Звезды для моей герцогини (СИ)

Глава 16

Гринвич, январь 1536 года

На Рождество мы с Генри снова встретились в Гринвиче. Мы видим друг друга везде — в залах, галереях, королевских комнатах. Смотрим друг на друга в упор. И улыбаемся. Я больше не отвожу глаза. Меня бросает в дрожь, когда наши пальцы соприкасаются, пока никто не видит.

Или наоборот, когда мы держимся за руки у всех на виду, во время танцев в большом зале. Он украшен десятками свечей и пропитан еловым ароматом. Огни горят ярко, но глаза Генри — еще ярче. Он смотрит на меня, пока мы вышагиваем вокруг других танцующих пар, и снова сбивается. Не уследил, когда нужно сделать поворот.

Я тихонько смеюсь, а он краснеет.

Когда мы оказываемся рядом, я стараюсь вдохнуть его запах. В зале душно, от танцев жарко, и прядки его рыжих волос у висков стали мокрыми и завились. Он шепчет мне на ухо, что снова ходил к королю. Просил, отдать ему меня, но тот отказал.

— Кажется, я начал его раздражать, — говорит Генри.

Наши губы так близко, что я пугаюсь, что сейчас он меня поцелует. У всех на виду. Пугаюсь и хочу этого. Но музыка закончилась, и нам нужно сесть на свои места. Он — рядом с королем, а я — рядом с королевой. Мы стараемся переглядываться так, чтобы никто не подумал, что мы уже нарушили запрет, но, когда я тянусь за пирогом с печеными голубями, я не могу удержаться и улыбаюсь мужу.

Когда пришло время обмениваться подарками, я преподношу Генри своих старательно вышитых оленей, а он мне — черную бархатную шляпку, украшенную пушистым пером и россыпью жемчуга. Золотой нитью по кроям вышиты буквы «R» и монограмма «MH».

«R» — это Ричмонд, первая часть нашего титула. Но монограмма меня смущает. Мы женаты уже третий год…

— Почему «MH»? — спрашиваю я. — Я уже давно не Говард.

Генри смеется.

— Это я плохо выбираю подарки или ты не слишком догадливая? Это не «Мэри Говард», это «Мэри и Генри».

Моё лицо расплывается в улыбке. Хочется броситься ему на шею и пищать он умиления. Прижаться к нему так сильно, чтобы стать с ним одним целым, как первые буквы наших имен.

Шляпка была лишь частью подарка. Ленивым январским утром, когда солнце едва показалось в свинцовом небе, Генри пришел ко мне в комнаты.

— Герцогине могли бы найти покои получше, — говорит он.

— Звучишь, как моя мать.

— Это плохо?

— Ей бы не понравилось, — улыбаюсь я.

Генри попросил меня одеться понаряднее и вышел ждать за дверью. Я выбрала платье из черного бархата с красными вставками и высоким воротом, чтобы подходило к шляпке.

— Ваша Светлость, — тихо спросила Джоан, когда утягивала шнуровку. — Не хотите немного распахнуть ворот?

Я оценивающе смотрю на себя в зеркало. Если распахнуть ворот, будет видно больше шеи. И чуть больше груди.

— Да, давай. Но совсем немного.

Мои формы с момента нашей свадьбы немного округлились, но до Шелти мне, слава богу, ещё далеко. Не представляю, чего ей стоят эти бесконечные утягивания.

Когда я вышла к Генри, он медленно окинул меня взглядом сверху вниз. Мой наряд тут же показался мне слишком вычурным, и руки сами потянулись поправлять юбки, но уголки его губ потянулись наверх.

— То, что нужно, — тихо сказал он и поцеловал мне руку.

Мне безумно захотелось затянуть его в свои покои, выставить слуг и завершить наш брак. Но вместо этого я отправилась вслед за Генри по коридорам и галереям. Потом мимо большого зала, мимо его комнат, личных покоев короля, мимо покоев королевы.

— Куда мы идем?

— Сюрприз.

Наконец мы заходим в небольшой кабинет за темной дубовой дверью. Он похож на тот, где ведет дела мой отец, но чуть меньше, хотя, за счет того, что и стол здесь меньше, комната кажется просторнее. Она украшена бóльшим количеством ковров и гобеленов, и потому выглядит уютнее.

Посреди кабинета стоит мольберт, а рядом с ним — мужчина с квадратными скулами и такой же квадратной бородой. Ганс Гольбейн, придворный живописец, встречает нас восторженным возгласом.

— Герцог Ричмонд, — приветствует он Генри — И его очаровательная леди! Я вас заждался, проходите, проходите скорее.

Гольбейн начинает суетиться вокруг рабочего места, раскладывая бледно-розовую бумагу, подготавливая кисти и тушь. Он уже много лет живет в Англии, но всё равно говорит с немецким акцентом. Хотя на англичанина он похож куда больше, чем на немца.

Генри пропускает меня вперед, но я не понимаю, что мне делать и куда вставать. Или садиться? Я в растерянности и восторге смотрю на мужа, а на его лице сияет ребяческая улыбка.

— Ты заказал мой портрет?!

— Именно! Хочу, чтобы моя герцогиня всегда была со мной. Пока хотя бы так. А на следующий год закажем совместный.

Летом Генри исполнится семнадцать, и королю будет всё труднее откладывать решение по поводу нашего брака. Сам он начал править страной в восемнадцать, и в том же возрасте женился на Екатерине, так что говорить, что его сын слишком мал, будет уже просто смешно.

Брак придется либо завершить, либо аннулировать.

Гольбейн усаживает меня на стул, а сам становится у мольберта и начинает работать.

— Простите, душа моя, но вы у меня в плену на ближайшие пару часов, — деловито говорит художник. — Вот, вот так! Опустите ваши глазки, как вы только что сделали. Замечательно! Wunderbar!

Я невинно опускаю глаза в пол, как просит Гольбейн, но иногда всё-таки поднимаю их, чтобы посмотреть на Генри. Он стоит у окна, скрестив руки на груди, и смотрит то на меня, то на набросок будущей картины. Улыбается мне. Он выглядит спокойным, даже безмятежным, но в глубине его глаз я замечаю тщательно скрываемую печаль.

Она делает его еще красивее. Благороднее. Он выглядит, как настоящий принц. Я не хочу думать о том, что, возможно, к следующему Рождеству не будет совместного портрета. Возможно, ему найдут принцессу ему под стать.

Праздники продолжаются, и, когда у нас с Генри нет настроения танцевать, мы стоим на помосте над залом и играем придуманную нами игру. Я называю имя придворного, а он честно говорит, что о нем думает. Прямо говорить то, о чем думаешь — это самая королевская привилегия из всех. Мне кажется, он сам не до конца понимает, насколько он свободен в этом. Ему не нужно подбирать слова.

Игра родилась, когда Генри заметил кое-что, что показалось ему забавным.

— Смотри, это так глупо! — сказал он, указывая пальцем в зал. — Шелтон таращится на моего отца, пока он пожирает взглядом Сеймур.

Я вынуждена согласиться, что моя подруга и правда выглядит жалкой. Мне грустно, что я ничем не могу ей помочь.

— Ты же знаешь про короля и Шелти? — интересуюсь я у Генри.

— Конечно, кто не знает.

— И что ты о ней думаешь?

— Что она дура.

Он сказал это так резко, что я вздрогнула. Генри показалось, что меня обидели его слова.

— Прости. Знаю, ты считаешь ее другом, но она…

Он хмурится.

— …только круглая дура будет прыгать в постель моего отца, — заканчивает он.

На моих губах замер вопрос, который я побоялась произнести вслух. «А как же твоя мать?». Вместо этого я спросила его мнение про Джейн.

— Ну, эта явно поумнее, раз еще не спала с ним.

— А как тебе ее брат?

— Который?

— Томас.

— Обыкновенный шут.

Я рада, что у нас совпали мысли на счет Сеймура.

— А второй, который Эдвард, — продолжает Генри. — Он самый умный из них. Самый опасный.

На второго брата Джейн, Эдварда Сеймура, я почти не обращала внимания. Он сливается с тенями в дворцовых коридорах, всё время над чем-то упорно трудится. Перешептывается с нужными людьми. Возможно, Генри прав, и он действительно опасен. Особенно сейчас, когда король увлекся его сестрой.

Я почти спросила, что Генри думает о несчастном влюбленном Клере, когда нас прерывал рев выдвигающихся скамей. В зал вбежал взмыленный человек, и король встал ему навстречу, а все остальные встали вслед за ним. Музыка стиха.

Посланник пытается отдышаться. Даже с помоста видно, что он весь в дорожной грязи и мокрых пятнах. Наконец его запыхавшийся голос доносит до всех нас весть, с который он приехал.

— Вдовствующая принцесса Уэльская отдала душу Господу этой ночью!

Эти слова чуть не сбивают меня с ног. Я сразу же вспоминаю о своей матери и представляю, в каком она сейчас отчаянии. Ее королева, ее Екатерина, которую король упорно именует вдовствующей принцессой Уэльской, всё-таки умерла. Оставила свою верную герцогиню.

Это так странно. Великое дело короля об аннулировании его первого брака началось, когда я была совсем ребенком. Мне казалось, что так всегда и было — где-то в глуши живет Екатерина, а здесь, в блеске двора — Анна и король, сражаются с упрямой испанкой за свою любовь.

А теперь Екатерины больше нет. Сражаться не с кем. Как бы кто не относился к Анне Болейн, но теперь в стране точно есть лишь одна королева — и это она.

Тишина длится еще несколько секунд, а потом король поднимает кубок над головой и оглушительно ревет:

— Мы свободны от любых поводов для войны!

Зал взрывается ликованием. Екатерина умерла, а значит у ее племянника-императора нет больше повода, чтобы вторгнуться к нам с войсками и защищать ее интересы мечом.

Смех и пьяные возгласы звучат с новой, не виданной ранее силой. Все делают вид, что празднуют мир. Но на самом деле они приветствуют смерть. До нас с Генри доносятся обрывки фраз.

— …умерла в одиночестве, как и хотела…

— …снова выпьем испанского!

— …надеюсь, ее дочь скоро последует за ней!

Последние слова прозвучали совсем близко. Перед моими глазами возник холодный образ леди Марии, стоящей на коленях в часовне Хэтфилда, и мне даже стало ее жаль. Она так сильно любила свою мать.

Я наблюдаю за реакцией Генри. Он тоже слышал, как кто-то пожелал смерти его старшей сестре. С его лица пропало веселье, брови нахмурены, а взгляд устремлен на ликующую толпу внизу.

Я делаю шаг и кладу руку ему на плечо. Он поворачивается и пытается выдавить улыбку, но я качаю головой. Со мной не нужно притворяться, что он тоже рад чьей-то смерти.

— Генри, — осторожно говорю я. Стараюсь, чтобы никто не услышал. — А что насчет Екатерины?

Он снова поворачивается к залу и делает глубокий вдох.

— Знаешь, — говорит он на выдохе. — У меня не было причин ее любить. Но не было причин и для этого.

Он указывает рукой вниз. Радостный Джордж Болейн мчится сквозь толпу к своей сестре и подхватывает ее на руки. Целует в щеку и кружит, прижимая лицо к ее груди. Анна запрокидывает голову наверх и звонко хохочет. Впервые за долгое время она выглядит по-настоящему счастливой.

На следующий день после вести о смерти Екатерины король с королевой закатывают роскошный пир. Они оба в желтом, нарочито ярком. Нарядные, блистательные и веселые, они сознательно игнорируют любые намеки на траур. Король гордо держит на руках малышку Элизабет и целует ее щеки, пока она радостно смеется.

Даже мне всё это кажется излишним. Противоестественным. Слишком откровенная радость чужой смерти.

Если Анну я еще могу понять хоть как-то, то король вызывает у меня отвращение. Какой бы не была Екатерина, но он прожил с ней двадцать лет, неужели за это время не было ничего хорошего? Говорят, в самом начале они были счастливы. Верили, что у них родится сын.

Весь январь продолжаются застолья, а на конец месяца запланирован грандиозный турнир, в котором король собирается лично принять участие.

Он и Анна снова выглядят влюбленными. Увлеченными друг другом, как раньше. Они держаться за руки, шепчут нежности друг другу и загадочно смеются. Это новый рассвет их любви.

Король больше не смотрит на Джейн Сеймур, и ее братья ходят угрюмые. Теперь они оба сливаются с тенями дворцовых коридоров.

Мне передают послание от матери, но это не письмо к дочери, которую она не видела уже несколько лет, а обличительная речь. Из этих строк сочится яд, который жжет мне пальцы. Она пишет, что Екатерину отравили по приказу Анны. Что прямо сейчас так же травят «принцессу» Марию. А потом то же самое королева сделает с Генри, и мне следует «позаботиться о своем ублюдке», если он мне дорог.

Я бросаю письмо в огонь сразу же после прочтения, жалея, что не сделала этого до. Никто не должен знать глубину измены моей матери. Она и так дочь изменника, и судьба ее отца ничему ее не научила.

А потом случается турнир. Король падает с лошади и теряет сознание. Я узнала об этом от отца, как и королева, когда он лично пришел в ее покои, чтобы обо всём ей сообщить.

— Лошадь упала на него сверху, и он только каким-то чудом не умер прямо под ней.

Анна схватилась за живот и вскрикнула от резкой боли.

Король хотел доказать нам, что он еще молод и силен, а разрастающаяся лысина на его затылке и полнеющий от дичи живот ничего не значат. Что он будет жить вечно, и в его силах зачать еще дюжину законных сыновей.

Но всё, что у него получилось доказать, это то, что он смертен. Как и все мы. Мы не должны думать об этом, потому что это тоже измена, но мы думаем. Нельзя говорить о смерти короля, но все только об этом и говорят. А кто-то даже надеется, что он не придет в сознание. Джордж Болейн и Болейн-старший многозначительно переглядываются, стоя у дверей короля и расспрашивая врачей о его здоровье.

«Он не Бог», — звучит в моей голове голос Маргарет, и я впервые понимаю, как сильно она была права. Англия видела столько королей, и все они исправно умирали — кто от болезни, кто от меча. Вот и наш король может умереть прямо здесь и сейчас, ведь он просто мужчина из плоти и крови. Мужчина, уверовавший в свое бессмертие.

Анна закрывается у себя с ближайшими фрейлинами, и в тот же миг собирается еще одна толпа — теперь у комнат королевы. В этой толпе меня находит отец. Он до хруста сжимает мне запястье и тащит в дальний темный угол, подальше от лишних ушей. Он в бешенстве. Прижимает меня к стене и цедит сквозь зубы, плюясь слюной мне в лицо.

— Молись, чтобы пучеглазая шлюха потеряла ребенка и иди уже потрахайся со своим мужем.

Он уходит, отталкивая меня так, что я едва не падаю на каменный пол. Я чувствую себя оплеванной.

В день похорон Екатерины мы узнаем, что Анна потеряла ребенка. Королю рассказывают об этом, когда он окончательно приходит в себя после падения. Несмотря на слабость и прописанный врачом постельный режим, он встает с кровати и крушит мебель так, что слышно, кажется, во всех уголках дворца. Он ревет, как раненый медведь.

Я сижу рядом с Анной и держу ее за руку, когда разъяренный король врывается в ее покои и кричит, сотрясая стены:

— У вас больше не будет от меня детей, мадам!

Анна пытается обвинить моего отца. Сказать, что он специально напугал ее, когда рассказал о падении. Я только крепче сжимаю ее руку, потому что знаю, что это правда. Но король не хочет ее слушать и просто уходит.

Генри старается реже выходить за пределы своих покоев, чтобы не попадаться на глаза разъяренному отцу. Он всё еще его единственный и незаконнорожденный сын.