Заговор молчания

ГЛАВА 18

Когда ребята уехали, Лена еще долго стояла у окошка и смотрела им вслед. Свет в комнате был выключен. За окном шел снег.

Миша подошел к ней, ткнулся носом в горячую шею.

— Помнишь, я сказал, что хочу с тобой кое-что обсудить? — спросил он.

— Да, я знаю…

Все последние дни Лена готовилась с достоинством встретить этот удар судьбы, но в конце концов так и не сумела совладать с собой.

— Я не переживу, если ты уйдешь от меня! — беспомощно всхлипнула она.

Миша опешил:

— Господи, глупыш! Да я вовсе не об этом! Неужели ты подумала, что я хочу тебя бросить?!

Лена подняла на него заплаканные глаза. У Миши аж горло перехватило от нежности.

— Ну, маленькая… Ну что ты? Разве я тебя когда брошу? С чего ты взяла?

Она пыталась не реветь и быть молодцом, но у нее ничего не получалось.

Миша усадил ее на кровать.

— Ну что ты так переволновалась? Ты что же, все эти дни думала, что я хочу от тебя уйти?

— Угу…

— А еще умная девочка называется! Больше никогда так не делай!

— Угу.

— И не носи в себе! А то знаешь, на нервной почве всякое может случиться.

Внезапно Лена прекратила всхлипывать.

— Поздно: у меня уже все случилось, — произнесла она едва слышно. — Ты ведь и так знаешь, что я беременна.

В первую секунду Мише показалось, что это шутка.

— Ну, беременностей на нервной почве не бывает.

Но Лена даже не попыталась улыбнуться.

— Мне рожать через три месяца.

У Миши вихрем понеслись мысли. Через три месяца?! Но ведь это означало, что ребенок не его. Стало быть… Ох, это не могло быть правдой!

Мир предстал перед ним в новом свете: и Ленина округлость, и ее полная грудь, перемены настроения, странные пристрастия в еде — все это имело свое объяснение.

Степанов чувствовал себя так, будто ему в спину воткнули нож. А он еще хотел сделать предложение!

— Кто он? — наконец выговорил Миша.

Ленины плечи дрогнули.

— Не важно. Его больше нет и никогда не будет.

— Кто он?!

Мише хотелось немедленно найти и убить этого человека.

Закрыв лицо руками, Лена принялась путано рассказывать про какого-то парня из Ялты, которого она встретила полгода назад. Но Миша ничего не понимал. В голове как в тумане плавали мысли: «Что делать? Что же теперь делать?»

Все бросить и уйти? Остаться?

— А может, аборт? — не своим голосом произнес он.

Лена только покачала головой:

— Уже поздно.

— Ну а раньше-то ты чем думала?!

От его крика Лена отшатнулась, будто он ее ударил:

— Я пыталась… У меня не было денег… А потом врач сказал, что уже поздно, и я…

Не договорив, она вскочила, хотела куда-то бежать, но вдруг споткнулась о ковровую дорожку и тяжело упала на бок.

— Лена! — Миша подскочил к ней. — Ты ушиблась?

Она лежала на полу и плакала.

— Тебе больно?

Миша попытался ее поднять, но у него ослабели руки. Его всего трясло. Он опустился рядом с ней — ничего не соображающий, ни о чем не думающий. Просто сидел и гладил ее по волосам.

«Я не могу ее потерять. В моей жизни есть только одно светлое пятно, и я не могу его потерять. Что я буду делать без нее?!»

На мгновение ему представилось, что все снова войдет в прежнюю колею: вечера в общаге за телевизором, вранье в курилках о неких таинственных незнакомках, сгорающих от любви, лихорадочные поиски кого-нибудь… И поверх всего — сосущее чувство одиночества.

Внезапно Лена размахнулась и изо всей силы ударила себя кулаком в живот.

— Ненавижу этого ребенка! Все из-за него!

Миша схватил ее за руки:

— Ленка! Прекрати!

— Ненавижу его!

— Прекрати! Он ни в чем не виноват! И вообще… детей бить нельзя!

— Так что ж мне с ним делать-то? — Ее голос сорвался на какой-то вой.

— Сядь! Сядь… Посмотри мне в глаза… Я с тобой, поняла? Я тебе не брошу одну. Это наше общее несчастье. Вернее, не несчастье, а… Я пойду работать, мы что-нибудь придумаем…

Миша нес какую-то околесицу и мечтал только об одном: как бы самому не разреветься.

Черт! Воспитывать чужого ребенка… Пеленки, распашонки… Твою мать!

— Лена! Ну не плачь ты, ради бога!

Она вытерла слезы кулаком.

— Мишка… Я так тебя люблю… Так люблю…

Через пятнадцать минут они решили, что поженятся.

Идея пригласить Алекса к себе возникла у Марики еще на даче.

«Приведу и оставлю ночевать! — с тайным восторгом думала она. — И наплевать на велосипед в прихожей!»

Света с Антоном должны были уехать с ночевкой к свекрови. А баба Фиса ложилась спать в десять часов.

«С утра она пойдет за молоком, и мы с Алексом успеем улизнуть, — решила Марика. — Никто ничего и не заметит».

— Теперь ко мне! — объявила она, когда они вошли в метро после проводов Анжелики.

Алекс сжал ее руку:

— Хорошо.

Ехали молча. У Марики в голове вертелась одна-единственная мысль: «Я хочу постичь существо на «А»». Ей нравилось, как это звучит.

И все же, когда они вошли в подъезд, застарелое чувство стеснительности и неудобства вновь нахлынуло на нее — даром, что Алекс уже был здесь. Она внимательно следила за ним: как он отреагирует? Что скажет? Но он совершенно не обращал внимания ни на выщербленные ступени лестницы, ни на отсутствие лампочек на площадках.

— Пошли! — прошептала она, открыв дверь своим ключом. — Только тихо, а то соседку разбудим.

Первое, что они увидели, были развешанные по всему коридору сырые простыни и панталоны бабы Фисы.

«Чокнутая старуха! — чуть ли не простонала Марика. — Нашла время стирать!»

Пробравшись сквозь лабиринты влажного белья, они прошмыгнули в ее комнату. Марика включила настольную лампу, освещая свое царство: книжные полки, заваленный бумагами стол, побеги традесканции в стакане.

— Чаю хочешь? — спросила она. — Со зверобоем? Мне мама прислала из Горького.

Алекс кивнул, и Марика побежала ставить чайник. В кухне было все привычно: холодильник, бабы-Фисины кастрюли на плите… А совсем рядом, за стенкой, находился совершенно нездешний человек. Ее Алекс. И в это трудно было поверить.

Марика возвращалась назад, как вдруг дверь бабы-Фисиной комнаты слегка приоткрылась.

— Ну-ка, подь сюды! — поманил ее упитанный палец с рубиновым кольцом.

Марика вздрогнула:

— Что?

— В обуви проперся через весь коридор! — придушенным шепотом зачастила баба Фиса. — Кто полы будет мыть?

— Да вымою я, вымою!

Но соседка не собиралась так просто сдаваться.

— Ты слишком легко живешь, девонька! Думаешь, что тебе все можно, да? А ну как это шпион какой-нибудь, а?

— Баба Фиса…

— Ты хоть об этом подумала? Нет? А я подумала! Мне твоя тетка-покойница велела приглядывать за тобой.

У Марики в комнате сидел Алекс, а ей приходилось тратить время на переговоры с сумасшедшей старухой.

— Занимайтесь собой, а не мной! — грубо рявкнула она и захлопнула свою дверь перед ее носом. Сердце ее колотилось, руки тряслись от бессильной ярости.

— Что-то случилось? — спросил Алекс, прислушиваясь к стенаниям в коридоре: «Нахалка! Я к ней по-хорошему, а она! Я вот милицию сейчас вызову…»

Стараясь успокоиться, Марика обняла его.

— Не обращай внимания. Ей уже не то что милиция, ей «скорая помощь» не поможет.

И чтобы заглушить вопли соседки, она включила телевизор.

Нежность — это когда хочется тихонечко поцеловать мужчину в самый центр ладони. А потом просто уткнуться в нее лицом и вдыхать его особый, ни с чем не сравнимый запах.

С длинной гривой светлых волос. Небритый. Уставший. Ни черта не понимающий ни в Марике, ни в ее стране.

Он говорил с сильным акцентом. Он пил чай со зверобоем и удивлялся его вкусу — у него в Америке такого не бывало. Он думал, что русские произносят тосты под любой напиток: под вино, под чай, под компот.

— За тебя! — сказал он, поднимая свой бокал.

Он смеялся над Марикиными рассказами.

— В нашем дворе обитала компашка придурков, с которыми я воевала. Они меня всегда дразнили: «Марика, Марика, не подшита старенька». А в самого мерзкого и крикливого мальчишку я была влюблена.

— А что было потом?

— Потом я увидела, как он плачет из-за ушибленной коленки, и решила, что это недостойно мужчины. Пришлось влюбиться в Гущина из соседнего подъезда. Он никогда не плакал и всегда всех бил.

— Даже тебя?

— Нет, вместо меня он бил тех, кто жил на соседней улице.

Алекс слушал песню «АББА» и подпевал как раз в тех местах, где Марика никак не могла разобрать слов. Она мерзла (батареи до сих пор были едва теплые), и он предложил ей свой свитер, пропахший костром. А когда она отказалась, прижал ее к себе. Сначала осторожно, потом все крепче и крепче.

А в это самое время, задыхаясь от злобы и слез, баба Фиса писала донос в КГБ.

Марика так и не спала. «Вот усну неизящно, что тогда Алекс обо мне подумает?» — смеялась она про себя.

Ночь, а в комнате было светло. Может, из-за луны, может, из-за фонарей.

Побеги традесканции в стакане. Справа лампа. Черный хлеб на разделочной доске.

Прямо сейчас Марика жила с Алексом в одном городе. Она спала с ним, ела, разговаривала, дышала… А еще заплетала в косичку прядь его разметавшихся по подушке волос. И ей хотелось, чтобы так было всегда. Хотелось иметь право безбоязненно приводить его к себе в дом, раздевать, заниматься с ним любовью и полноправно удивляться красоте его спины и вен на руках.

Но этого «всегда» у них не могло быть. И впервые Марика начала подсчитывать дни до его отъезда.

Алекс проснулся первым. Комната была залита солнцем, по стене двигалась тень от заснеженной березы за окном. И все тело болело после вчерашнего. Вот что значит забросить регулярные тренировки!

Марика спала. Алекс смотрел на нее улыбаясь. Как же хотелось осторожно поднять край одеяла и дотронуться до смуглого, нежного и бесстыжего! Но ведь тогда разбудишь — а это непозволительное кощунство.

Русская девочка… Алекс вспомнил, как она вчера мучительно сомневалась: привести его к себе или нет. Есть запрет — нельзя! А она не понимала, почему нельзя, сопротивлялась и неосознанно боролась за свою свободу.

«Так Иаков боролся с Богом в ночи, — подумал Алекс. — Не зная, кто его враг и насколько велика разница между ними».

Храбрая девочка!

— Меню на завтрак: кофе, бутерброд и три с половиной поцелуя, — промурлыкала Марика, открывая один глаз.

— Интересно, как выглядит эта половина?

— А вот так! — Она накинула на Алекса одеяло и там, в нагретом за ночь «домике», поймала его губы.

— О нет! Это не половина! Это большой советский Царь-поцелуй!

— Так не говорят!

— Почему? Бывает же Царь-пушка и Царь-колокол.

— Ах так? Вот тебе тогда поцелуй «Статуя Свободы»! Вот тебе поцелуй «Белый дом»! Вот тебе поцелуй «Рональд Рейган»!

— Не хочу целоваться «Рейганом»!

— А кем хочешь? — совсем расшалилась Марика. — Брежневым? Он любил целоваться. Особенно с мужчинами. Чмок-чмок-чмок!

Растрепанная, в халате, застегнутом не на ту пуговицу, Марика выскочила на кухню. Ее буквально распирало от любви и веселья. Они пол-утра провозились с Алексом, борясь, дурачась и стараясь не шуметь.

— Зачем ты привела его в наш дом? — внезапно раздался жесткий вопрос. Света сидела за кухонным столом — в пальто, в берете. Скомканные перчатки валялись на полу у плиты.

Марика почувствовала себя так, будто ее подстрелили на лету. Она беспомощно оглянулась: в зеркале прихожей отражалось сгорающее от любопытства лицо бабы Фисы.

— Алекс — мой друг, — как можно спокойнее сказала Марика. Но голос выдал, что она боится и чувствует себя как нашкодившая кошка.

Света поднялась и закрыла дверь в кухню.

— Так это правда, что он иностранец?

Марика потерянно кивнула:

— Он американец.

Осуждения сестры она боялась больше всего на свете.

— Ты ведь знаешь, каких трудов мне стоило устроиться в наш НИИ? — тихо спросила Света.

— Знаю.

— Как ты думаешь, что будет, если мое начальство узнает, что ко мне в дом приходит американец? Мы занимаемся военной продукцией! Нас проверяют так, что тебе даже не снилось!

Марика молчала. Что говорить? Все было яснее ясного.

— А что будет с Антоном? — продолжала Света. — Он ведь только-только кандидатскую защитил, его заведующим лабораторией назначили… А о родителях ты подумала?

— Так что же мне делать?! — в сердцах воскликнула Марика. — Я… Он мне… Понимаешь, я не могу без него!

— По-моему, ты ведешь себя как единоличница! Неужели тебе не стыдно?!

— А чего мне стыдиться?!

— Он же американец! Как ты людям в глаза-то будешь глядеть? Тебе что, русских парней мало?

— Какая разница, какая у него национальность?! Он очень хороший человек! У нас столько общего…

— Общее у людей есть только одно: они все разные! — перебила ее Света. — Я прошу тебя: не приводи его больше сюда! Если тебе наплевать на свою жизнь, то подумай хотя бы о нас с Антоном!

Алекс понял, что у Марики что-то случилось. И утро сразу же померкло.

— Что с тобой?

— Ничего. Все в порядке.

— Ну я же вижу!

Марика вновь забралась под одеяло, села, прислонившись спиной к стене.

— Мне запретили встречаться с тобой.

— Кто?

— Сестра.

Алекс нахмурился.

— Она не на твоей стороне?

— Разумеется, нет, — горько усмехнулась Марика. — Она вообще не понимает, как я могу общаться с тобой. Для нее очень важна «чистая» биография.

— А ты не боишься «запачкаться» об меня?

Марика слабо улыбнулась:

— Теперь уже все равно поздно. — Внезапно ее лицо ожесточилось, пальцы сжали край покрывала. — Они не смеют указывать нам! Они не имеют права влезать в нашу личную жизнь!

Алекс дотянулся до своих брюк, повешенных на подлокотник кресла.

— Знаешь что? Пошли гулять. Ну их к черту.

Ночью крепко подморозило, и на окнах появились первые авоськи с продуктами — верный признак наступившей зимы.

Марика изо всех сил бодрилась, но никак не могла скрыть своего несчастья. Ей опять было стыдно: за свою коммуналку, за Светины слова, за то, что ей совершенно некуда привести любимого человека. И как всегда в моменты стыда, она инстинктивно хотела оттолкнуть Алекса, чтобы он «не видел ее позора».

— Какие у нас планы на сегодня? — проговорил он нарочито беззаботным голосом. Чувствуя, что творится у Марики на душе, он всячески старался развеселить ее: — Предлагаю кидаться снежками в недоброжелателей!

— Уж лучше в доброжелателей, — усмехнулась она. — Светка наверняка уверена, что желает мне добра.

— Еще можно слепить из снега твой бюст и установить его у Кремлевской стены.

— Тебя прогонят злые милиционеры.

— Тогда мы перейдем к русской национальной забаве «кулачный бой».

— Знаешь что? — вдруг придумала Марика. — Хочешь, я напою тебя самой вкусной штукой на свете? Ты любишь соки?

— Люблю, — тут же согласился Алекс. Он был готов на что угодно, лишь бы она забыла о своих бедах.

— По воскресеньям мама давала мне и Свете один рубль, — вспомнила Марика свое детство. — Знаешь, как мы шиковали! Сначала шли смотреть кино, потом в парк — кататься на «цепочках», а потом в «Гастроном» — пить сок. Светка всегда первая выпивала свой стакан и просила у меня еще глоточек.

— И ты давала?

— А куда денешься? Она меня к стенке припирала: дашь глотнуть — буду с тобой играть, не дашь — пойду книжку читать.

— А ты книжки не любила?

— Не-а. Мне Света и так все пересказывала. Начитается каких-нибудь «Легенд народов мира», а потом всю ночь описывает, кто там кого победил. Родители в стенку стучат: «Хватит болтать!» Мы сначала испуганно примолкнем, а потом опять за свое: Светка рассказывает, а я слушаю.

Внезапно Алекс заметил длинную вереницу «Чаек» и черных «Волг», выстроившихся перед домом с закрашенными окнами.

— Что там такое? — с любопытством спросил он.

— Спецраспределитель для служащих ЦК, — отозвалась Марика. — Мне Жека говорил, что там можно достать какие хочешь продукты. Причем за копейки.

— И простых смертных туда не пускают?

— Конечно же нет.

В этот момент из подъезда выскочила роскошная дама в собольей шубе до пят.

— Нюрочка, вернись! — закричал ей вслед розовощекий старик со здоровенным свертком под мышкой. — Мы же еще ананасов не взяли!

— Подавись ты своими ананасами! — огрызнулась та и побежала прочь.

На фоне ананасов поход в магазин за соком выглядел совсем уж невпечатляюще. По оголенным нервам Марики как будто еще раз проехались: мол, смотри, Алекс Уилльямс, твоя девочка вообще ничего собой не представляет — у нее нет ни квартиры, ни ананасов, ни даже сколько-нибудь зримой надежды на них.

И будущее у нее самое что ни на есть хреновое. Алекс уедет, а она останется. Переполненный автобус, скучная работа, скачки по магазинам — вот чем заполнятся ее дни. Потом будет муж, дети… Мечты сведутся к получению продуктовых наборов с зеленым горошком. И так до пенсии, до конца жизни.

«Я даже не буду пытаться вспоминать Алекса, — с ужасом подумала Марика. — Иначе я сойду с ума».

— Опять беспокоишься насчет сестры? — спросил он, вглядевшись в ее исказившееся лицо.

Марика вздрогнула, словно очнувшись от своих видений.

— Нет. Все в порядке.

«Не страдай раньше времени! — приказала она себе. — У тебя еще полгода впереди. Кто знает, что за это время может случиться?»

Пройдя сквозь стеклянные двери магазина, она повела Алекса в дальний угол, где был расположен отдел «Соки-Воды».

— Вот! — торжественно объявила она. — В ассортименте имеются сок, молочный коктейль и «Кольцо ореховое».

— Сок березовый, — прочитал Алекс надпись на ценнике. — Это что такое?

— Нормальный сок с мякотью, — невозмутимо ответила Марика. — Делается из березовых дров.

— Опять издеваешься? — ткнул он ее в бок.

Она хихикнула.

— Нисколечко!

Алекс все же рискнул попробовать загадочный напиток. Устроившись за высоким столиком у витрины, он поднял свой стакан:

— За свободу! Чтобы мы всегда могли делать то, что хотим.

— И быть теми, кем хотим.

Марика вздохнула:

— Подумать только, мне даже удивить тебя нечем. Разве что панталонами бабы Фисы в нашем коридоре.

— Ты постоянно меня удивляешь! — возразил Алекс. — Никто так метко не кидается мылом и пионерскими горнами, никто так храбро не мошенничает с электронными часами! А как ты умеешь обижаться! Это же просто поэма!

Марика невесело усмехнулась:

— Н-да, показательный списочек!

— В общем, за тебя! — сказал Алекс, чокаясь с ней своим стаканом.

— Почему за меня?

— Потому что я тебя люблю.

Первые несколько секунд Марика смотрела на него, не зная, как реагировать. На нее нахлынуло что-то странное, похожее на испуг и восторг одновременно.

— Но как же… — наконец прошептала она. — Мы же… Ты же уедешь!

Алекс опустил глаза:

— Я никуда не уеду от тебя.

— Но тебе нельзя… Нам не разрешат!

Он рассмеялся каким-то своим мыслям:

— Разрешат. Ховард мне рассказывал, что такое случается почти каждый год: американцы влюбляются в русских, русские в американцев, и ни ваше, ни наше правительство ничего не могут с этим поделать.

Марика оглянулась кругом: магазин «Продукты», продавщица, переливающая томатный сок в стеклянную колбу с краником, на прилавке — мокрая соль и алюминиевая ложечка… Мир был столь обыденным, и в то же время в нем произошли изменения космической важности.

— Мы с тобой сверхчеловечишки, — дрогнувшим голосом сказала она. — Мелкие, но очень самоуверенные.