Звезды для моей герцогини (СИ)

Глава 12

Гринвич, май 1535 года

Я щурюсь от полуденного майского солнца, которое нещадно жарит мою кожу сквозь окна, и думаю, что зима нравится мне больше. Согреться проще, чем найти прохладу.

Двери в мои покои с грохотом распахиваются, и одна из служанок едва не получает по носу. От неожиданности я снова колю себя иголкой — этого не случалось уже давно, потому что я приноровилась шить. Я доделываю рубашку, которую позже королева отдаст беднякам.

Шелти влетает в мои комнаты как ни в чем не бывало. Как будто эти пять месяцев всё было как всегда. Она плюхается на мою кровать, словно в последний раз мы разговаривали вчера.

Я смотрю на нее с недоумением и нескрываемой радостью, а она лишь разводит руками.

— Да сколько можно уже, Ваша Светлость! Мне надоело!

Я несколько секунд хлопаю глазами, а потом подлетаю к подруге, чтобы задушить ее в объятиях.

— Пощадите, герцогиня, — хрипит Шелти.

— И не подумаю, — смеюсь я.

От нее пахнет свежестью. Под моими руками шелестит ткань ее нового платья — оно гораздо роскошнее, чем всё то, что она носила раньше. Но я не буду спрашивать, откуда у нее взялись деньги на эту красоту. Я и так знаю, что это король.

Шелти выдержала удар, который оказался не по силам Мадж. Всё то время, пока король оказывал ей внимание, она оставалась при дворе. Ее не смущали колкости и зависть других фрейлин, не страшен был гнев королевы, который та, впрочем, не проявляла на людях. Анна даже позволила Шелти прислуживать себе, как раньше. Мне показалось, что они заключили соглашение и договорились делить короля поровну.

В последние недели мое негодование из-за поступка Шелти окончательно сошло на нет. В конце концов, мало кто способен отказать королю, и если даже королева не изжила ее со свету, то как я могу ей указывать, что делать. Это ее жизнь и ее репутация — пусть топчет их, как хочет.

Но все еще не забыла ее слова про Генри. О том, что она может его увести.

Сначала это придавливало мою душу огромным черным валуном, который невозможно было сдвинуть с места. Его нельзя было обойти и разбить на части. Но со временем валун превратился в булыжник, а сейчас и вовсе ужался до размеров маленького острого камешка, который можно обхватить пальцами и выбросить в реку.

Я не выбросила его. Просто запрятала подальше. Я знаю, что он где-то есть, но он больше не мозолит мне глаза.

— Шьешь рубашки мужу? — спрашивает Шелти, выпутываясь из моих объятий.

— Беднякам.

— А, ну да. Мы все их шьем. Анна так усердно заботится о бедняках, будто это поможет отмолить ее грехи.

Мне не нравится, что Шелти начала наше примирение с таких заявлений.

— Это ее долг как королевы, — напоминаю ей я.

Шелти подошла к моему столу и покрутила в руках незаконченную рубашку. Мне кажется, я вижу на ее лице тщательно скрываемую печаль.

— Мэри, — говорит она. — А как бы ты себя чувствовала, если бы из-за тебя кого-то бросили в тюрьму или казнили? Просто за слова против тебя?

Она опять о королеве. За последние месяцы многие отправились в темницу за дурные слова об Анне. Не застрахован никто. Не важно, монах ты или акушерка из Оксфорда — ты окажешься в тюрьме, если оскорбишь королеву. Даже меня, наверняка, четвертовали бы, если бы я себе такое позволила.

Хорошо, что мою мать уже давно никто не слышит, а то ее бы осудили на тысячи смертей. Ее плен в Редборне невольно оказался ее же крепостью.

— Думаю, всё зависит от слов, — отвечаю я. — Если бы мне кто-то пожелал смерти, я бы хотела, чтобы его заперли.

— А если бы тебя назвали пучеглазой?

Я устало вздыхаю.

— Шелт, акушерка назвала ее пучеглазой шлюхой, есть разница.

— А мне кажется нет! Ты вот назвала меня шлюхой, но это же не значит, что тебя нужно вешать.

Она смеется, пытаясь сделать вид, что это просто хохма, но ей, видимо, все еще больно от нашего последнего разговора.

— Я тебя так не называла, — говорю я. — И никогда бы не назвала.

— Но другие называли каждый день. Это же не значит, что теперь нужно казнить весь двор.

Я хочу спросить, что у нее сейчас с королем. Закончились ли их встречи и если да, то кто положил этому конец. Но я лучше подожду, пока она сама обо всем мне расскажет.

— Ладно, не будем больше о ней, — Шелти придает себе беззаботный вид. — Лучше расскажи, что у тебя там с твоим герцогом.

— Да ничего нового. Мы ждем, когда король позволит нам завершить брак.

«Нет. Едва ли мой муж этого ждет»

— Что ж, — подсаживается ко мне Шелт. — Если всё так, значит, у старушки Шелти еще много работы. Мне предстоит выбить из твоей головы все эти правила, не дают тебе свободно вздохнуть.

Я улыбаюсь подруге. Мне так легко, словно я сбросила с плеч меховой плащ, который таскала на себе день и ночь. Как же я рада, что она снова здесь.

Пока я иду в покои королевы, чтобы отдать законченную рубашку на благо беднякам, передо мной все расступаются. Я уже привыкла к чувству, что я самозванка, но после примирения с Шелти мне стало легче это переносить.

Когда я делаю последние несколько шагов вверх по лестнице, меня едва не сбивает с ног Маргарет.

— Мэри! — то ли кричит, то ли шипит она, и тянет меня за руку к окну.

Она тяжело дышит. Серые глаза метают молнии. Я еще никогда не видела ее такой злой.

— Выскочка! — яростно шепчет она, пока мы идем до дальнего окна.

— Маргарет, в чем дело?

— Она собирается выдать меня замуж! Она! Меня! Что она о себе возомнила?

Она говорит про королеву. Маргарет ненавидит Анну Болейн. Не считает короля главой церкви. Но обычно она деликатно молчит об этом, чтобы не навлечь на себя беду и случайно не развязать очередную войну между Англией и Шотландией своими неосторожными словами. Но сейчас я впервые вижу ее истинные чувства во всей красе.

— Сделай глубокий вдох и скажи нормально, в чем дело, — прошу я.

Она следует моему совету. Упирает одну руку в бок и глубоко вздыхает, поднимая глаза к потолку. Начинает расхаживать туда-сюда, совсем как Шелти.

— Кто хочет выдать тебя замуж? — задаю я глупый вопрос.

— Анна!

— Почему сейчас?

— Будто ты не знаешь! Ей нужно глубже пустить корни в королевскую семью!

Обида легонько колет меня изнутри, но я стараюсь не подать виду. Маргарет слишком рассержена, чтобы подбирать слова. Она забыла, что я сама вышла замуж за Генри только потому, что Анна — моя семья. Королева хочет, чтобы все потенциальные наследники были так или иначе связаны с ней.

— Кого она предлагает? — спрашиваю я.

— Кого-то из Болейнов, какого-то своего набитого монетами кузена. Я и чертов Болейн, немыслимо!

«Как будто ты и Томас Говард — это в порядке вещей», — думаю я, но в слух говорю:

— И что ты ей ответила?

— Поблагодарила за интерес.

Я восхищаюсь ее самообладанием.

— Маргарет, успокойся, — говорю я и беру ее руку, — это только разговоры. Уверена, что король найдет тебе кого-то более знатного.

— Мне не нужен знатный! — вспыхивает Маргарет. — Не нужен никто!

Кажется, она сказала это слишком громко, и несколько придворных оборачиваются, чтобы получше расслышать, о чем мы говорим. Я прошу подругу быть тише.

— Маргарет, — говорю я, понижая голос, — а как ты видишь свою жизнь дальше? Думаешь, король так и оставит тебя незамужней?

Она смотрит мне прямо в глаза, и мне кажется, что она готова меня ударить. Она так зла. Но я нахожу в себе силы выдержать ее взгляд, пока он, наконец, не смягчается, и гнев не сменяется печалью. Она вот-вот заплачет.

— Мне нужен он, — шепчет она.

Мне хочется ее обнять, но едва ли ей от этого станет легче. Ей нужен десятый сын покойного герцога, за которого ее никогда не сосватают.

— Мэри, помоги нам. Нам нужна хотя бы одна ночь вдвоем.

Мои глаза округляются, и я оглядываюсь в надежде, что нас никто не слышит. То, о чем она просит, похоже на измену.

— Какямогу вам помочь?

— Не знаю, — тихо говорит Маргарет. — Ладно, ты и так уже много сделала, я не в праве просить о большем, прости.

Я не могу совладать со страхом, который сворачивается у меня в животе. А Маргарет прислоняется спиной к окну и поднимает лицо наверх, чтобы слезы закатились обратно в глаза. Я вспоминаю, как делала так же на Рождество, чтобы не разрыдаться прямо за столом. И она помогла мне.

А я должна помочь ей. Они с Томасом любят друг друга, и эта любовь взаимна. Они прячутся ото всех, но не друг от друга. Не так, как мы с Генри. Мне кажется, что это грех — препятствовать такой любви, даже если это просто бездействие.

Мне в голову вдруг приходит мысль, которая одновременно веселит меня и дарит надежду. Надежду на то, что у Маргарет и Томаса будет хотя бы одна ночь, прежде чем она выйдет замуж.

— Маргарет, ты правда этого хочешь?

Она смотрит на меня, и я вижу, что одну слезинку она всё-таки не удержала.

Маргарет кивает.

— Тогда пойдем, — я беру ее за руку и тяну за собой. — Я знаю, кто нам нужен.

Мы стучим в покои Гарри уже минут пять, но никто не открывает. Маргарет нервно поправляет юбки, и я вижу, что еще немного, и она растеряет всю решимость, которая привела нас сюда.

Я стучу еще раз. Опять тишина. Я теряю терпение.

Я точно знаю, что брат там. Он сам говорил утром, когда мы встретились в Большом зале, что он собирается пойти к себе и проработать над стихами весь день. Когда на очередной мой стук не следует никакой реакции, я свирепею и решаю примерить на себя роль Шелти. К черту эти двери.

— Гарри, что б тебя!

Я врываюсь в покои брата, как будто мы не при дворе, а в Кеннингхолле. Если не хотел, чтобы его беспокоили, мог бы и на ключ закрыться.

Первое, что мы слышим, когда входим — это стоны, доносящиеся оттуда, где должна быть кровать. Боже, это отвратительно. Маргарет хихикает, а я морщусь и высовываю язык, будто меня сейчас стошнит.

— Гарри! — кричу я. — Прекрати изменять жене, у нас есть дело!

Стоны прерываются и сменяются тихим ворчанием. Через пару минут Гарри выходит почти полностью одетый, но разгоряченный, взъерошенный и страшно недовольный.

— Старая Нэн не учила тебя стучать?

— До тебя не достучишься! С кем ты вообще?

— С твоей прислугой!

Я удивленно на него таращусь.

— Шутка, не с твоей.

Гарри замечает в дверях Маргарет, и немного усмиряет свое негодование. Предлагает нам вина. Подруга соглашается, а я, пожалуй, воздержусь.

Когда я рассказываю брату о том, что нам нужно, в его глазах загорается огонек азарта, как это бывает каждый раз, когда речь идет об опасности или любви. Как я и думала, он знает место, где Маргарет и наш дядя смогут провести ночь вместе и остаться незамеченными.

— Болейны совсем потеряли стыд, — замечает он, — выдавать принцессу крови за своих непонятных кузенов — верх наглости.

— У них тоже есть королевская кровь, — осторожно говорю я, а Гарри и Маргарет одновременно фыркают.

— Только через нас, Говардов, она у Анны и есть, — отвечает брат.

Насколько мне известно, у Болейнов всё-таки тоже есть родство с королями, но сейчас я не хочу в это углубляться. А то мы договоримся до того, что и сами Тюдоры не очень-то знатные и не в праве занимать трон, пока живы последние из Плантагенетов. Гарри пару раз спьяну уже пытался развивать эту мысль, но дружба с Генри вовремя приводила его в чувства.

Я снова вспоминаю о муже, и мое сердце больно сжимается. Я так долго его не видела. Вероятно, он уже нашел себе кого-то, кто целует только его, и не бегает к Уэстону. Не танцует с Норрисом.

Гарри уверяет Маргарет, что всё устроит для нее и Томаса. Она искренне его благодарит, и, когда я их слушаю, по моей спине пробегает легкий холодок. Как будто мы замышляем какое-то преступление.

Я стряхиваю с себя эту мысль. Нет. Нет ничего дурного в том, чтобы дать двум любящим людям шанс провести вместе хотя бы одну единственную ночь.

Когда мы собираемся уходить, чтобы дать Гарри закончить его дела с девицей, которая до сих пор сидит в соседней комнате, я решаю напоследок спросить у него про Генри. Нет ли от него вестей.

— Мы виделись недавно, но он был немногословен. Весь в делах, знаешь ли. Я сказал ему приезжать почаще, пока на тебя не слетелась свора дружков королевы.

У меня перехватывает дыхание.

— Гарри, зачем? Кто тебя тянул за язык?

— А в чем я не прав? — усмехается он. — Ты себя недооцениваешь, сестрица. Норрис вон уже начал руки распускать.

Мне хочется придушить брата, но я понимаю, что в глубине души мне льстят его слова.

— Не говори такого больше, — прошу я.

Мы с Маргарет уходим, и я надеюсь, что, наконец, донесу до королевы несчастную рубашку, с которой уже устала таскаться по дворцу.

— Леди Ричмонд! — радостно восклицает королева, когда я прихожу в ее покои. — Кузина, присядь, поговори со мной. Мы так давно не говорили по душам.

Она указывает на маленькую табуретку, обитую малиновым бархатом, на которой, как и повсюду во дворце, вышиты ее инициалы.

Анна светится, как майское солнце. На ней платье лазурного цвета, расшитое золотом. Само по себе оно очень красивое, но, на мой взгляд, королеве больше идут темные тона.

Она выглядит безмятежной. Рука, которую украшают несколько жемчужных колец, покоится на животе. Недавно Анна порадовала страну чудесной новостью — она снова ждет ребенка. Мы молимся, чтобы в этот раз всё прошло хорошо, и здоровый принц наконец-то появился на свет.

— Мэри, тебе хорошо при дворе?

— Прекрасно, Ваше Величество, — учтиво вру я.

Не собираюсь портить ей настроение своим нытьем.

— Мне нравится мое положение и нравится служить вам.

— А что твой муж? Он тебе тоже нравится?

Я не ожидала этого вопроса.

— Мой муж… Его Светлость постоянно в разъездах, но, когда мы видимся, я наслаждаюсь его обществом.

Я пугаюсь своих слов, которые можно расценить как угодно. Вдруг Анна подумает, что мы нарушили запрет короля? Но, кажется, мои опасения напрасны.

— А ты влюблена сейчас? — продолжает королева.

— Как любая жена, я должна быть влюблена в своего мужа.

Анна игриво смеется.

— Ты снова прекрасно подбираешь слова. Но со мной можешь быть откровенной, мы обе знаем, что брак — не синоним любви. Ты влюблена в юного герцога или, может, пока он ездил по делам, у тебя появился другой интерес?

Ее вопросы звучат опасно. Она подозревает, что я изменяю Генри?

— Мой муж похож на своего отца. — говорю я. — Умеет очаровывать. И я им очарована, Ваше Величество.

Она довольна моими ответами.

— А что насчет твоей подруги, Мэри Шелтон?

Внутри меня всё вздрагивает. Но Анна спрашивает это так легко, как будто не было никакой связи Шелти и короля. Как будто моя подруга — не ее соперница. Может, она и правда уже не видит в ней соперницу?

— Как думаешь, — говорит королева. — не пора ли ей замуж?

Кажется, Анна сегодня настроена найти мужей всем своим дамам. Я не понимаю, что ей отвечать про Шелти.

— Вероятно, что пора, Ваше Величество.

— А она этого хочет?

— Уверена, она бы оценила ваш интерес.

— Правда? — Анна усмехается. — А я вот не уверена.

Все-таки, королева ничего не забыла. Не простила. Она не стала высылать Шелти со скандалом, но задумала выдать ее замуж и отправить в поместье к какому-нибудь барону, подальше с глаз короля.

— Может, подберем нашей кузине хорошего жениха? — говорит королева. — Кто ей нравится при дворе?

«Король», — крутится у меня в голове. Конечно же, я никогда не скажу этого вслух. Я вообще не понимаю, что Шелти в нем нашла. И Анна. Зачем так убиваться из-за толстеющего и лысеющего мужчины, будь он трижды королем?

— Ей нравятся поэты, Ваше Величество. Томас Клер давно не сводит с нее глаз, и она находит его стихи талантливыми.

— О, Клер! — восклицает королева. — Я о нем и забыла. А ведь он тоже мой кузен. Все мы тут родственники, Мэри, всех и не упомнишь.

— Да, Ваше Величество.

— Надо будет послать тетушкам предложение, чтобы они рассмотрели эту партию. Спасибо за идею, дорогая.

Мое сердце начинает бешено колотиться, когда я понимаю, что наделала. Шелти не хочет замуж. Ей нравится двор. Ей плевать на Клера. И она меня убьет. Или просто окончательно возненавидит. Я предала подругу, с которой только что помирилась, но сослужила хорошую службу моей королеве.

Мои щеки горят огнем, когда я врываюсь в свои комнаты. Долгий майский день плавно переходит в вечер, и мои покои постепенно наполняются красным закатным светом.

Мне хочется рычать, реветь как дикий зверь. Я пугаю прислугу, которая, должно быть, уже проклинает тот день, когда она начала на меня работать. Сегодня я помогла Маргарет, но эта помощь похожа на измену. А потом я предала Шелти. Меня никто не тянул за язык, я сама сказала королеве про Клера.

Хочется сбросить кожу и оказаться другим человеком.

Всё, что бы я не сделала, идет не так. Как только я делаю что-то хорошее, тут же умудряюсь вытворить что-то ужасное. И даже мое «хорошее» — что-то на грани преступного. За последние месяцы я настроила против себя мужа и разочаровала отца, теперь почти потеряла Шелти. Что у меня есть вместо этого? «Спасибо» от Ее Величества?

Служанка делает вид, что увлечена мелкими поленьями в огне, но потом поворачивается и пристально смотрит на меня. Я стараюсь не замечать ее взгляда. Она меня раздражает, и у меня не хватает эмоций, чтобы испытать из-за этого стыд.

Хочется взять стул и начать всё крушить. Кинуть чем-нибудь в эту девицу.

— Ваша Светлость, — аккуратно говорит она.

— Чего тебе? — рявкаю я.

Она вздрагивает, и этим дерганием раздражает меня еще больше. Я никогда не кричала на слуг, всегда старалась относиться к ним милостиво, но не сегодня. Мне надоело быть милостивой. Сейчас я хочу быть как моя мать.

— Ваша Светлость, Его Светлость здесь, — еле слышно пищит она.

Я поворачиваю голову в поисках отца. Как я могла его не заметить? Но комнаты пусты.

— Герцог Норфолк заходил сюда? — спрашиваю я.

— Герцог Ричмонд, Ваша Светлость. Еще не заходил, но прибыл во дворец, я подумала, вы захотите знать.

Я молча смотрю на служанку и чувствую, как гнев отступает от меня, словно вода от морского берега. На смену ему приходит жар и восторг, граничащий с испугом. В груди щемит так, будто я пробежала сотни миль.

Я так давно его не видела. Хочу поговорить с ним. Прикоснуться к нему. Спросить, что значило его: «Прости», когда мы смотрели на звезды. Слова Маргарет и Шелти прыгают у меня в голове солнечными зайчиками.

«Ты боишься сделать что-то без разрешения».

«Оставь правила для прислуги».

«Выбить бы из твоей головы эти правила, что мешает свободно вздохнуть».

Им вторит еще один голос, который я предпочла бы забыть. Леди Мария, вся в черном, с распятием в руках, презрительно смотрит на меня и говорит: «Ты нужна лишь как декорация, Мэри Говард».

Хватит. Я не декорация.

Маргарет нужен Томас, а мне нужен Генри. Мой муж. Он здесь, и я прямо сейчас пойду к нему, мне надоело отводить глаза. Не знаю, может, я чем-то заболела, но мой порыв охватил меня полностью, и я позволяю ему собой управлять. Я хватаю служанку за плечи и трясу ее со всей силы.

— Спасибо, Джоан!

А потом вихрем вырываюсь в дворцовые коридоры.

Покои Генри находятся совсем рядом с личными покоями короля. Мне бы не хотелось сейчас столкнуться со своим свекром, нельзя вызвать подозрений. Поэтому я бегу на цыпочках, как будто это мне поможет остаться незамеченной.

У двери стоит маленький пузатый мужчина в сине-желтой ливрее. Я напускаю на себя важный вид, стараясь унять свое возбуждение. Заправляю волосы в капюшон, расправляю плечи. Нужно говорить с ним тверже.

— Я должна увидеть Его Светлость.

— Герцог в данный момент никого не принимает, мадам, — отвечает мужчина.

Мы настороженно глядим друг на друга.

— Мне сказали, что герцог прибыл во дворец.

— Он… кхм-кхм… Он нездоров, мадам.

О Боже. Ну всё, это конец. У него там другая девушка. Решимость, которая привела меня к этой двери, улетучивается, и я понимаю, что случилась катастрофа.

Но дверь внезапно распахивается и на пороге стоит Генри.

— Клиф, принеси таз воды…

Он недоговаривает и удивленно смотрит на меня. Его дублет расстегнут. Под глазами серые круги. Густые пряди рыжих волос лежат друг на друге в беспорядке, как будто он несколько раз водил по ним руками туда-сюда.

— … и кувшин вина, — заканчивает он свою просьбу.

Клиф кланяется и уходит. Генри открывает дверь шире и отходит в сторону, жестом приглашая меня войти. Не говорит ни слова.

Я впервые в его покоях. Они огромны. Посередине стоит такая же огромная незаправленная кровать. Внутри никого нет, и у меня вырывается вздох облегчения. Генри закрывает дверь и подходит к разгорающемуся в углу огню. Протягивает к нему руку, одергивает и идет к кровати. Садится на самый край и прячет лицо в ладонях.

Что-то произошло. Что-то, от чего он сам не свой.

Я делаю шаг в его сторону, но не знаю, хочет ли он, чтобы я приближалась. Кажется, я выбрала самый неподходящий момент, чтобы прийти. Опять сделала всё не так. И всё-таки я решаюсь прервать молчание.

— Генри, ты в порядке?

Он молчит.

— Генри?

Я делаю еще шаг и протягиваю руку, чтобы дотронуться до него, но он тяжело вздыхает и выпрямляется. Проводит руками по волосам. Он смотрит на меня, и в его глазах я вижу боль и ужас.

В дверь стучат, и он встает с кровати одним быстрым и грациозным движением. Впускает двоих слуг. Они, в полной тишине, не обращая внимания на моё присутствие, ставят таз с водой у огня, поднос с кувшином и двумя кубками на столик у окна, и уходят так же тихо, как вошли.

Генри умывает лицо, потом берет один кубок, доверху наполняет его вином и жадно пьет. Потом наполняет второй и, не глядя, протягивает мне.

— Это было ужасно, — наконец говорит он.

Он стоит ко мне спиной и смотрит в окно.

— Что именно?

— Я был в городе. На казни картезианцев, от имени короля. Стоял рядом со в стельку пьяными Болейном и Норрисом и жалел, что не надрался сам.

По моему телу расползается ледяной ужас, когда я понимаю, чтоон там видел. Я не хочу слушать, но он продолжает, и я должна его выслушать.

— Ты знаешь, Мэри, оказывается, человека можно легко разделать, прямо как утку. Отломать руки по суставам. Хрустит точно так же, только громче. Но сначала их повесили.

Он делает тяжелый вдох.

— Когда они уже были сине-красными, их сняли и вспороли, как кабанов, от горла до живота. Выпотрошили всё. Всё, понимаешь? Ты знала, что если у человека вырвать сердце, он еще может сказать тебе что-нибудь на прощание?

Генри делает глоток, а потом поворачивается ко мне.

— Их растащили на куски, как сырое мясо, понимаешь? Отрезали руки, ноги, и под конец оттяпали головы. Столько крови, Мэри, — его голос срывается. — И всё из-за того, что они не были согласны с моим отцом!

Он почти роняет кубок и бросается на кровать, чтобы снова закрыть лицо руками. Я ставлю недопитое вино и подбегаю к нему, чтобы прижать к себе, как он прижал меня, когда я увидела Пуркуа.

То, что видел Генри, было в сотни раз ужаснее, но рядом с ним не было никого, кто мог бы обнять его и сказать: «Не смотри».

Мы сидим на краю кровати, и его голова лежит на моей груди, но в этом нет ничего волнующего. Я просто глажу его спутанные волосы и не представляю, что могу сделать, чтобы ему помочь.

Наконец он поднимает голову и смотрит на меня.

— Как думаешь, они это заслужили?

— Я… я не знаю. Они были предателями.

— Их предательство было в их вере, — горько усмехается Генри. — Вере в то, что первый брак отца был законным. И он не глава церкви. С каких пор людей за это потрошат?

Я не знаю, что сказать. Мне не хочется думать, что все ужасы, которые он видел, произошли только потому, что мою беременную кузину не хотят признавать королевой.

— И знаешь, что, Мэри? — продолжает Генри. — Я ведь еще должен сказать ему спасибо. За то, что он удостоил меня чести представлять его там.

Меня поражает, с какой горечью он говорит о своем отце. Мне казалось, что между ними царит любовь.

— Быть сыном короля непросто, — говорю я банальность.

— Непросто быть бастардом короля. А он ведь мог и не признавать меня, да? Выдать мою мать поскорее замуж, и считался бы я сыном барона Тэлбойза. Жил бы в Линкольншире, где никто бы не спрашивал, откуда такое сходство с королем.

Генри смотрит мне в глаза. Наши лица так близко, что я чувствую его дыхание.

— Я не просил двойное герцогство. Не просил Ирландию.

— Он любит тебя, Генри, — я стараюсь говорить мягче.

— Он любит наличие у себя сына. Хоть какого-то. Родится законный, и я стану обузой.

— Даже тогда он сделает что угодно, если ты все-таки попросишь.

— Я просил тебя. Он отказал.

Я вспыхиваю от этих слов. От его прямоты.

— На Рождество ходил к нему, — говорит он и смотрит мне в глаза. — Думал, что он будет достаточно пьян, чтобы дать нам нормально жить. Чтобы тебя не лапали его дружки. И тебе не приходилось ничего себе доказывать.

Меня колет стыд, когда я понимаю, что он говорит про Норриса и Уэстона.

— А он, — продолжает Генри, — он только смеялся и говорил, что я слишком мал. Зато достаточно вырос, чтобы смотреть, как он потрошит неугодных, да? Сам он в моем возрасте переспал с половиной двора!

Я не знаю, что ответить, и просто провожу рукой по его плечу. Он кладет на нее свою ладонь, и я удивляюсь тому, что она уже не такая мягкая, как была на нашей свадьбе. В ней чувствуется больше силы.

— Он не видит меня. Я для него как декорация, понимаешь?

Я вздрагиваю. Это так похоже на то, что сказала про меня Мария.

— Зато я вижу тебя, Генри.

Он молчит и смотрит на меня. Тянет руку и медленно проводит пальцами по моей щеке. Я чувствую, как он дрожит.

А потом он резко притягивает меня к себе, и я даже не успеваю ничего понять. Его губы прижимаются к моим. Такие мягкие.

Этот поцелуй не похож на тот, что был на корте. И на тот, что был с Уэстоном, не похож. Нет ничего из того, о чем пишут поэты, вроде запаха цветов вокруг и сладкого трепета внутри. Есть только он и его губы.

Я слегка наклоняю голову, чтобы наши носы не мешали друг другу. Чувствую привкус вина на его языке. Воздуха не хватает, но я не могу оторваться, чтобы сделать вдох. Его руки обхватили мою талию, и в этом жесте столько нежности, что хочется плакать от восторга. Я вплетаю пальцы правой руки в его волосы, а пальцами левой провожу по его щеке. Его кожа невыразимо гладкая, и мне хочется гладить ее снова и снова.

Он отрывается от моих губ и целует шею, под ухом. Я покрываюсь мурашками и шумно выдыхаю воздух, и это звучит, как страсть. Или это она и есть? Его дыхание обжигает мою кожу, а рука скользит по пояснице и ниже. Я выгибаюсь ему навстречу, чтобы прижаться сильнее.

Но когда он задирает мне юбки, я останавливаю его руку. У меня в голове проносится вихрь сомнений. Я вспоминаю про отца, и меня колет гадкое чувство, что я использую Генри, чтобы продвинуть Говардов еще выше. Но я хочу не этого. Я не хочу использовать его. Я просто хочу быть с ним.

— Не надо, — сдавленно говорю я.

— Почему? — шепчет он и смотрит на мои губы.

Генри не убирает руку с моего бедра. Сжимает еще сильнее.

— Сюда могут войти.

— Не могут.

Он снова тянется ко мне, но я уворачиваюсь.

— Мне кажется, что мы делаем что-то преступное. — говорю я. — Не хочу, чтобы это… чтобы в первый раз было так.

Генри держит меня еще несколько секунд, а потом отпускает и отстраняется. Меня обдает зимним холодом, хотя за окном май, а комната уже достаточно нагрелась от огня. Но в его руках жарче. Теплее. Мне снова хочется оказаться в них, но я сама же только что попросила его прекратить.

Его щеки красные, грудь часто вздымается, а глаза блестят. Губы слегка припухли. Я смотрю на них и борюсь с желанием снова их поцеловать.

— Извини, — говорю я.

— Не извиняйся.

Генри падает на кровать и закрывает лицо подушкой, прямо как в ночь нашей свадьбы. Он молчит. Я решаю, что мне лучше уйти. Меня не покидает чувство, что я опять всё испортила. Когда я встаю, поправляю юбки и направляюсь к выходу, он не идет за мной.

Но, когда я нахожусь уже у самой двери и собираюсь постучать, чтобы мне открыли, меня останавливает его голос.

— Я пойду к нему снова. Или буду писать. Ему придется согласиться или выслать меня из страны.

— Анна беременна. Все просьбы — пустая трата сил.

Генри встает с кровати и подходит ко мне. Берет меня за подбородок и заглядывает в глаза.

— Ты правда хочешь ждать?

— Я не хочу прятаться. Скрываться. Это будет как-то… неправильно.

Он кивает и отпускает меня, и я снова поворачиваюсь к двери, но потом вспоминаю о том, что не давало мне покоя все эти месяцы.

— Генри, — говорю я, не глядя на него. Он всё еще рядом, прямо за моей спиной. — На стене, ты сказал: «Прости». За что «прости»?

Он обнимает меня сзади и притягивает к себе. В его руках так уютно и спокойно, что хочется в них раствориться. Он прислоняет губы к моему уху и шепчет:

— За то, что не поцеловал тебя сразу.

Я иду к себе и улыбаюсь в пространство. Со стороны, должно быть, я выгляжу глупо, но мне все равно.

Я почти бегу вниз лестнице и в самом низу спотыкаюсь, ударяясь плечом о каменную стену, но я не боюсь упасть. Я больше ничего не боюсь. Мое сердце бешено колотится, а мысли путаются, но это не страх. Это сладость и восторг.

Мне кажется, что все всё понимают. Видят, что я слишком взволнована и помята. Из-под капюшона выбивается слишком много волос. Мне кажется, что запах Генри, которым я пропитана, должны слышать все вокруг. Что я несу его за собой, оставляя в воздухе невидимый шлейф, который тянется от самых его покоев.

Не знаю, как насчет остальных, но, когда я забегаю к себе и прислоняюсь спиной к двери в попытке отдышаться, Джоан тупит взгляд и смущенно улыбается. Она точно всё поняла.