он американец.

— Мы в курсе. Что еще?

— Н-не знаю…

Нужно было быть смелой, свободной и самоуверенной, но тело не слушалось Марику — ее всю трясло мелкой паскудной дрожью.

— Давайте я вам помогу, — откинувшись на стуле, произнес Воробейкин. — Чтобы, так сказать, направить вас в нужное русло.

— Давайте.

— Как вы считаете, мистер Уилльямс и вправду занимается филологией?

— Да.

— И вы ни разу не замечали за ним никаких странностей?

— Нет.

— Ни одной?

— Нет.

Все происходило так, как будто КГБ не имело никаких претензий к самой Марике. Несчастье нависло только над Алексом. А ее брали в союзники. Причем лейтенанту Воробейкину даже не приходило в голову, что она может отказаться от подобного союза. Простым смертным не позволялось противиться воле богов.

— Ну хорошо. Раз за ним не наблюдается никаких отклонений, может быть, вы опишете нам его привычки?

— У него нет привычек. Он не курит.

— Замечательно! — обрадовался лейтенант. — С кем он общается?

— Со мной.

— А еще с кем?

— Больше ни с кем.

— Странно, а у нас есть информация, что мистер Уилльямс — довольно общительный молодой человек. Поддерживает отношения со всеми живущими в общежитии американцами, дружит с русскими… Неужели вы больше никого не знаете из его приятелей?

Марика наконец не выдержала и отвела взгляд от лейтенантского лица.

— Зачем вам все это? — тихо спросила она. — Вы что, полагаете, что Алекс шпион?

Уста Воробейкина тронула едва заметная усмешка.

— Ваш знакомый сам может не догадываться, что его используют. Возможно, он по незнанию действует в интересах своего правительства и тем самым наносит существенный ущерб нашей стране.

— Ну если он сам ничего не знает, то я и подавно! — хмуро буркнула Марика.

— А я и не прошу вас выдать нам всю московскую резидентуру ЦРУ. Вы не беспокойтесь, мы выявим всех, кого надо. Вы только поделитесь с нами именами знакомых мистера Уилльямса. Дальше мы сами разберемся.

Марика подавленно молчала.

— Ну же, Марика Андреевна! Вы ведь в довольно близких отношениях состоите с мистером Уилльямсом. Он ходит к вам в гости, вы с ним в Выборг за часами ездили… Кстати, вы в курсе, что он занимается растлением малолетних?

Марика вскинула на лейтенанта дикий взгляд:

— Вы с ума сошли!

— Отнюдь. Несколько дней назад к нам поступила жалоба от отца одной из школьниц.

«Капустин! — сразу догадалась Марика. — Значит, это он написал донос! Как земля-то носит такого подонка?!»

Воробейкин расспрашивал ее о чем-то еще, но она уже ничего не понимала. Марика ощущала себя как лягушка, которую препарирует любопытный биолог. Все ее внутренности были наружу, о ней и о ее любимом человеке знали все и вся.

Кто ее предал? Баба Фиса? Ну конечно же! О том, что Алекс приходил к Марике, могла донести лишь она.

Кто еще? Лена? Ведь только она знала о поездке в Выборг.

Кругом были одни стукачи и предатели.

Через полчаса Марику отпустили. Бледная, вздрагивающая, она вышла на улицу. Воробейкин сказал, что, возможно, они вновь скоро встретятся. Но еще одного раза Марика точно бы не пережила. Ей казалось, что этот разговор высосал из нее все соки.

Как дальше жить и что делать, она не имела ни малейшего представления. Она так и не поняла, зачем ее пригласили на Лубянку. На нее особо не давили, вопросы звучали так, будто лейтенант Воробейкин сам заранее знал все ответы…

На прощание он сказал:

— Очень хорошо, что вы зашли к нам познакомиться. Будем дружить домами, — и рассмеялся.

На что будет похожа эта «дружба»? Что с нее потребуют? Следить за Алексом? Доносить на него? Или наоборот — расстаться с ним?

Постепенно смятение в душе Марики сменилось яростью. У этой встречи на Лубянке была своя причина: их с Алексом продали и предали. Ладно баба Фиса — от нее никто и не ожидал ни порядочности, ни великодушия. Ладно Капустин — он был врагом. Но ведь предательство совершил и кое-кто из близких людей.

«Так, отдышись и не принимай поспешных решений! — приказала себе Марика. — Возможно, это не Федотова. Возможно, кто-то другой пронюхал об истории с часами».

У метро она нашла телефон-автомат. Опустила две копейки.

Трубку взяла Лена.

— Кому ты говорила о том, что я ездила в Выборг? — как можно спокойнее спросила Марика.

На том конце провода повисла пауза.

— Никому… Ну, Мишке разве что… У нас же нет друг от друга секретов. Но он точно никому не передавал.

Марика нажала на рычаг. Да, конечно, никому, кроме кагэбэшников! Для Степанова общественное всегда значило больше личного.

Мальчишник Степанов решил праздновать у Сереги из двести второй комнаты: в отличие от иностранного сектора туда можно было позвать и однокурсников, и Алекса с Бобби. Иностранцы были необходимы Мише для красоты и престижа — пусть все видят, в каких кругах он вращается.

Народу набилось человек двадцать. Даже негодяй Воронов и тот явился.

— Мне мать искусственной черной икры прислала. Будете? — всунулся он в дверь.

На радостях Миша забыл старые обиды.

— Ладно, под водку сойдет, — одобрил он.

— «Икра белковая», — прочитал надпись на этикетке Бобби. — Разве белки могут метать икру?

Миша суетился, открывая бутылки «Столичной». Ради этого мероприятия он истратился под ноль, но стол накрыл — любо-дорого посмотреть. На его празднике не могло быть ни плохой выпивки, ни плохой закуски.

Народ от души поздравил жениха.

— И не страшно тебе, Степанов, жениться? — принялся подначивать Мишу Пряницкий.

Тот только рассмеялся:

— Отговори! Вознаграждение гарантирую.

Но отговаривать его никто не собирался.

— У нас, в Америке, мальчишники устраивают в каком-нибудь баре, — сообщил Алекс. — Сначала все напиваются, потом вызывают стриптизерш.

— Я тоже так хочу! — завистливо сглотнул Жека. — А у нас самый стриптиз — это па-де-де в балете.

— Идем в Большой театр? — дурачась, проговорил Миша.

И тут хозяину комнаты пришла в голову идея. Он помялся немного, повздыхал…

— А кто хочет порнуху по видику посмотреть?

Ребята вытаращили на него глаза.

— А у тебя что, видик есть?!

— Есть. Я все лето в стройотряде работал, денег накопил…

— И ты молчал?!

Оказалось, что жмот Серега еще два месяца назад втайне купил японский видеомагнитофон. Видик и кассеты прятались на особой полочке, пристроенной под кроватью, так что даже Серегины соседи по комнате ничего не подозревали.

В милиции видеомагнитофон, конечно, не был зарегистрирован. Знающие люди говорили, что регистрироваться себе дороже: рано или поздно нагрянут менты с обыском и найдут какую-нибудь «Эммануэль». В лучшем случае впаяют выговор. А в худшем за такие дела можно было и на нары попасть: припишут аморалку, содержание притона и распространение порнографии — и поминай как звали.

Но Серега так напился, что позабыл о всякой осторожности.

Разместились амфитеатром: кто на полу, кто на стульях, кто стоя. Серега зарядил кассету.

— Немецкая! — сказал он со значением.

Мише еще ни разу не доводилось смотреть порнографию, поэтому он поспешил занять место в первом ряду.

Мама дорогая, что эти немцы вытворяли! Слов было не разобрать, да и картинка все время дергалась… Три усатых мужика набросились на одну… А потом пришла еще девка… Так у этой, второй, груди были размером с арбуз!

— Это операция такая, — сказал Алекс. — Им в грудь специальное желе закачивают.

— А может быть, варенье? — не поверил Жека. — Клубничное? Или сгущенное молоко? А чего — здорово: ты ее в сосок целуешь, а там — сгущенка.

И в этот момент кто-то рванул дверь:

— Шухер! Комендант!

Метнувшись к телику, Серега переключил канал на какой-то симфонический концерт.

Раздался грохот выбиваемой двери. Но оказалось, что это был не комендант, а Марика Седых.

Она вошла, огляделась кругом — рожи у всех красные, глаза безумные.

— Что смотрим?

Жека приложил палец к губам:

— Тсс! Это же Вивальди!

Сразу после Лубянки Марика направилась в общежитие. Ей хотелось немедленно изничтожить предателя. Она не знала, как проберется в иностранный сектор, не знала, дома ли вообще Степанов, но это не имело значения. Слепая ярость заполнила все ее существо и заставила забыть обо всех возможных последствиях. Даже о Лене и о ее любви к негодяю Мишке.

Знакомый парень сказал ей, что Степанов празднует мальчишник в двести второй комнате.

Марика подошла к запертой двери. Судя по голосам, внутри сидел целый табун народу, но пускать ее внутрь никто не собирался. Окончательно разозлившись, Марика ударила ногой створку, хлипкий замок вылетел.

— У меня есть новость для всех поклонников музыки, — произнесла она, отыскав взглядом Мишу. — Присутствующий здесь меломан Степанов является стукачом. Я только что была на Лубянке и мне дали понять, что он регулярно доносит на меня и моих близких. Так что будьте поосторожней!

Когда Марика вышла, в комнате повисла напряженная тишина: только из телевизора доносились звуки бессмертных «Времен года».

— Миша, это правда? — тихо спросил Алекс.

Тот молчал, глядя прямо перед собой.

— Я… это… в общем, пойду, — первым поднялся Воронов.

Задвигались стулья, заскрипели половицы. Не сговариваясь, ребята поспешно потянулись к выходу.

Мгновенно протрезвевший Серега принялся отключать провода от своего видеомагнитофона. Потом смешался, бросил все.

— Ну что? Мне уже сухарики сушить, да? — чуть не плача, спросил он Степанова.

Миша сидел оглушенный, как после разрыва бомбы. В голове гудело, перед глазами плыли багровые круги. Вот и допрыгался…

— Пошли! — тронул его за локоть Алекс.

Они выбрались в коридор. Алекс сел на подоконник, взглянул на Мишу исподлобья:

— Зачем же ты так?

И тут Миша понес какую-то жалкую околесицу:

— Ты не понимаешь… Меня заставили! Сказали, что если я не буду писать эти рапорты, то они выкинут меня из института…

Алекс кивнул:

— Понятно. Распродажа друзей — не признак банкротства, а признак карьеры.

«Завтра об этом будет знать весь институт!» — в отчаянии подумал Миша.

— Алекс, — позвал он, — ты не поверишь, но я сделал это для Марики! Если бы я отказался, то они бы поставили на мое место кого-то другого! И он бы не стал выгораживать вас! Думаешь, я им все рассказывал? Ничего подобного! Они так и не знают, что ты ездил на дачу к Лене.

— Ты представляешь, что нам теперь грозит? — перебил его Алекс.

Он не слушал Мишу. Думал о своем и даже не пытался войти в его положение.

— Знаешь что? — произнес Алекс, поднявшись. — Никогда больше не заговаривай со мной. Живи своей жизнью и будь счастлив. Если сможешь.

— Ты сейчас бьешь лежачего! — вне себя крикнул Миша. — У меня не было выбора!

Алекс взглянул на него, как на мертвое животное.

— У нас всегда есть выбор: быть подлецом или нет.

За углом, на лестнице, его ждала Марика. Лицо ее было заплакано, губы искусаны до крови.

Алекс обнял ее:

— Что тебе сказали на Лубянке?

Всхлипывая, она передала ему весь разговор с лейтенантом Воробейкиным.

— Значит, я педофил, нарушитель режима пребывания и хулиган… — мрачно процедил Алекс. — Этот лейтенант угрожал тебе?

— Нет.

— Обещал какие-нибудь кары?

— Нет. — Марика подняла на него полные слез глаза. — Но мне так страшно за тебя! Не дай бог, они с тобой что-нибудь сделают!

Алекс прижал ее к своему плечу.

— Ничего. Все будет в порядке.

На самом деле ему было гораздо страшнее за саму Марику.

Анжелика и Роза помирились, когда им выпало вместе дежурить в кабинете биологии: учительница отругала их за плохо вымытые полы, так что общее несчастье их сблизило.

— Папаша и так целыми днями орет на меня, — поделилась своим горем Анжелика. — Говорит, что я дура бестолковая и что он не разрешит мне идти в девятый класс.

— Ну-у, это он врет! — авторитетно сказала Роза. — Меня мать тоже все время плиточным техникумом пугает. Думаешь, я боюсь?

— Да я тоже не боюсь! Просто противно, когда тебя совершенно не понимают.

Поначалу Анжелике даже нравилась роль страдалицы, претерпевающей муки за любовь, и она с удовольствием пугала родителей намеками на свои тайные отношения с Алексом.

Хотя какие у них могли быть отношения? Алекс вновь исчез из ее жизни, не оставив ни телефона, ни адреса. В первое время Анжелика до ночи сидела на лавочке перед подъездом и ждала, когда он примчится спасать ее из родительского плена. В конце концов, он видел и ее бабушку, и деспота-отца и должен был понять, каким гонениям подвергается Анжелика.

Но дни шли за днями, а Алекс так и не появился.

«Ведь он прекрасно знает, где я живу! — терзала она себя. — Почему он не приходит? Неужели струсил?»

Было похоже на то. Папу Анжелики боялся и уважал даже дворник Емельян Петрович, а уж он не боялся не только крыс из мусоропровода, но и участкового милиционера.

Еще больше масла в огонь подлила Роза.

— Все мужики — сволочи, — заявила она, выслушав печальную историю подруги. — В автобусе и то места никто не уступит. А ты ждешь от них каких-то благородных поступков!

— Так что же делать? — уныло спросила Анжелика.

— Мстить! Мы должны бороться за свои права! Мы создадим Всемирную ассоциацию женской мести и будем наказывать любого, кто надругается над нашей честью и достоинством. Начнем с твоего отца. Вторым достанется физруку — он мне вчера двойку поставил за то, что я не умею прыгать через козла. А потом мы отомстим и всем остальным!

Заговор зрел довольно долго и под конец вылился в совершенно гениальную идею. Отыскав в кладовке старую шапку-ушанку из черного кролика, мстительницы вырезали из нее кусочки шерсти и пришили под мышки папиного пальто.

На следующий день в квартире Капустиных раздался телефонный звонок.

— Здравствуйте, Валентин Алексеевич. Из Комитета государственной безопасности беспокоят. Не могли бы вы зайти к нам?

«Неужели они прознали, что я наклеветал на американца?» — испугался Капустин.

Ох, Анжелика, Анжелика… Что же ты натворила!

По дороге на Лубянку Валентин Алексеевич все пытался просчитать, о чем его могут спрашивать.

«Если что — буду твердо стоять на своем, — решил он. — Да, этот Уилльямс приставал к моей дочери. Да, я ничего не выдумал. Его вышлют из страны, и все забудется».

Лейтенант Воробейкин принял Капустина в том же самом кабинете, что и Марику.

— Здравствуйте, здравствуйте… Очень приятно познакомиться!

— И мне очень приятно, — солгал Валентин Алексеевич, выдерживая на лице вежливую улыбку.

Воробейкин открыл тощенькую папочку, в которой лежал донос Капустина.

— Ну, рассказывайте, что приключилось с вашей дочерью.

— Я посчитал своим долгом доложить, что этот американец, Уилльямс, сначала устроил форменное безобразие в школе, а потом стал приставать к моему ребенку.

— И в чем это выражалось?

Задумавшись, в силу стародавней привычки Капустин закинул руки за голову.

— Выражалось… э-э… в приставании. Я так полагаю, что этот человек хотел дискредитировать именно меня. Все-таки я — более-менее известный журналист.

В этот момент он заметил, что Воробейкин не очень-то его слушает.

— Простите, а вы пальтишко свое где покупали? — вдруг ни с того ни с сего поинтересовался тот.

— В Лондоне, — скромно ответил Капустин.

— И что, там сейчас так модно?

— Цвет уж больно понравился. Правда, я его слегка утеплил: у нас ведь не Англия.

— Все с вами ясно, — пробормотал Воробейкин. — Значит, вы говорите, вас преследуют американцы.

— Да, преследуют. Не исключено, что за этим стоит ЦРУ.

— А подслушивать вас никто не подслушивает?

«А, навру ему, что подслушивают! — решил Капустин. — Надо уж доводить дело до конца».

Через пятнадцать минут лейтенант поднялся и, извинившись, вышел из кабинета.

— Это не наш клиент, — сообщил он своему начальнику, капитану Моисеенко. — Он просто бредит! Пришел в пальто, а под мышками у него черная шерсть пришита. Вроде как для тепла. Потом заявил, что его преследует ЦРУ, все его телефонные разговоры прослушиваются, коллеги на работе хотят сжить его со свету…

— А что насчет дочки? — нахмурился капитан.

— Он не в состоянии объяснить, в чем именно выражались развратные действия этого американца. Я его спрашиваю: «Так он изнасиловал ее?» — «Нет». — «Зажимал в углу?» — «Нет».

Капитан потер красные от вечного недосыпа глаза:

— Н-да… Кажется, к нам психи поступают чаще, чем в Кащенко. Вот что, отправь-ка ты его на экспертизу. И позвони ему на работу: поспрашивай, не наблюдается ли за ним каких странностей. А то это не дело, чтобы на телевидении параноики работали.

— А с заявлением что? — осведомился Воробейкин.

— Оставь в деле. Только сделай соответствующую пометку на полях: от кого и при каких обстоятельствах мы его получили.

Хоть врачи и не выявили у Капустина никаких отклонений от нормы, через неделю он был отстранен от журналистской работы. На всякий случай.