Звезды для моей герцогини (СИ)

Глава 11

Гринвич, январь 1535 года

Это Рождество — одно из худших в моей жизни. Двор настолько меня утомил, что я почти скучаю по Кеннингхоллу. Там мне, по крайней мере, не составляло труда найти укромный угол, что побыть одной.

К своему удивлению, я начинаю шить. Хочу вышить красные и белые розы — символы Тюдоров, — и украсить их золотой нитью. Мне не хочется стихов. Моя книга снова у Маргарет, но, когда она просит оценить их с Томасом труды, я не могу даже сделать вид, что мне это интересно.

Может быть, позже.

Шитье позволяет не думать. Просто механические движения иглой и голова вниз. Минус в том, что затекает шея. Плюс в том, что я не вижу того, что происходит вокруг.

Не замечаю, как королева делает вид, что ничего не происходит. Ее девиз: «Самая счастливая», и она изо всех сил старается его оправдать. Она закатывает вечера, полные музыки и флирта всех со всеми. Готовит королю великолепный подарок — настольный серебряный фонтан, и хочет, чтобы все видели, что у них всё прекрасно.

О ее последней беременности даже не объявляли, в надежде сделать это лишь тогда, когда живот уже будет не скрыть. Не получилось.

Я не вижу косых взглядов и не слышу ядовитых разговоров. Королева у нас новая, а проблема всё та же — из законных детей у короля только дочь и ни одного сына. Зачем же он выгнал Екатерину, если это ничего не изменило?

Я не вижу, как страдает мой брат, который, кажется, единственный еще подходит к Шелти. Он вместе с отцом ездил в Норфолк, но снова вернулся ко двору без своей жены. Я не говорю ему, что пора бы перестать пренебрегать Фрэнсис де Вер, ведь она не сделала ничего, чтобы это заслужить. Ей нужно хотя бы дать шанс.

Отец решил провести праздники вдали от шума, наедине с Бесс Холланд. Моя мать всё ещё взаперти и наполовину в нищете. Я не говорю отцу, что ее, возможно, пора простить. И уж точно не говорю, что впервые за всё то время, что в нашей жизни есть Бесс, я испытала к ней отвращение. У матери хотя бы на всё есть свое мнение, пусть и неправильное. У Бесс нет ничего, кроме милой мордашки.

Перед отъездом отец позвал меня к себе и сказал, что недоволен мной. Я всё ещё не беременна. Я пыталась объяснить ему, что сложно забеременеть, когда твой муж всё время в разъездах, но отец был непреклонен — я недостаточно стараюсь на благо Говардов.

«К чёрту Говардов», — подумала я, но вслух лишь заверила отца, что всё еще впереди. Будут ему внуки. У нас с Генри наладился контакт. И в последнем я даже не соврала.

Кого я точно не вижу, так это Шелти. И тех страстных взглядов, что бросает на нее король. И как она вечерами следует в его покои, пока Анна развлекает придворных.

Я почти жалею о нашем последнем разговоре, но не обо всём, что я сказала. Возможно, нужно было быть с ней мягче, но ее слова про Генри слишком сильно ранили меня. Я даже сама не ожидала, что это может быть так больно — представлять их вместе. Это чувствуется примерно так же, как уколоть иголкой палец или случайно завести ее под ноготь, только в тысячу раз острее.

И всё-таки я скучаю по моей подруге.

В покоях королевы Шелти больше не появляется. Ходят слухи, что в новом году ко двору вернется Мадж, и я подозреваю, что это Шелт упросила короля вернуть сестру, чтобы та наконец нашла себе тут мужа. Я морщусь от омерзения, когда думаю о том, что король спал сначала с одной сестрой, а потом с другой.

Хотя он проделывает это уже не в первый раз. Сначала Мэри Болейн, а потом Анна. Сначала Мадж Шелтон, потом Мэри.

Без Шелти и ее озорного шепота просторный и нарядный зал, в котором нас принимает королева, кажется пустым и серым. Меня не трогают ни зеленый остролист, ни алые бархатные гирлянды, а от елового запаха голова идет кругом. Если бы Шелт была здесь, я бы сказала ей, что вот-вот сама превращусь в еловую ветку, которую можно смело бросать в огонь.

Приходится бесконечно кому-то улыбаться и кивать. Принимать реверансы. Меня воротит от слов: «Ваша Светлость», но мой титул всё еще заходит в комнату раньше меня, и я не знаю, в моих ли силах будет когда-нибудь это изменить.

Больше, чем Шелти, я бы сейчас обрадовалась только Генри. Он задержался по делам, но должен вернуться со дня на день, чтобы присоединиться к королю в празднованиях. Но даже если бы он был здесь, то вряд ли бы пришел. На вечерах королевы Генри Фицрой не частый гость.

Он всегда воплощал собой немой укор Екатерине, и теперь то же самое касается Анны. Вот он — здоровый, красивый, почти взрослый сын короля. Внебрачный. А где же его брат, законный принц?

— Ваша Светлость, — выдергивает меня из мыслей мужской голос.

Это Норрис. Я вздрогнула от неожиданности, потому что буквально минуту назад видела его на его привычном месте рядом с королевой и Джорджем. Кажется, Норрис магическим образом перенесся из одного конца зала в другой, в мой темный одинокий угол.

— Вы грустны, Ваша Светлость. Позвольте вас развеселить?

— Вам показалось, — я стараюсь улыбнуться ему, но получается так себе. — Я просто размышляла о том, что принесет всем нам грядущий год.

— Как интересно! — он делает шаг и подходит слишком близко. От него исходит резкий запах вина. — И что же нас ждет, как думаете?

Я жалею, что это сказала. Но разговор уже начался, и Норрис не собирается уходить, так что приходится выдумывать на ходу.

— Смею надеяться, в новом году те, кто этого достоин, воплотят все желания в жизнь. А те, кто вел себя неподобающе, получат по заслугам.

— Отлично сказано, Ваша Светлость! — говорит Норрис и поднимает свой кубок.

Я сказала пошлую банальность, но он сделал вид, что ему понравилось. Для чего он вообще ко мне подошел?

— Скажите, Мэри, вы всё еще предпочитаете играть в войну?

Он впервые назвал меня по имени. Я невольно хмурюсь, как будто он взял мою вещь без разрешения. Смотрю на его качающуюся фигуру и неохотно отвечаю:

— Я выбираю любовь, сэр Норрис.

— И это прекрасно! — он снова подносит кубок ко рту. — Все юные леди в вашем возрасте должны выбирать любовь.

Мне скоро шестнадцать, а ему под сорок.

Я не хочу отвечать. Хочу, чтобы он ушел. Давлю улыбку и молчу в надежде, что он сам всё поймет, но он слишком пьян.

— А пойдемте потанцуем, Мэри! Смитон сегодня хорош, как никогда!

— Про господина Смитона всегда так говорят.

— Потому что он всегда великолепен, черт его дери!

Он это почти прокричал, чем привлек к себе внимание, и к нам повернулись несколько человек, стоящих неподалеку. Мне всё меньше и меньше нравится его общество, как бы хорош он не был на теннисном корте.

— Так что, Мэри, одарите меня танцем? Негоже такой даме стоять тут в одиночестве.

— В мыслях я всегда со своим супругом, сэр Норрис.

Мой холодный тон его не впечатлил.

— Да только вашего супруга я здесь не вижу, — он разводит руками. — Ау, герцог Ричмонд? Фицро-о-ой?

Он ведет себя развязно и нелепо. На шум, который начал разноситься из нашего угла, обернулась даже королева, но убедившись, что это просто ее друг Норрис, она снова посвятила себя беседе с братом.

Вот бы и мой брат был здесь и спас меня. Хотя бы он.

Норрис устал ждать моего согласия, схватил за руку и потащил за собой. Я спотыкаюсь о подол своих юбок и едва не падаю, но он хватает меня за талию и утягивает в танец.

— Сэр Норрис, вы пьяны, — говорю я, не собираясь больше с ним церемониться. — Оставьте меня в покое.

— Всего один танец, прекрасная Мэри.

Он улыбается и дышит винными парами мне в лицо. Пару месяцев назад я была бы в восторге от того, что на меня обратил внимание сам «славный мистер Норрис», но сейчас я лишь хочу, чтобы он исчез.

— Хорошо, — говорю я. — Только один.

Мы уже привлекли достаточно внимания, чтобы я начала вырываться. Мне надоело выглядеть глупо. Пусть со стороны покажется, что всё идет как задумано.

Мы расходимся в танце. Взмах рукой, поворот, потом еще один взмах. У него слишком тяжелая отдышка, и мне кажется, что скоро я сама опьянению от его дыхания.

— Сэр Норрис, почему вы еще не женаты? — вдруг решаю спросить я.

Он удивленно поднимает бровь.

— А что, у вас есть для меня подходящая партия?

— Мне казалось, вы собирались жениться на Мадж Шелтон.

— Ах, это, — Норрис смеется, и снова слишком громко. — Не беспокойтесь о ней, прекрасная Мэри.

Даже не собиралась.

— Я действительно подумывал жениться на Мадж, но ей оказалось лучше в чужих руках! Кто я такой, чтобы мешать даме?

Значит, Шелти была права. Норрис не захотел довольствоваться объедками и принимать Мадж после короля. Злорадство неожиданно поднимает мне настроение. Мадж так кичилась, что во всем лучше меня, а теперь ее бывший жених танцует со мной. Что это, если не возмездие за гордыню?

Двери в зал распахиваются, и я слышу слова, которые застают меня врасплох. Юноша в черной ливрее объявляет:

— Герцог Ричмонд и Сомерсет и граф Суррей!

Все падают в поклоне, прямо как передо мной, только ниже и искреннее. Стоит только королева. И Норрис.

Он смотрит на моего мужа в упор и продолжает держать меня за талию. Я делаю резкий рывок, чтобы сбросить его чертову руку, но он сильнее. Я вырываюсь еще. И еще.

— Что вы себе позволяете, — яростно шепчу я.

Меня охватывает паника. Норрис поворачивается на меня, потом опять на Генри. Его глаза затуманены выпивкой. Наконец, он вызывающе усмехается и дает мне свободу, а потом, шатаясь, медленно расползается в поклоне. Вот бы пнуть его хорошенько, чтобы упал.

Я тоже наконец опускаюсь в реверансе. Генри смотрит на меня. Его лицо красное, как гирлянда над его головой. Даже издалека мне видно, как сильно он сжал челюсти. Он в ярости.

— Генри! — говорит королева, стараясь звучать как можно приветливее. — Безумно рада, что ты заглянул. Мы с тобой так редко видимся!

— Ваше Величество, — отвечает он.

Его голос отзывается у меня внутри, как удар хлыста.

— Рад видеть вас в добром здравии. Я с дороги, и очень устал, но я не смог отказать себе в удовольствии увидеть вас. Теперь же, когда мое желание исполнено, позвольте пожелать вам счастливого Рождества и откланяться.

Генри отводит руку в сторону, и слуга мгновенно подбегает, чтобы вручить ему кубок. Он поднимает его, и Анна поднимает свой кубок в ответ. Они одновременно делают глоток, и Генри тут же отдает кубок обратно. А потом коротко кивает королеве, разворачивается и уходит, не удостаивая меня больше ни единым взглядом.

Узел стыда и страха сворачивается в моем животе. Всё пропало.

Когда двери за Генри закрываются, кажется, я все еще сижу в реверансе. Ощущаю на себе чужие взгляды и шепот — смесь сочувствия, насмешек, удивления. Но мне не на кого опереться, потому что Шелти рядом нет. Я с трудом поднимаю глаза, чтобы посмотреть на брата.

— Ты переборщила, — говорит Гарри, развалившись в моем кресле. — Ладно бы еще с Клером или Парром, но с Норрисом!

— Да я не хотела!

Мы с Гарри сбежали из зала королевы настолько быстро, насколько это было возможно. Брат был в полной растерянности от того, что там произошло.

— Если ты хочешь с ним сблизиться, не нужно его так изводить, — говорит брат.

— Ты мне не помогаешь.

— А чем я могу помочь?

— Я не знаю!

Я вою и закрываю лицо руками. Потом подхожу к окну, чтобы остыть. С холодной головой думается легче. Боже, а ведь я хотела однажды рассказать Генри про Уэстона. И как теперь это сделать?

Когда я спросила у брата, что Генри вообще забыл на вечере у королевы, оказалось, что это он уговорил его зайти. Он знал, что я наверняка буду там, и хотел устроить нам встречу. «Вот тебе и рождественский сюрприз», — вздохнул Гарри, почесывая затылок.

— У тебя есть вино? — спрашивает он.

У меня нет сил на воспитательные беседы о вине, и я зову служанку, чтобы та принесла брату выпить.

— Слушай, — говорю я. — Что у Генри с Норрисом? Он его явно не любит, я это заметила, еще когда мы с Шелти дурачились с деревянными мечами.

Я вздрагиваю, когда так неосторожно произношу ее имя вслух. Пугаюсь, что могла случайно причинить брату боль и напомнить ему, что его оставили ради короля. Но он делает вид, что не придает этому значения.

— Норрис грубо высказывался о его матери, — говорит Гарри. — И еще Фиц считает, что он просто тянет должности и земли, а пользы не приносит, только ересь по двору распространяет.

Боже, Мэри. И тут ты с этим танцем и его руками на своей талии. Хочется вопить от досады.

— Гарри, ты поговоришь с ним? Расскажешь ему всё?

— А сама не хочешь?

— Я боюсь.

Брат смеется.

— Фицрой не страшный. И он твой муж, учись уже сама с ним говорить.

— Спасибо за совет, граф Суррей! А вы сами-то как, умеете говорить со своей женой?

Это прозвучало резко. Гарри вмиг сделался серьезным.

— Я говорил с ней. Эти разговоры пусты.

Я вздыхаю и прислоняюсь лбом к окну. Не нахожу в себе сил защищать Фрэнсис де Вер.

— Ладно, прости. Мне не стоило об этом говорить. Гарри, я только и делаю, что говорю всем не то и не так.

Он смягчился. Шумно отпил вина. Захотелось налить себе тоже.

— Не переживай, сестра. Я всё ему передам.

Я смотрю на Гарри с благодарностью и добавляю.

— Скажи ему ещё, что мне тоже не нравится Норрис.

Наступила ночь Двенадцатая ночь. Ночь, когда всё не то, чем кажется. Все собирается в Большом зале, пропитанном ароматом еловых веток, который вперемешку с запахом еды не кажется таким резким и удушающим.

Королева преподнесла королю свой подарок, и он остался в восторге. По задумке, в серебряном фонтане должна быть розовая вода, но не сегодня. Сегодня там вино, и каждый придворный может наполнять чашу так много и так часто, как ему захочется.

Я наливаю доверху.

Еда хлынула с кухонь изобильной рекой. Центральное блюдо — лебедь, украшенный сусальным золотом и остролистом. Внутри лебедя — гусь, внутри гуся — утка, в утке — перепелка и ласточка. Еще на столе кабан и оленина, рыба, дичь, пироги. Я выбираю себе пирог с казненными сардинами, который напоминает мне о моей свадьбе.

Анна и король сидят вместе на возвышении и держатся за руки. Я сижу рядом с королевой, а Маргарет — рядом со мной. Мы — первые после Анны, «великие дамы Ее Величества».

Генри сидит рядом со своим отцом. Я в любой момент могу взглянуть на него, но не решаюсь. Не знаю, поговорил ли Гарри с ним или еще нет. Мы не сказали друг другу ни слова за все те дни, что он здесь.

Мне хотелось подойти к нему, но как только я собиралась сделать шаг в его сторону, мои ноги превращались в камень, а сердце поднималось к горлу. Что я ему скажу? И должна ли вообще? Снова этот страх выглядеть глупо. Навязчиво. Жалко.

Я молюсь, чтобы сегодня Норрис держался от меня подальше. Будет еще лучше, если он напьется и утонет в винном фонтане, как двоюродный дед короля, который захлебнулся в бочке с мальвазией.

Я кусаю пирог, но не чувствую вкус. С трудом заставляю себя прожевать и проглотить кусок. Просто ковыряюсь ножом в тарелке в надежде, что никто не заметит моего настроения и я никому не испорчу аппетит.

Все вокруг заняты поиском боба в пирогах — тот, кто его найдет, станет повелителем этой ночи. Будет править весельем. Я не собираюсь брать на себя такую ответственность.

Когда Маргарет легонько дотрагивается до моей ладони, я вздрагиваю.

— Тебя что-то беспокоит? — спрашивает она.

Я смотрю на нее и чувствую, как мои губы поджимаются и начинают дрожать. К глазам подступают слезы. Как не вовремя. Я закидываю голову наверх, чтобы слезинки закатились обратно в глаза.

Маргарет внимательно смотрит на меня. Она полна участия. А ведь когда-то она казалась нам с Шелти холодной и надменной, и я даже не могла себе представить, что дочь шотландской королевы когда-нибудь будут заботить мои чувства.

— Просто… — говорю я шепотом. — Просто я опять всё испортила. С Генри.

Маргарет подсаживается вплотную и требует вывалить ей всё как есть. Я подчиняюсь приказу. Она выслушивает меня, ни разу не перебивая и не отвлекаясь на громкие возгласы в зале.

Я рассказываю про Норриса и Уэстона. Про свои чувства к Генри, которые я сама не вполне понимаю. Это уже любовь или еще нет? Может, просто интерес или… похоть? И впервые я рассказываю о том, чего хочет от меня отец.

Когда я произношу это вслух, глаза Маргарет округляются, и она оглядывается по сторонам. Этого никто не должен слышать. Это измена. Но король с королевой слишком заняты бесконечными тостами, чтобы отвлекаться на нас.

— Мэри, — говорит Маргарет, когда я замолкаю. — Твой брат прав. Я думаю, тебе действительно нужно учиться говорить с мужем и не бояться его.

Проще сказать, чем сделать. Особенно после Норриса.

— Мне кажется, — отвечаю я. — Будто мы проделали путь из Норфолка в Лондон, а потом в миг оказались в исходной точке. Или даже дальше. Но я уже знаю каково это — быть в Лондоне!

— Тогда верни вас туда, — говорит Маргарет. — Знаешь, ты только не обижайся, но Шелти тоже кое в чем права.

Мое сердце замирает, когда я слышу ее имя. Брови хмурятся.

— Ты боишься сделать что-то без разрешения, — продолжает Маргарет. — Постоянно оглядываешься на отца, на короля.

— Как мы можем не оглядываться на короля?

— Если бы моя тетя рассуждала так же, она никогда бы не вышла замуж за любимого. Прожила бы остаток дней вечной тоске. Ее бы снова выдали бы за какого-нибудь коронованного старика, и она была бы несчастна, но она сделала так, как хотелось ей, и добилась счастливого финала.

Кажется, Маргарет вдохновляется историей своей тети, как я — историей леди Бразертон. Да и ее собственная мать тоже скорее действует сердцем, а не разумом.

— У тебя в голове слишком много правил, герцогиня, — мягко говорит подруга. — Слишком много страхов.

Я ежусь при слове «герцогиня». Прошло уже столько времени, а оно всё ещё как будто не про меня.

— Если ты хочешь, чтобы Генри был в твоей жизни, пойди и скажи ему об этом. А отцу как раз можешь ни о чем и не говорить. — Маргарет хитро улыбается. — Оставь правила для прислуги. Балансируй между порядком и тем, что тебе правда хочется.

— У меня это вряд ли получится так же, как у тебя.

— Ты можешь научиться.

— А если Генри подумает, что я навязываюсь?

— Едва ли. Очевидно же, что ему нравится его жена. Стал бы он иначе так серьезно относиться к вашим клятвам? В его распоряжении любая удобная девица королевства.

Это звучит убедительно. И мучительно, потому что он наверняка теперь думает, что я нашими клятвами пренебрегаю. И в чем-то он прав.

Маргарет кладет мне на руку свои пальцы, украшенные единственным кольцом с эмалированным чертополохом — символом Шотландии. Она хочет сказать что-то еще, но нас прерывает радостный крик с дальнего конца стола.

Томас Сеймур нашел боб и теперь он — бобовый король. Повелитель Беззакония, лорд Беспорядка. Я закатываю глаза от раздражения. Ну конечно, кто, как не он лучше всего годится на эту роль.

Первое, что сделал Сеймур — это схватил свою пресную сестрицу и вытолкал в центр зала. Мне даже стало ее жаль, потому что ее пустое выражение лица сменилось испугом и смущением. Хотя я бы на ее месте тоже смущалась.

Томас скачет по залу вместе с Джейн, пока не оказывается рядом с королем.

— Представляю вам мою сестру! Не хотите ли с ней потанцевать?

— Предлагаешь или приказываешь, Сеймур? — смеется король.

— Предлагаю в приказном порядке, Ваше Величество!

Королю это нравится, и он, под радостные крики толпы, ведет Джейн танцевать. Анна хлопает и смеется вместе со всеми, ведь кто в здравом уме будет ревновать мужа к Джейн Сеймур?

Дальше начинается вакханалия, потому что подпитых придворных не пришлось долго уговаривать присоединиться к веселью — они только этого и ждали. Все вскакивают с мест и начинают носиться, танцевать кто с кем, соревноваться друг с другом в глупостях. У таких, как я, нет шансов отсидеться.

Сеймур подбегает ко мне, хватает за руку и тянет в зал.

— Приказываю вам веселиться, Ваши Светлости! — кричит он, и я понимаю, что он вкладывает мою ладонь в руку Генри.

Я хочу поднять глаза, чтобы взглянуть на мужа, но не успеваю. Меня сносит в сторону от него колонной танцующих. Я не вижу Генри. Не вижу Маргарет и Гарри. Куда бы я не повернулась, всюду чужие люди. Дублеты, юбки, лица, локти, хохот, запах вина и пота, капюшоны, бороды — всё это сливается и плывет у меня в глазах.

Отсюда нет выхода. Нет места, чтобы сделать шаг. Я запрокидываю голову наверх, чтобы сделать вдох, но у меня не получается. Тут слишком душно, и мои легкие наполняются жаром, который душит меня изнутри.

Так мало места. Пространство сужается. Я чувствую, как мое горло сохнет, а в глазах начинает темнеть.

— Мэри!

Голос Генри доносится до меня, как эхо через туннель. Или это не он? Зовут другую Мэри? Тут так много людей. Ноги подкашиваются, но, если я упаду, меня затопчут, ведь внизу еще меньше места.

Чья-то рука обвивает мою талию прежде, чем я успеваю осесть на пол. Мои ноги едва касаются пола по пути к двери. Я слышу приглушенные удары смеха, которые следуют за мной. «Напилась, как в трактире!»

За пределами большого зала так же многолюдно, как внутри, но намного прохладнее, и я могу вдохнуть немного воздуха. Генри всё еще меня держит и тянет в конец галереи, туда, где есть выход на стену.

Холодный воздух доносит вонь от реки внизу. Тут не высоко, и можно услышать тихие всплески и течение воды. Я делаю жадный вдох, будто весь вечер просидела в реке лицом вниз и наконец всплыла наружу. Еще немного, и я приду в себя. Уже могу стоять. Снова могу дышать.

— Что с тобой? — спрашивает Генри, всё еще поддерживая меня. Его брови нахмурены.

— Душно. Слишком много людей.

— Сейчас лучше?

Я киваю. Он осторожно отпускает меня, а я поднимаю голову наверх и вижу звезды. Сначала они кружатся, но через пару мгновений встают на свои места и становятся неподвижными.

— Давай попробуем тебя отвлечь, — говорит Генри и тоже смотрит наверх. — Видишь три яркие звезды подряд?

Я фокусирую взгляд на том месте, куда он указывает пальцем.

— Под наклоном?

— Ага.

— Вижу, — киваю я.

— Это пояс Ориона. А вон там, — Генри касается своим плечом моего. — там, над поясом, еще три звезды, в виде угла — это его плечи. Внизу две звезды — это ноги. Видишь линии? Получается силуэт.

Я пытаюсь уследить за движениями его рук, но сначала вижу лишь хаотичную россыпь точек в небе. Генри приходится начертить Ориона еще раз, чтобы звезды начали складываться в фигуру.

— Больше похоже на бант, — говорю я.

— Я так же сказал, когда отец мне показывал, — улыбается он. — Но вон там еще дуга из шести звезд — это щит Ориона. Если внимательно смотреть, и правда начинаешь видеть воина.

— Он был богом войны?

— Нет, он не был богом, он был героем. Охотником.

— А как он попал на небо?

— Его убила Артемида, тоже охотница, за то, что он ее победил. Или из ревности, или вовсе случайно, потому что ее брат Аполлон ее подставил. И потом она вознесла Ориона к звездам. Говорят, он был прекрасен, и Артемида его любила.

Генри рассказывает всё это так просто и увлеченно, что мое сердце замирает от восторга. Я кажусь себе такой глупой.

— А вон там, смотри, — продолжает он и кладет руку мне на плечо, — вон там Телец. Видишь рога?

Он рисует на небе рога Тельца и продолжает говорить про звезды, но мне хочется смотреть не на них, а на его лицо. Внимательно рассмотреть каждую деталь. Какой же он красивый.

Во мне всё сжимается.

Я больше не могу держать это в себе. Чем дольше я жду, тем страшнее кажется мне мой секрет. Скоро он начнет гноиться и расползется внутри, как плесень. Нужно сделать еще один глубокий вдох и произнести это вслух.

— Я целовалась с Уэстоном, — выпаливаю я на выдохе.

Генри резко умолкает. Медленно опускает руку. Смотрит прямо перед собой, в одну точку, и больше ничего не говорит. Я слышу только звуки реки и стук сердца у себя в ушах.

— Я должна говорить тебе правду, жена не должна врать мужу, — продолжаю я, с трудом подбирая слова. Хоть бы не заплакать. — Это я его поцеловала, а не наоборот.

Генри делает шаг вперед и кладет руки на каменную стену перед нами. Меня обдает зимним холодом.

— Когда? — его голос стал бесцветным.

— После нашего первого танца. После Мадж.

Он молчит, а меня разрывает от стыда. Сейчас, когда он мне всё объяснил про Мадж, мой поступок кажется мне еще более отвратительным. Он просто сделал то, о чем его просил отец, а я побежала к Уэстону.

— Зачем?

Я не знаю, что ответить. Пытаюсь вспомнить причины, по которым это сделала. То, как Шелти отчитывала меня, что я не живу, а все время убегаю. Зачем я вообще ее слушала?

— Мне… кажется, мне хотелось понять, каково это. Когда тебя целуют. Доказать себе, что я не пустое место.

Боже, что я опять несу. Звучит так, будто я его в чем-то обвиняю.

Генри не смотрит на меня.

Я хочу, чтобы он повернулся, но одновременно боюсь этого. Боюсь увидеть презрение. Или ярость, как тогда, когда он видел меня с Норрисом. Господи, еще же Норрис. Я морщусь от отвращения к себе, и мне хочется расцарапать себе руки ногтями, чтобы физическая боль заглушила то, что творится у меня внутри.

Надеюсь, что Гарри всё ему объяснил. Хотя, какая уже разница, Генри всё равно меня ненавидит. Теперь он точно пойдет к королю, попросит аннулировать наш брак и ему найдут принцессу, меня отец убьет и похоронит на заднем дворе Кеннингхолла. Там мне самое место.

Но когда Генри всё-таки поворачивается, ярости нет. И презрения нет. Его грудь тяжело вздымается, брови сдвинуты, но это не похоже на гнев.

— И как тебе? Понравилось?

— Я… мне было неловко.

— Так же неловко, как со мной? На корте?

Я закусываю губу.

— Нет.

Он кивает и закрывает глаза. Набирает воздуха, чтобы задать еще один вопрос.

— Он хотел продолжить?

— Да, — шепчу я.

Его лицо искажается, словно его ударили. Он резко отворачивается к реке, ставит локти на стену и прячет лицо в ладонях.

— Больше ничего не было, только поцелуй, мы не стали…

Я осекаюсь. Я и так уже сказала достаточно. Не удивлюсь, если он захочет сбросить меня с этой стены, чтобы я его больше не позорила. Может самой уже просто прыгнуть в воду? Господи, какая же я дура.

Генри выпрямляется и поднимает лицо к небу. Хлопает ладонями по стене несколько раз.

— Я такой дурак.

Его слова так точно повторяют мои мысли, что я вздрагиваю. Разве я сказала это вслух?

— Мне не понравилось, я не… — я не успеваю договорить фразу: «Я не наслаждалась этим».

Он оказывается рядом так быстро, что я едва успеваю вздохнуть. Генри берет мое лицо в свои руки, и меня обжигает его дыхание. Мне кажется, что сейчас он опустит свои губы к моим, но прежде, чем это происходит, снизу слышатся чьи-то голоса.

— Это кто там?

Звучит пьяный смех. Кажется, там человека три-четыре.

— Это вроде Суррей?

— Да нет, Суррей ниже!

— Эй, спускайтесь к нам, голубки!

Снова смех. Зимняя тьма не дает людям внизу разглядеть волос Генри. Он всё еще держит моё лицо. Сжимает сильнее. Жмурится.

— Прости, — шепчет он и отпускает меня.

Генри делает несколько шагов назад, а потом резко разворачивается и уходит. По пути бьет кулаком по каменному выступу, и я вздрагиваю. Компания снизу продолжает смеяться и что-то кричать, но я больше не слышу их слов. Не хочу слышать. Как же много людей в этом чертовом дворце.

Генри проводит в Гринвиче еще около недели, но мы больше не разговариваем. Я несколько раз хотела подойти к нему, но он всё время рядом с королем. Я не понимаю, избегает ли он меня специально или так получается само собой.

Я отчаянно хочу снова к нему прикоснуться, окутать себя его запахом. Улыбаться ему. Но я не нахожу в себе смелости, чтобы сказать ему об этом. Да и едва ли он захочет теперь со мной говорить.

Я таращусь на него, но как только он поворачивается в мою сторону, я, как и в самом начале, резко отвожу глаза. Делаю вид, что у меня много других важных дел. Например, ответить на чей-нибудь реверанс.

Как будто то, что произошло на стене, не имеет значения.

После его отъезда я не могу спать. В моей голове сотни мыслей, и каждая о нем. Я перебираю воспоминания и ищу доказательство того, что ему не всё равно. Цепляюсь за слова Маргарет: «Очевидно же, ему нравится его жена». И хочу понять, что значило его: «Прости».

Мне кажется, ему было больно, когда я рассказала про Уэстона. Что он ревновал.

Ведь ревнуют только тех, кого любят? Но то, что я сделала, слишком ужасно, и я уверена, что нашему браку конец.

Праздники закончились. Скоро закончится и зима, а потом наступит время продвижения. Поменяется замок, но лица будут те же. И я буду та же — испуганная девчонка с титулом герцогини, который ей не по силам.

Свои розы Тюдоров я забросила и вернулась к поэзии. Моя книга снова оказалась у меня, и меня съедает тоска, когда я вижу в ней каракули Шелти. Ее порывистые мысли, комментарии к стихам Маргарет и Томаса, ее собственные стихи. Спросить бы у нее совета, как мне со всем этим справиться, но мы всё еще не разговариваем.

Я пробую сочинить что-то сама, но в итоге смиряюсь, что я лишь наблюдатель, а не творец. Но мои чувства рвутся наружу, и мне нужно что-то с этим сделать. И тогда я записываю несколько стихов Томаса Уайетта по памяти. И все они о любви. Маргарет указывает мне на строчки, которые я всё-таки забыла, но всё это кажется неважным.

Я пытаюсь ответить себе на вопрос — люблю ли я Генри? Но это тоже уже кажется неважным, потому что я всё испортила. И даже когда он снова приедет, у меня не хватит смелости к нему подойти. Моя беспомощность отвратительна.

Отец вернулся из Кеннингхолла и вновь принялся сражаться с Кромвелем. Когда он вызывает меня к себе, меня почти тошнит от страха. Я уверена, что он скажет, что король решил аннулировать наш с Генри брак, но вместо этого отец интересуется, как мои успехи по соблазнению мужа.

— Как прошло Рождество? Вы спали?

— Нет.

Я удивлена, что мой брак еще в силе, а отец зол, что он еще не завершен. Когда я пытаюсь сказать ему, что он требует от меня слишком много, он бьет кулаком по столу с такой силой, что слышен треск дерева.

Я впервые понимаю, что боюсь своего отца.

Он говорит, что я веду себя как Стаффорд, а не Говард. И что он не может мной гордиться. Мне страшно, что в следующий раз кулак ударит не по столу, а по моему лицу. И что Генри больше никогда со мной не заговорит.