Звезды для моей герцогини (СИ)

Глава 10

Гринвич, декабрь 1534 года

И всё-таки, я дура. Когда Шелти и Маргарет спрашивают меня, зачем я отталкиваю Генри, если он мне нравится, я не знаю, что ответить.

— Это получается само собой, — говорю я, чуть не плача. — Когда его нет, мне хочется быть с ним рядом, а когда он рядом, мне как будто страшно… дать слабину.

Словно я боюсь, что он поймет, как много значит для меня. Как будто это сделает меня уязвимой. Выставит навязчивой дурой. Что ж, теперь он считает меня холодной дурой. Молодец, Мэри.

Двор перебрался в Гринвич, чтобы принять французских послов, и все наслаждаются весельем и флиртом. Королева Анна несколько лет жила во Франции, когда была примерно в моем возрасте, и привезла с континента не только французскую моду, но и искусство делать намеки. Говорить о любви и похоти, не говоря о них ни слова.

Сегодня проходит самый роскошный из пиров, устроенных в честь послов. Я поглощаю пироги и наблюдаю за королем и королевой, которые сидят рядом с французским адмиралом Шабо и развлекают его беседами. Они выглядят гармонично, действуют и говорят слаженно. Как одна команда.

Но я вспоминаю о том, что произошло летом. Как легко король говорил Анне, что она пустое место без него, и он сам решит, чего она заслуживает и стоит. Я до сих пор не понимаю, как он мог такое сказать после всего, через что они вместе прошли. После стольких лет порицания, злословия, почти непреодолимого препятствия в лице Папы.

Теперь король у нас сам себе Папа. Он глава церкви. Маргарет говорила, что он желает завладеть нашими душами, и, в целом, она была права. Теперь он и правда может ими распоряжаться. Поднять человека до небес, а потом ввергуть в ад, и всё это строго по закону.

Он может одним указом узаконить своего бастарда. Интересно, что бы делала я, если бы у меня была такая безграничная власть?

Король предлагает выдать принцессу Элизабет за французского дофина, герцога Орлеанского. Ему одиннадцать, а ей едва исполнился год. Она с детства одна из самых желанных невест в мире, и наверняка за ее руку будут вестись настоящие торги, как когда-то это было с леди Марией.

Я наблюдаю, как Маргарет танцует с одним из членов французской делегации. Вряд ли из большого желания, скорее из чувства долга, но Томасу, который стоит в углу и не сводит с нее глаз, это явно не нравится. Он ловит каждое ее движение, но она даже не смотрит в его сторону. Играет с ним или не хочет вызвать подозрений? Наверное, и то, и другое.

Точно так же, как мой дядя смотрит на Маргарет, Томас Клер наблюдает за танцем Шелти и Гарри. За последние месяцы стихи Клера, которые он тоже оставляет в нашей книге, стали гораздо лучше, и все они — о безответной любви. Всё-таки поэтам иногда полезно страдать, чтобы совершенствовать свое искусство.

Я не танцую. Генри здесь, и мы, вероятно, могли бы тоже сейчас быть в центре зала и приковывать чьи-нибудь взгляды, но кроме коротких кивков вежливости мы не обменялись ничем. Ни единым словом. И виновата в этом я.

Я не смотрю в его сторону. Полагаю, что Генри следует моему примеру.

Король что-то шепчет на ухо Анне, и она качает головой. Затем он говорит что-то еще, и в этот раз она нехотя кивает. Король встает, подходит к Гарри и Шелти, и уводит мою подругу танцевать.

Слава Богу, на этот раз не вольта. Лицо Анны спокойное. Она продолжает беседу с Шабо, изредка поглядывая на своего мужа.

Гарри подходит ко мне и протягивает руку.

— Его Величество украл у меня Шелти. Не хочешь составить мне компанию, сестра?

Я соглашаюсь. Всё лучше, чем одиноко сидеть, поедая себя изнутри.

— Шелти сказала, что ты прекрасно двигаешься, — дразню я брата. — Точно лучше, чем твой друг.

— Ты опять ему что-то наговорила?

— Да.

Глаза Гарри смеются, а мне становится трудно дышать. Генри жаловался ему на меня. Моему браку конец. Никто не захочет выносить такую, как я. Я опять повела себя, как разъяренный хорек.

— Он смотрит, — говорит Гарри, улыбаясь.

Мои движения мгновенно начинают казаться мне глупыми и неуклюжими. Я борюсь с желанием повернуться в сторону своего мужа, а вот брат явно с ним переглядывается. По движению его глаз я понимаю, что Генри встал и пошел куда-то в сторону.

— Кажется, Фиц ждет тебя.

Я вспыхиваю. Гарри берет меня за руку и ведет наверх, на помост, с которого можно наблюдать за всем, что происходит в зале. Там обычно собираются старые бароны и леди, которые свое уже оттанцевали и хотят в тишине обсудить последние дела, но сегодня на пиру таких нет, и помост пустует.

Брат подводит меня к Генри и отступает.

— Что за вечер! Как только я хочу с кем-то потанцевать, даму тут же у меня похищают.

Генри улыбается.

— Ничего, Суррей, тут ещё полно дам. Есть даже пара француженок. Не хочешь снова побывать во Франции?

Они смеются.

— Пойду искать ту, что тронет мое сердце! — говорит Гарри и удаляется.

Генри смотрит ему вслед, а потом переводит взгляд на меня. Я ожидаю увидеть злость на его лице, но вместо нее я вижу… интерес? Смущение? Или мне кажется?

Я молчу. Мои немного руки трясутся, и я боюсь, что опять дух моей матери возьмет надо мной верх. Больше не хочу вести себя, как холодная дура.

Генри набирает в грудь воздуха и говорит:

— Мы женаты уже год.

— Да, Ваша Светлость, — пищу я, выдавая свое волнение.

Черты его лица смягчаются.

— Зови меня Генри. Или Фицрой, или Фиц, как тебе угодно.

— Генри.

— Хорошо, Мэри.

Мне нравится, как он произносит мое имя. Получается плавно и почти ласково. Мое тело отзывается на звук его голоса волной тепла, и мне хочется сделать шаг к нему навстречу, но я не решаюсь.

— Я подумал, что за этот год мы так и не узнали друг друга как следует.

— Обо мне нечего особо узнавать, Ваша… Генри, — говорю я. — Я дочь герцога Норфолка, сестра графа Суррея. Кузина королевы. Жена герцога Ричарда и Сомерсета. Конец истории.

Он улыбается.

— Жена бастарда.

Я испуганно поднимаю глаза. Не знаю, что на это ответить, ведь это правда. Но я не думаю, что это что-то плохое.

— Я знаю, что твоя мать не хотела, чтобы мы поженились, — продолжает Генри.

— Желания моей матери ничто по сравнению с желаниями короля.

— И всё же ты не в восторге от своего положения.

— Нет, конечно нет, — я осекаюсь, понимая, как это прозвучало. — Вернее, да…

Боже, что я несу.

— В общем, — я стараюсь собраться с мыслями. — Я не думаю так же, как моя мать. Мне было не важно…

— Не важно, за кого тебя выдадут?

Я пытаюсь подобрать нужные слова. Я бы соврала, если бы сказала, что мне было неважно, кем будет мой муж. Когда меня хотели выдать за графского сына, я точно не была в восторге. Дочь герцога, двух внучка герцогов, еще в детстве в глубине души я считала, что достойна большего. Большой любви или больших привилегий. Хотя бы одно из двух.

— Мне было важно, чтобы меня выдали за достойного человека, — отвечаю я.

Генри кивает и поворачивается, чтобы посмотреть в зал. Берется руками за перила помоста.

— Нам нельзя спать вместе, — говорит он, — но я уже знал других девушек.

Его прямота почти сбивает меня с ног. Он так просто говорит мне, что спал с другими. Хочет быть честным со мной? Я чувствую резкую боль в груди и не знаю, как к этому относиться.

— Это было во Франции, — продолжает он. — Перед нашей свадьбой. С тех пор я стараюсь придерживаться обещаний, что мы дали.

Он поворачивается и смотрит на меня в упор. Между нами расстояние примерно в два шага.

— Я тоже… — отвечаю я, но закусываю губу.

— Нет, я не об этом, я не сомневаюсь в твоей верности, — он говорит так быстро, будто испугался своих слов.

Мне хочется раствориться в воздухе. Я вспоминаю губы Уэстона на своей шее и чувствую, как наливаюсь краской из-за жгучего стыда. Господи, как же стыдно. Генри не сомневается в моей верности, а я целовалась с Уэстоном. Мария была права. Я не заслуживаю быть его женой.

Расстояние между нами сократилось на шаг.

— Мне кажется, — говорит Генри, — это я дал повод сомневаться во мне.

Он хочет поговорить про Мадж.

— Кажется, надо было объяснить всё сразу, но почему-то этого не сделал, — он нервно усмехается. — Тогда я танцевал с Шелтон… отец попросил меня развлечь ее. Пока он занят. Я только потом узнал…

— Что они спали?

— Да. Всё это как-то отвратительно звучит, прости — он смущенно улыбается.

— Вам… тебе не нужно оправдываться, — говорю я. — Ты волен делать, что хочешь, ты же сын короля.

— Именно потому, что я его сын, я не могу делать то, что мне хочется. Он слишком… Слишком много просит.

В моей голове снова звучат слова Марии. «Ему больше подойдет французская принцесса или дочь императора».

— Тебе бы хотелось завершить наш брак? — спрашивает Генри.

Честностью и прямотой он похож на свою старшую сестру. И еще на Маргарет. Но Маргарет деликатнее, а Мария жестче. Он — нечто среднее между ними двумя.

— Прежде всего я бы хотела стать тебе другом, — говорю я.

«И возлюбленной».

Он улыбается. Делает еще один шаг ко мне навстречу, и меня обволакивает его запах. Кажется, я не сказала ничего лишнего, и могла бы просто насладиться нашей беседой, но чувство вины не дает мне этого сделать.

Нужно всё ему рассказать про Уэстона. Я не должна врать мужу, как Екатерина врала королю. Ее обман в итоге погубил ее. Но Генри берет мою руку и целует так, что во мне не остается решимости во всём признаться. Его губы такие мягкие. Я хочу, чтобы он прикасался ко мне. Но если я всё расскажу, он больше никогда не удостоит меня и взглядом.

Может, просто прыгнуть с помоста и прекратить мои мучения?

Генри собрался сказать мне что-то еще, но нас прерывает поднявшийся снизу шум. Придворные перешептываются, все танцующие пары замерли. Музыка остановилась.

Мы смотрим вниз и видим, как королева заходится громким истерическим смехом. Хохочет до слез. Шабо стоит рядом с ней, что-то яростно бормочет и возмущенно трясет головой.

— Она хочет разрушить наш союз с Францией? — хмурится Генри.

Не может быть. Анна любит Францию. Тут что-то еще. Я внимательно прохожусь взглядом по залу и у меня мелькает ужасная догадка, которая быстро формируется в четкую мысль.

— Она смеется не над Шабо. Твой отец, — я указываю ладонью в зал. — Нет ни короля, ни Шелти.

Генри смотрит на Анну, потом переводит взгляд на меня. А потом устало вздыхает и закатывает глаза.

Двор развлекает французов еще около недели. Кажется, они не обиделись на «инцидент» с королевой, но кто их на самом деле разберет, это же французы.

Мы с Генри виделись еще не нескольких пирах и даже пару раз станцевали вместе. Точнее, он потоптался по моим ногам. Я еще раз убедилась, что танцы — это не его.

«Для меня самого загадка, почему так, — смеялся он. — Мои родители полюбили друг друга в танце».

Король поручил Генри проводить наших гостей, и в день перед отъездом он позвал меня пройтись с ним.

— Думаю, успею вернуться к Рождеству, — говорит он. — Кстати, я так и не сказал тебе спасибо за прошлогодний подарок.

На одном из его пальцев красуется кольцо с белым львом, и я улыбаюсь этому. И вспоминаю как, глупо повела себя в прошлом году.

Мы прогуливаемся по тропинке вдоль дворцовых стен. Еще не поздно, но вечера уже стали длинными — мы вышли, когда смеркалось и путь освещали последние солнечные лучи, а сейчас свет падает только из оконных проемов.

— Мне тоже понравился твой подарок, — говорю я. — Но я так и не разгадала его значение. Что ты хотел мне им сказать?

— Я думал, ты догадаешься! — удивляется Генри. — Мы тогда только поженились. Наш брак — как книга, которая еще не написана. Я имел в виду, что мы сможем вместе написать нашу историю.

На его щеках проступает румянец, и он отводит взгляд.

— Ну и еще Суррей сказал, что ты любишь читать. Извини, наверное, намек был слишком тонким.

Я вдруг стало смешно от самой себя. Я-то думала, он намекал на то, что я пустая. У меня вырывается смешок.

— Ты находишь это забавным? — спрашивает Генри.

— Нет, вовсе нет, — отвечаю я. — Просто у меня были другие версии.

Тот разговор на помосте сблизил нас. Мы стали чаще прикасаться друг к другу, и от каждого такого прикосновения я вспыхиваю. Но мы всё ещё не говорили про поцелуй на корте. И я не рассказала про Уэстона. Заставила себя забыть об этом, пока не наступит удачный момент, чтобы признаться. Если для такого может быть удачный момент.

— А какие истории тебе нравятся? — спрашивает Генри.

— О любви, — говорю я, и тут же мысленно отвешиваю себе подзатыльник. Невозможно сказать вещи банальнее. — Моя любимая — про Троила и Крессиду.

Надеюсь, интерес к Чосеру исправит положение.

— Веришь, что «в конце концов, всему приходит конец»?

— В каком-то смысле да. Даже любви приходит конец, когда люди умирают.

— Звучит печально. Но у меня не лучше, моя любимая — про Тристана и Изольду.

— Почему?

— Мне всегда казалось, что это так… красиво. Сначала это была не настоящая любовь, ведь они ее не выбирали, но, когда они умерли, они доказали, что их чувства истинны.

Мы несколько секунд идем в тишине, а потом Генри усмехается.

— Ладно, на самом деле я прочел про них назло наставнику. Он пичкал меня Авсонием и говорил, что рыцарские романы — чушь для простофиль, а мне так нравилось его злить, что я прочел первый же, что попался под руку. И потом бегал и всем рассказывал, что Изольда дура.

Я с недоумением смотрю на него.

— Да она просто взяла и умерла! — восклицает Генри. — Можно же было жить дальше, сохранить память о Тристане, если он был ей так дорог.

Мой смех эхом отлетает от стен дворца и уносится в темноту.

— Какой вы приземленный, Ваша Светлость!

Кажется, он смутился. Надо это исправить.

— А я в детстве назвала дураком Ахилла. Гарри рассказал, как тот убил царицу амазонок и влюбился в нее мертвую, и я так возмущалась! «Не мог получше ее рассмотреть, что ли?»

Теперь смеется Генри. На его лице сияет ребяческая улыбка, которая делает его еще красивее.

— Ну и кто скажет, что мы были не правы! — говорит он громко, и на мгновение я слышу в его голосе интонации короля.

— А что тебе Гарри про меня рассказывал? — продолжает Генри.

— Особо ничего. Когда он уехал к тебе, то перестал мне писать, а потом как-то было не до обсуждений. Но когда отец объявил о помолвке, брат сказал, что мне повезло.

— Ну да, — улыбается Генри. — Что бы он еще мог сказать. А вообще он отличный парень, верный друг. Правда, с вином иногда перебарщивает, но таковы поэты.

Кажется, мой брат своим талантом выбил себе право на любые глупости. Надо проследить, чтобы его отношения с вином не заходили так же далеко, как связь с Шелти.

Я хочу спросить у Генри про его мать. Про ту часть его семьи, о которой не принято говорить часто. Элизабет Блаунт, которую называют Бесси, давно живет вдали от двора и успела родить еще несколько детей, уже от законного супруга. Мне хочется понять, какие у Генри отношения с ней. Как он относится к единоутробным братьям и сестре?

Я почти сформулировала вопрос, когда под одной из башен заметила на земле непонятный комок, на который падает тусклый свет из окна дворцовой башни. То ли мусор, то ли чей-то скомканный плащ.

Мы медленно движемся к комку. Не похоже на мусор и одежду.

— Ты видишь? — спрашиваю я Генри.

— Да… Не могу понять, что это.

Чем ближе мы подходим, тем тревожнее мне становится. По телу ледяной водой разливается тревога. Я чувствую металлический привкус ужаса во рту, когда понимаю, что этот комок целиком состоит из шерсти. А вокруг него лужа крови.

— Это… Нет, нет. Нет!

Мой протяжный визг пронзает зимнюю тишину.

Это Пуркуа. Лежит в крови и разбросанных рядом внутренностях. Больше не собака, теперь — лишь кровавое месиво, за которым не видно вечно удивленной мордочки. Шея свернута, язык вывалился, рыже-белая шерсть слиплась и спуталась в кроваво-красные колтуны.

Меня трясет. Я глотаю ртом воздух, но не могу сделать вдох и начинаю задыхаться.

Генри резко хватает меня за плечи, разворачивает и прижимает мою голову к своей груди. Меня сотрясают рыдания. Его меховая жилетка становится мокрой от моих слез, но он только крепче обнимает меня, гладит по голове и шепчет:

— Не смотри, не смотри. Не смотри.

Я не помню, как мы вошли обратно во дворец. Кажется, по пути у меня несколько раз подкашивались ноги и Генри приходилось меня подхватывать, чтобы я не осела на землю.

Не могу понять, как такое могло произойти с королевской собакой. Откуда она свалилась? Она сама? Или… или ее кто-то выкинул?

Генри ведет меня к моим покоям.

— Нужно рассказать… — выдавливаю я сквозь всхлипы. — Нужно рассказать королеве.

— Сначала тебе нужно успокоиться.

— Но Пуркуа там, в одиночестве.

Перед моими глазами снова труп под дворцовыми окнами. Слезы катятся крупными градинами. Эту собаку любил весь двор вне зависимости от того, кто как относится к королеве. По крайней мере, мне так казалось.

— Пуркуа нужно забрать, — шепчу я и умоляюще смотрю на Генри.

— Ладно, — вздыхает он. — Пойдем к Анне.

В том же полубреду я иду до покоев королевы, едва не падая на лестнице. Генри поддерживает меня. У дверей нас встречает Маргарет Уайетт-Ли, и ее глаза округляются, когда она видит мое заплаканное лицо. Должно быть, я уже опухла, как после побоев.

— Ваши Светлости, — она делает реверанс сразу нам обоим. — В чем дело?

Я пытаюсь рассказать об увиденном, но срываюсь на громкий плач. Генри приходится закончить рассказ за меня. И без того длинное лицо Уайетт-Ли вытягивается от ужаса.

— Доложите Анне, — приказывает Генри.

— Боюсь, сейчас не самое подходящее время, — Уайетт-Ли.

— Почему?

— Король недавно посещал ее, они сильно поругались, Ее Величество сейчас в ужасном состоянии…

— Но нужно же забрать собаку, — говорит Генри. — Анна все равно ее хватится.

— Я пошлю вниз людей, — отвечает Маргарет. — А рассказать… Я попробую дождаться удобного момента.

Генри смотрит на меня, будто спрашивая, устроит ли меня такой ответ. Я киваю. Видимо, это большее, что мы можем сделать. Он благодарит Уайетт-Ли и берет меня под руку, чтобы отвести в мои покои, но я задерживаюсь и оборачиваюсь. Хочу спросить у подруги королевы кое-что еще.

— А из-за чего они ругались?

Лицо Уайетт-Ли снова становится бесстрастным. Она молчит и всматривается в меня, словно пытается понять, нужно ли мне отвечать. В итоге она, вероятно, рассудила, что я и так всё узнаю.

— Из-за леди Шелтон, — тихо говорит она.

Удивительно, как трагедии могут влиять на людей. Для кого-то они становятся последней каплей, после которой невозможно наладить связь. Так на моих родителей повлияла смерть Мюриель. Подозреваю, что после этого они больше ни разу не делили друг с другом постель.

А для кого-то это повод проявить свои лучшие качества, как в случае с Генри. Меня тронуло, как он переживал за меня после увиденного. Когда мы рассказали Уайетт-Ли о смерти Пуркуа, он почти донес меня до моих комнат.

— Ее Светлости нездоровится, — строго сказал он прислуге.

Он велел принести воды, чтобы я умылась. И теплого вина, чтобы меня перестало трясти. Убедился, что меня накрыли достаточным количеством покрывал и принесли столько подушек, сколько уместится на кровати. Он не стал ложиться рядом, но придвинул к кровати кресло и гладил меня по волосам, пока я не провалилась в тревожный сон.

Утром его уже не было, он уехал провожать французов. Но следы его присутствия всё еще здесь, и, несмотря на ужас этой ночи, я нахожу в себе силы улыбнуться.

Не помню, чтобы кто-то еще в этом мире так же за меня переживал. Уж точно не мать. Не отец, который редко бывал дома, а когда бывал, хотел видеть своих детей в хорошем настроении. Гарри, конечно, заботился обо мне, как мог, но ему всегда нужно думать в первую очередь о себе.

Мои веки опухли и болят, и я собираюсь провести весь день в постели, чтобы обдумать произошедшее. Но ко мне заходит Маргарет, и я подозреваю, что моя книга в ее руках — лишь предлог, чтобы меня навестить.

У меня мелькает мысль, что, если бы пришла Шелти, я бы ее не пустила.

— Ты слышала о вчерашнем? — спрашиваю я.

Мой голос осип.

— Да, все уже в курсе.

— И королева?

Маргарет кивает. Она печальна. Как бы она не относилась к Анне, но того, что произошло, не пожелаешь и врагу.

— Ей боялись сказать, — говорит она. — Даже Уайетт-Ли боялась к ней подступиться с этим. В итоге несколько фрейлин решили пойти сначала к королю, чтобы он сам ей рассказал.

— Они же ругались.

— Да, но он всё-таки ее муж. Он лучше всех знает, как ее утешить.

Я вспоминаю заботу Генри и снова осторожно улыбаюсь.

— Они помирились? — спрашиваю я.

— Пока непонятно.

Я смотрю на Маргарет. Она сочувственно и тревожно глядит на меня. Мы думаем о Шелти.

— А король был один, когда к нему пришли?

Я отчаянно хочу услышать, что да.

— Нет. Он был с ней.

Губы Маргарет превратились в ровную линию. Ей, как и мне, не нравится то, что делает наша подруга.

— Положу книгу тебе в стол, — говорит Маргарет. — Почитай на досуге, там есть новое послание от Гарри для… нее.

Не могу себе даже представить, что сейчас чувствует брат. Надеюсь, он быстро оправится и найдет себе новое увлечение.

— Мне жаль Гарри, — говорю я. — И Клера. Кажется, он ее правда любит.

— А она играется с ним, — кивает Маргарет, а потом складывает одну ладонь в кулак и ударяет им о другую. — Надо поговорить с ней! Нельзя же так коверкать свою судьбу.

В моей голове звучат слова Анны, которые она сказала у меня на свадьбе. «Каждый волен топтать свою жизнь так, как ему угодно».

— Да, ты права — говорю я, с неохотой поднимаясь с кровати. На мне все еще вчерашний наряд. — Надо найти Шелт.

Долго искать не пришлось. Мы находим Шелти в саду, одну среди черных деревьев, с каким-то томиком в руках. Подмороженная трава хрустит под нашими ногами, и Шелти слышит нас, еще когда мы проходим ворота. Она хочет помахать нам рукой, но видит наши лица, и ее ладонь замирает в воздухе.

— О, и вы с осуждением? — разочарованно, но с вызовом говорит она вместо приветствия.

Мы с Маргарет стоим напротив нее. Я понимаю, что еще никогда не злилась нее так сильно, как сейчас.

— Это правда, Шелт? — зачем-то спрашиваю я, хотя всё и так прекрасно знаю.

— А сама как думаешь?

— Он ушел с тобой, а королева чуть не стала причиной международного скандала.

— Я слышала. Но он просто хотел показать мне звезды!

Я смотрю на Шелти с недоумением. Что она несет? Какие звезды?

— Он рассказывал мне о созвездиях, — мечтательно говорит она и указывает на небо, как будто звезды можно разглядеть в полдень.

У меня нет настроения играть в ее игры.

— Сначала вы смотрите на звезды, а потом ты в его постели, пока любимая собака королевы лежит мертвая, в крови.

— Я же не знала! Я только утром узнала! Это же не я сделала! Или меня уже и в этом успели обвинить?

— Брось, ты же знаешь, что нет.

— Я не удивлюсь. От меня который день все шарахаются, как от прокаженной.

— А ты думала, будет наоборот? — спрашивает Маргарет. — Что все будут падать перед тобой в реверансах?

Щеки Шелти раскраснелись — то ли от мороза, то ли от гнева.

— Я не сделала ничего такого, чего не делала бы Анна, — шипит она. — Она думала, что он будет всю жизнь ей верен? Он не из тех мужчин! И он сказал, что я лучшая из тех, с кем он беседовал. Беседовал, а не спал, понимаете!

— Он спал с твоей сестрой! — я почти кричу. — Тебе самой не противно?

— А Анне было не противно?

Маргарет хочет что-то сказать, но Шелти не дает ей возможности этого сделать.

— И она могла бы почаще говорить с мужем о звездах, а не о политике, если хочет его удержать.

— Ты сейчас наговоришь на измену, — говорю я, стараясь умерить ее пыл.

— А ты побежишь докладывать?

— Конечно нет.

— А что? Беги к своей дорогой кузине, да всё расскажи ей всё. Думаешь, я ее боюсь?

— Она и твоя кузина тоже.

— Мне плевать.

— Шелти, послушай, — Маргарет переходит на примирительный тон. — Мы просто хотим тебе помочь. Переживаем за твою репутацию.

Шелти закидывает голову наверх и громко смеется.

— Да что ты говоришь, племянница Его Величества. У меня давно уже нет репутации. Нет королевской крови. Нет титула, — на этих словах она переводит взгляд на меня. — У меня есть только мои чувства, и я буду распоряжаться ими так, как посчитаю нужным.

— Ты просто хочешь, чтобы тобой восхищались, — говорю я. — Но мы, твои друзья, уже и так тобой восхищаемся! Не обязательно прыгать в постель к королю, чтобы кому-то что-то доказать.

— Я ничего не доказываю! И в отличие от Мадж, я не собираюсь прятаться.

Меня ужасают ее слова.

— Сестрица сгорела в его лучах, — продолжает Шелти. — Сидит теперь и причитает, Норрис, видите ли, думал на ней жениться, но отказался. Не захотел есть объедки с королевского стола. А мне плевать! У меня нет жениха, и от меня никто не может отказаться.

— То есть ты, — вспыхиваю я. — Ты, зная, что из-за Мадж королева потеряла ребенка, всё равно пошла на это? Может, вам обеим просто нравится лезть к женатым мужчинам?

— А что, боишься, что и твоего уведу?

Мне показалось, что она сама испугалась того, что произнесла это вслух. Но это уже не важно. Мои руки сжались в кулаки. Как тогда, в часовне Хэтфилда, рядом с леди Марией. Я смотрю на Шелти и понимаю, что мне хочется взять ее голову и бить ею о твердую поверхность со всей силы. Вколачивать, пока она не станет похожей на печеное яблоко.

— Не забывай, с кем ты говоришь, — яростно шепчу я.

Меня трясет от гнева.

Она закатывает глаза и в притворном почтении опускается в реверансе.

— Ах, простите, герцогиня, которой нельзя и шагу ступить без чьего-либо позволения.

Шелти собирается подняться, но я ее прерываю.

— Я не разрешала тебе вставать.

Она ошарашенно смотрит на меня. И Маргарет тоже. Возможно, я перегнула палку, но сейчас мне совершенно всё равно. Мы стоим в полной тишине, которую прерывает только щебет зимних птиц. Подруга пристально смотрит на меня снизу вверх, и всё-таки медленно поднимается, не отрывая глаз от моего лица.

— Пока ты не спала с королевским сыном, ты просто Мэри Говард.

Она знает, как меня задеть.

— И это все равно больше чем, ты, Мэри Шелтон. И ты отправишься вслед за сестрой, когда ему надоешь. Жаль, что до тебя это не доходит.

Я разворачиваюсь и иду к воротам, обратно во дворец. Мои глаза болят, голова раскалывается, и я не знаю, что еще я могу сказать Шелти. Маргарет медлит несколько секунд, а потом идет вслед за мной.

На следующий день в покоях королевы очередной переполох. У двери выстроилась очередь из врачей, а фрейлины носятся по замку с тканями, тряпками и тазами.

Уайетт-Ли бледна и едва не плачет. Я ловлю ее у входа в комнаты, чтобы спросить, в чем дело, но она только качает головой и идет дальше. Я останавливаю еще трех девушек, но они молчат все, как одна. Как будто если они не скажут это вслух, это перестанет существовать. Не сбудется.

И только Анна Парр, самая старательная и талантливая фрейлина, решилась на эти слова.

— Оказалось, что королева была беременна. У нее выкидыш.