Звезды для моей герцогини (СИ)

Глава 19

Гринвич, 30 апреля 1536 года

— Кто-нибудь видел Смитона? От меня что, даже лютнист отвернулся? После стольких сладостных минут, что мы с ним разделили?

Королева старается сделать вид, что шутит, но ее голос срывается. На глазах иногда проступают слезы, а пальцы то и дело тянутся к тонкой шее, чтобы перебрать жемчужины в ожерелье, украшенном золотой буквой «B». Болейн.

Завтра наступит май, и двор отметит это турниром. Мы с Шелти наблюдаем за подготовкой королевы к этому событию. Маргарет здесь нет, она больше не приходит к Анне. Не считает нужным.

Шелти шьет рубашку и делает яростные стежки, периодически исподлобья глядя на королеву. Ее ненависть к ней стала еще сильнее, когда Анна прилюдно устроила ей взбучку за то, что она писала стихи на полях молитвенника.

«Ты бесстыдная глупая девка, Шелтон! Как ты смеешь оскорблять Господа своими бесполезными стишками?!»

Когда в комнату заносят роскошную золотую чашу, украшенную двумя рубинами, Шелти наклоняет ко мне и шепчет:

— Смотри, пытается всё переиграть. Делает вид, что добрая. А на самом деле такая жалкая.

Королева осматривает чашу и одобрительно кивает. Кладет в нее мешочек с монетами и говорит слугам, чтобы те всё упаковали и отправили в Эссекс.

Это ее подарок сестре. Они так и не говорили после того, как Анна ее выставила, но сейчас, очевидно, королева смягчилась. Она не зовет сестру ко двору, но хочет позаботиться, чтобы та не жила впроголодь. Чтобы ей было, чем кормить сына. Леди Стаффорд родила мальчика, которого назвали Эдвардом.

Я поворачиваюсь к Шелти, чтобы сказать, что ее колкости неуместны, но она не смотрит на меня. Она прожигает взглядом Анну. И я понимаю, что мои слова ничего не изменят в ее отношении к королеве.

Мне грустно от того, что я уже давно не рассказываю Шелти о том, что происходит между мной и Генри. О наших разговорах. А теперь и о ссорах. Если то, что произошло на поле для стрельбы можно назвать ссорой.

Мне кажется, что говорить с Шелти об этом слишком рискованно. Она никогда не предаст меня намерено, но вдруг с ее губ сорвутся неосторожные слова, пока ее целует король? Она опять ходила к нему, и я не понимаю, где она потеряла свою гордость.

— Ты не видела Маргарет? — спрашиваю я.

— Утром она шла в часовню, хотела помолиться. Потом не знаю. А что?

— Да так, хотела у нее кое-что спросить.

С Маргарет я могу говорить открыто. Спросить совета.

— А что у них с Томасом? — спрашивает Шелти.

— Тише ты, — говорю я.

Мне кажется, что произносить имя дяди опасно даже шепотом.

— Да мало ли при дворе Томасов, — беспечно отвечает Шелти, но все-таки понижает голос. — На самом деле я удивлена, что они так долго сохраняют всё в тайне.

— Да, я тоже. Король ведь до сих пор не знает?

Шелти останавливает стежки и с прищуром смотрит на меня.

— Думаешь, что дружба для меня ничего не значит? — говорит она с вызовом, — Я — не она, — Шелти кивает в сторону королевы. — Я могу держать себя в руках.

— Я тебя ни в чем не обвиняю, — я стараюсь говорить примирительнее. — Просто хотела уточнить, вдруг тебе что-то известно. Какие-то слухи.

Шелти порывисто оглядывается, чтобы убедиться, что наши перешептывания никому не интересны. Потом наклоняется и почти вплотную прислоняет губы к моему уху.

— Я действительно кое-что знаю, но не про Мэгет.

Мимо нас, шелестя юбками, проходит Анна Парр, и Шелти резко отстраняется от меня. Но, кажется, опасности нет, и она снова припадает ко мне.

— Я знаю, где Смитон.

По моему телу, против моей воли, разливается холодное тревожное чувство. Как тогда, когда я смотрела на комок под дворцовыми окнами, но еще не поняла, что это Пуркуа.

— И где же он?

— В Тауэре.

Я лежу в постели, слушаю сопение своих девушек и не могу уснуть. Весь день я провела с королевой и старательно гнала от себя мысли о Генри. О его словах. Точнее, об одном слове. «Аннулирование». Но ночью эти мысли всё-таки меня настигли.

Разумом я понимаю, что он сказал это на эмоциях, но мое сердце больно сжимается каждый раз, когда я прокручиваю к голове этот момент. И почему-то вспоминаю то лето в Гилфорде, когда король говорил Анне, что она никто без него.

Я встаю, подхожу к столу, на который падает лунный свет, и беру книгу с золотым теснением. Открываю ее с конца и начинаю выводить наш с Генри герб. Нет, это его герб. У меня нет ничего своего. Я без него никто. И дело даже не в титуле.

Стук в дверь похож на царапанье мыши. Сначала я подумала, что мне показалось, но тихий звук повторился. Слуги спят. Я накидываю на ночную рубашку халат из зеленого дамаста и иду встречать позднего гостя сама.

На пороге стоит Гарри.

— Ты в курсе, что твой муж спятил? — тихо спрашивает он.

Я вопросительно смотрю на него.

— Он у меня. Говорит, что уедет во Францию, пока король будет на турнире.

Мои ребра сжимаются, и я опираюсь онемевшей рукой о дверной косяк, чтобы остаться в вертикальном положении.

— Господи, что он…

— Пойдем, — брат хватает меня за запястье. — Может, тебя он послушает.

Я больше не задаю вопросов. Быстро запрыгиваю в туфли, плотнее кутаюсь в халат и следую за братом.

В коридорах холодно. Во дворе еще холоднее и пахнет древесным дымом. Пока мы не зашли в другое крыло, я поднимаю голову и вижу хаотичную россыпь звезд на небе. Пытаюсь разглядеть в там мифических героев, но одна я на это не способна.

Когда мы подходим к комнатам Гарри, он достает из кармана ключ и у меня вырывается смешок.

— Ты его закрыл?

— Да, прости, он, наверное, в ярости, придется тебе с этим разбираться.

Брат держит ладонь на ручке и пристально смотрит на меня.

— Он там один.

Гарри качает головой и вдруг выглядит необычайно серьезным.

— Черт, вообще-то, я не должен тебя туда впускать.

Кажется, я с самого Кеннингхолла не видела, чтобы брат в чем-то сомневался. Меня поражает это открытие. Гарри тоже может бояться.

— Будет лучше, если он уедет? — спрашиваю я, хотя не знаю, в моих ли силах остановить Генри.

Гарри шумно выдыхает, открывает дверь, и я проскальзываю внутрь. В первой комнате темно. Я прохожу туда, где стоит широкая незаправленая кровать и тихо трещит камин.

— Суррей, я что, похож на…

Брат был прав, Генри зол. Но гнев сменяется удивлением, когда он видит меня в дверях. Он стоит спиной к огню, и его взгляд медленно скользит по мне сверху вниз. Я делаю шаг в его сторону, но он отшатывается и выставляет перед собой руку.

— Нет, не подходи, — говорит он и нервно усмехается. — Не смогу себя сдерживать, когда ты в таком виде.

Я улыбаюсь, запахиваю халат и подхожу к окну. Генри опускается в кресло, не сводя с меня глаз.

— Гарри сказал, что ты спятил, — говорю я.

Он снова усмехается и проводит рукой по лицу.

— Мэри, я так устал, — говорит он на выдохе. — Здесь ничего не получается.

— Генри, здесь вся твоя жизнь…

— Это тюрьма, а не жизнь.

Я перевожу взгляд в окно и смотрю на небо. Звезд больше не видно, они скрылись за темными ночными облаками. Я представляю жизнь, которая будет у Генри во Франции. Нужно будет бесконечно прятаться, убегать. Выживать.

— Я поеду с тобой, — говорю я, глядя в окно.

Он поднимается с кресла и всё-таки подходит ко мне. Поворачивает к себе и мягко держит за подбородок.

— Ты заслуживаешь большего, чем жизнь с беглым бастардом, — тихо говорит он и прислоняет свой лоб к моему. — Я не могу ничего дать тебе здесь, а во Франции тем более.

Он легонько целует кончик моего носа, а я беру его лицо в свои ладони и заставляю взглянуть мне в глаза.

— Ты уже дал мне всё. Ты для меня — всё.

Он обвивает меня руками, а мне так хочется забрать его боль на себя. Но я не могу изменить мир. Заставить короля быть хорошим отцом. Поэтому я просто целую мужа со всей нежностью, на которую способна. Мягко. Медленно.

— Будь со мной, — шепчет он, касаясь своими губами моих. — Будь со мной или дай уехать.

Я чувствую, как колотится его сердце. Мои руки в его волосах, а его на моей пояснице и ниже. А мое собственное сердце так громко стучит в ушах, что я едва слышу, что он говорит.

— Ты хотела по-другому, но правильно не получается.

— Нет, Генри, всё правильно, — шепчу я ему на ухо, и он вздрагивает. — Я люблю тебя.

Мои слова путаются в его поцелуе. И я понимаю, что больше не могу сомневаться. Его губы уже касаются моей шеи, а рука скользит под мою рубашку. Пальцы гладят бедро, поднимаются выше, и теперь вздрагиваю я. Хочется прижаться к нему еще сильнее, но я отстраняюсь, и смотрю в сторону двери.

Генри отпускает меня, отходит на шаг и тяжело дышит. В его глазах вопрос. Я киваю, и он скрывается в темноте, чтобы закрыть нас на ключ изнутри. Когда он появляется снова, его взгляд затуманен, как будто он немного пьян.

Он подходит, не говоря ни слова, и срывает с меня халат. Я тянусь, чтобы расстегнуть его дублет, но он мягко меня останавливает. Делает шаг назад. Я стою у окна в одной ночной рубашке, и он может увидеть мой силуэт сквозь нее. Мои волосы распущенны и уже слегка потрепаны.

Я немного смущаюсь. Ноги у меня кривоваты и ребра слишком сильно выпирают, и мне не хочется, чтобы он видел эти изъяны. Я заправляю за ухо прядь волос, будто это улучшит мой вид.

— Ты такая красивая.

А я смотрю на него, и будто впервые вижу по-настоящему. Бледно-голубые глаза с густыми ресницами. Широкая грудь и крепкие руки. Пряди рыжих волос свисает на изогнутые брови.

— Ты тоже, — тихо говорю я.

Его дублет падает на пол. Через секунду туда же летит рубашка. Я хочу сделать шаг к нему навстречу, но он быстрее. Его руки в моих волосах и у меня на спине. Я вдыхаю его запах, и мне хочется целовать его шею. Ключицы. Тело. Всего его.

Генри рывком поднимает меня, и я обхватываю ногами его поясницу. Он опускает меня на кровать, заваленную пуховыми подушками. Не думала, что одежду можно сбросить так быстро. Хочется притянуть его ближе, и больше никогда не отпускать. Ощущать тяжесть его тела. Стать одним целым. Одним человеком вместо двух.

Его прерывистое дыхание продолжает обжигать мне лицо, когда снизу меня пронзает резкая полоса боли. У него вырывается почти облегченный вздох, а я вскрикиваю и замираю. Погружаю ногти в его плечо.

Генри перестает двигаться.

— Больно? — шепчет он.

— Да.

Я обещала себе, что никогда не буду ему врать.

— Мне остановиться?

У меня в голове проносятся все мои страхи. Правила, двор, беременность. Король. Отец. Измена. Но всё, что я чувствую сейчас, это Генри. Его тело и взгляд. Его забота. Его любовь.

— Нет, — говорю я. — Не останавливайся.

Когда я просыпаюсь, солнце еще не взошло, но уже слышно, как поют птицы. Огонь и свечи за несколько часов догорели. В комнате стало прохладно. Одеяло сбилось у края кровати, одна из подушек валяется на полу.

Генри уже встал и оделся. Придвинул кресло к окну, закинул ноги на столик и скрестил руки на затылке. Ждет, когда наступит рассвет, и тихонько прочищает горло.

Мои ноги мерзнут, но я боюсь пошевелиться. Я едва осмеливаюсь дышать. Боюсь, что если я сделаю хотя бы одно движение, всё исчезнет. Генри исчезнет. Хочется, чтобы этот момент застыл, как пузырек воздуха в янтаре.

— Доброе утро, — говорит Генри.

Я вздрагиваю.

— Как ты понял, что я проснулась?

— Ты перестала храпеть.

— Э-эй!

Он опускает руки, поворачивается ко мне и по-ребячески смеется, пока я ищу, чем в него кинуть.

— Я не храпела!

— Это ты еще не храпела? Бедные твои слуги.

— Ну всё, Ваша Светлость.

Я вскакиваю с кровати, набрасываю на себя одеяло, чтобы не продрогнуть окончательно, и подбегаю к Генри, чтобы ущипнуть его за бок. Он хохочет и пытается увернуться.

— Ай! Прекрати!

Во мне нет обиды. Только радость и свет.

Он усаживает меня к себе на колени, отодвигает край одеяла и аккуратно целует мое плечо. Прячет лицо в мои волосы.

Я смотрю в окно и вижу, как на горизонте появляются первые неуверенные лучи. Совсем скоро дворец проснется, и начнется привычная суета. Кажется, я уже слышу первые шаги за дверью.

— Мне нужно идти, — тихо говорю я.

Генри сжимает меня крепче.

— Еще немного, — бормочет он мне в волосы. — Дождись со мной рассвета.

Мы сидим в тишине. Слушаем птиц и наблюдаем, как поднимается красное майское солнце. Я видела не так много рассветов в своей жизни, но этот всё равно кажется мне самым красивым. Сначала облака будто слегка окроплены кровью, но постепенно алый цвет превращается в розовый. Нежный и безмятежный.

Теперь мне точно пора. Я пришла в ночной рубашке и халате, и чем дольше тут сижу, тем труднее мне будет добраться до своих покоев.

— Генри!

Я резко поворачиваюсь, и мне одновременно смешно и неловко.

— А где ночевал Гарри?

Его глаза округляются, а рот вытягивает. Мы быстро встаем, и, пока я натягиваю на себя одежду, Генри берет ключ, чтобы открыть дверь. Его смех сливается с ворчанием Гарри. Судя по ноге, которая вытянулась из-за двери и пытается пнуть Генри, брат провел ночь, прислонившись к стене.

— Ты королевский засранец, Фицрой.

— Суррей, прости! — заливается Генри.

— Удобно тебе спалось, да? Удобно?

Когда Гарри заходит, я стараюсь придать себе виноватый и скромный вид, но все равно не могу сдержать смех.

— Матерь божья, — беззлобно ругается брат. — Попробуем провести тебя через ход для прислуги. Только надо быстрее.

Он хватает меня за руку и тянет к выходу. Генри улыбается и смотрит нам вслед.

— Увидимся на турнире, — говорит он и подмигивает мне.

Пока брат ведет меня вдоль дворцовой стены, мы не разговариваем. Он слишком озабочен тем, чтобы меня никто не заметил в таком виде.

Я чувствую росу на своих лодыжках и вдыхаю запах реки, на которую льются лучи солнечного света. Это утро настолько прекрасное, что во мне крепнет уверенность, что так теперь будет всегда.