Звезды для моей герцогини (СИ)

Глава 24

19 мая 1536 года

Ночь перед казнью Анны была невыносимо длинной. Я не спала, но мечтала проснуться. Оказаться подальше отсюда. Во Франции, Шотландии, Ирландии, Испании, где угодно, лишь бы не в Лондоне.

Я пытаюсь представить, что сейчас чувствует королева. Какого это — точно знать, что не увидишь следующий день?

Она должна была умереть раньше, но смерть пришлось отложить — ждали палача из Кале, который может снести голову одним ударом меча. Это подарок короля, последняя вспышка его любви — позволить ей уйти быстро, без риска быть искромсанной топором.

Наверняка соберется толпа. В Англии в первый раз казнят королеву. Пусть король объяснит пекарю или хозяйке паба, что он там аннулировал — люди помнят коронацию Анны, и для них она всё еще королева, хоть и ненавистная. Столько лет они желали ей смерти, и вот их молитвы услышаны. В последний миг она увидит сотни искаженных ненавистью лиц.

Ей нужен кто-то в этой толпе, кто не желает ей зла. Кто-то, кто пожелает мира.

Я вытаскиваю себя из постели и открываю сундук, чтобы найти свою самую убогую одежду. Это не так-то просто, но в итоге я достаю со дна коричневую юбку и серые рукава. Джоан заправляет мои волосы в простой чепец.

Не хочу, чтобы меня кто-то узнал. На казнь своей кузины идет Мэри, а не герцогиня Ричмонд.

Улицы Лондона пахнут пивом, рыбой и потрохами. Пока я медленно иду по городу, он оживает, и с каждой минутой людей становится всё больше.

Все ведут себя, как на празднике. Торговцы зазывают прохожих на пироги и эль. Священники до хрипоты выкрикивают проповеди на углах. Монеты звенят, когда люди делают ставки на то, за сколько ударов палач снесет Анне голову. Я ловлю обрывки разговоров.

Кто-то смеется, что король — рогоносец. «У него уже лет пять не встает, вот и взбесился»

Кто-то кричит, что Джейн Сеймур — еще одна шлюха. «Один из братцев ее уже завалил!»

Последнее меня почти веселит. Лицемерка Джейн может строить из себя кого угодно, но второй Екатериной ей не стать.

Часть меня надеется, что я никогда не попаду в Тауэр. Что пушки известят меня о смерти Анны раньше, чем я дойду. Чем ближе я подхожу, тем сильнее дрожу и потею. Но я уже у ворот, а пушки всё молчат.

Я сливаюсь с потоком людей, текущим на Тауэр-Грин — зеленую площадь к югу от Королевской часовни, где казнят только изменников высшего ранга. Еще одна привилегия для Анны.

Поток людей сужается, и мне в голову проникают десятки голосов, так что я едва могу различить среди них знакомый. Но я всегда его узнаю. Этот голос. Я поворачиваю голову, чтобы найти глазами на Генри.

Когда мы встречаемся взглядами, он смотрит сквозь меня. Улыбается в пространство и отворачивается, но через секунду поворачивается снова, и его глаза округляются. Он удивленно всматривается в мое лицо, пытаясь понять, не показалось ли ему.

Нет, это правда я.

Гарри идет рядом с ним. Он хмурится, глядя на своего друга и смотрит в том же направлении, что и он. Видит меня, и его лицо темнеет от гнева. Они оба резко ускоряют шаг, чтобы догнать меня.

Я разворачиваюсь и стараюсь быстрее протиснуться вперед. Тыкаю локтем в пузо какого-то старика, отодвигаю рукой тощую девушку, толкаю юношу, идущего рядом с ней и чуть не спотыкаюсь о кричащего мальчишку, хватаясь за его плечи, чтобы удержаться в вертикальном положении. Чтобы сделать еще один шаг.

Купцы, придворные, простые горожане — толпа становится плотнее, и куда бы я не повернулась, я натыкаюсь на их лица. Спины, затылки. Вонь от тел забивает нос. Я пытаюсь посмотреть наверх и сделать вдох, но небо давит так же сильно, как люди вокруг.

Так много людей.

Мои ребра сжимаются, горло душит спазм, и мне отчаянно хочется уйти, но толпа несет меня вперед. Ближе к эшафоту. Все хотят посмотреть, как умрет королева. Хотят быть в первых рядах, чтобы за ужином рассказать жене и детям, какое зрелище те упустили.

Я почти радуюсь, когда замечаю Кромвеля. Хотя бы одно знакомое лицо, за которое мое сознание может уцепиться.

Толпа вокруг пульсирует, как единый организм, и, кажется, если я оторву ноги от земли, люди просто понесут меня дальше.

Мне надо пробраться к эшафоту. Осталось немного. Там передо мной будет пустое пространство и больше воздуха.

Когда на мое плечо опускается рука, я не сразу понимаю, что это мой муж. За эти пару минут меня потрогало больше рук, чем за всю предыдущую жизнь. Генри прижимается к моей спине так близко, будто мы в постели. Я снова могу дышать, когда чувствую его.

— Что ты здесь забыла? — рычит он мне в ухо.

— А ты?

— Я представляю короля. Ушла отсюда, быстро.

Герцог отдает приказ.

Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него. Чувствую его запах, и мне становится спокойнее. Хочется уткнуться носом в его шею. Страх перед толпой отступает, хотя Генри и злится на меня.

— Я пришла для нее. Чтобы она увидела, что ее еще кто-то любит.

— Она тебя не увидит. Тебе здесь не место.

— А тебе?

— Это приказ короля.

— А ты сам хочешь быть здесь?

Он вздрагивает, и в его глазах мелькает сомнение.

Из тел вокруг выныривает Гарри.

— Фиц, уведи ее сейчас же! Ей нельзя на такое смотреть!

— Я останусь, — говорю я, и мне кажется, что мой голос никогда не звучал тверже.

Но брату всё равно.

— Фицрой, уведи свою жену! Она свихнулась!

Граф Суррей говорит так, будто речь о собаке или лошади.

Часть меня хочет, чтобы Генри взял меня на руки и вынес из толпы. Туда, где больше воздуха. В его руках спокойно и безопасно, но, пока он ослабил хватку, отвечая Гарри, я отталкиваюсь и делаю шаг вперед, чтобы меня поглотила толпа.

Анну уже ведут, и мне нужно встать поближе. Даже если она меня не увидит, я буду знать, что в последние минуты ей желали не только смерти. Среди сотен искаженных ненавистью лиц был хотя бы один человек, кто скорбел о ней.

Осталось еще чуть-чуть. Скоро места станет больше. Я пытаюсь вытянуть шею, чтобы увидеть хоть что-нибудь. Смотрю на четырех девушек, сопровождающих Анну, и у меня перехватывает дух, когда в одной из них я узнаю Мадж Шелтон. Король так возненавидел королеву, что в последние минуты приставил к ней ту, по чьей вине случился первый выкидыш.

Я продолжаю двигаться вперед. Каждый шаг, толчок в спину придает мне уверенности. Я не хочу смотреть на казнь, но я должна быть здесь ради моей королевы.

Мне почти удается сделать глубокий вдох, когда я вижу просвет. Я дошла. Добралась до эшафота. Но спина какого-то толстого барона в вонючей бурой куртке перекрывает мне обзор, и мне его не обойти. Я чувствую, как внутри поднимается паника.

Не видно. Мне ничего не видно.

Генри хватает меня за руку и пытается оттянуть назад. Я поворачиваюсь к нему и вижу, что его лицо красное, под цвет его волос, а челюсти сжаты так сильно, что на шее проступили вены.

— Уходи, — шипит он.

Я пытаюсь вырвать руку.

— Я останусь.

— Делай, что тебе говорят.

— Я должна остаться.

— Ты должна слушать меня! — кричит он и рывком притягивает меня к себе.

— Так же, как ты слушаешь отца?

В его глазах вспыхивает ненависть. Настоящая. К королю или ко мне? Но через секунду в нем что-то меняется, и взгляд становится почти растерянным. Будто кто-то щелкнул пальцами и вывел его из транса, и теперь его руки не сдерживают, а обнимают меня.

Он молча идет вперед и ведет меня за собой. Толстый барон недовольно цокает, когда мы проходим мимо, но видит Генри и почти растворяется в воздухе, чтобы дать дорогу королевскому сыну.

Теперь мне видно всё.

Палача, который убьет Анну. Ее саму. Эшафот, украшенный черным бархатом. Стог соломы, куда упадет голова. И Мадж Шелтон, на чьем красивом лице я не вижу злорадства. Она смотрит на Анну со скорбью и обожанием, когда встает за ее спиной.

Мне почти хочется улыбнуться. Король собирался унизить жену, но две женщины помирились, и он унизил только сам себя.

Я впервые вижу на Анне гейбл. Не французский, а английский, двускатный капюшон, углы которого закрывают ее лицо от утреннего света. Она всю жизнь одевалась, как француженка, но сегодня решила напомнить, что она англичанка. Это ее королевство.

— А разве ведьмы умирают? — кричит детский голос в толпе.

Анна начинает говорить. Она старается остановить взгляд на каждом, кого способна рассмотреть, и, когда она всё-таки видит меня, мне кажется, что уголки ее губ едва заметно поднимаются.

— Добрые христиане! Я пришла сюда не для того, чтобы кого-то осуждать или опровергнуть обвинения, выдвинутые против меня. Я пришла умереть, ибо по закону осуждена на смерть.

Ветер подхватывает ее звонкий голос и уносит вверх, к облакам. Гудение толпы становится тише.

— Я молю Господа спасти короля и послать ему долгие годы правления над всеми вами, ибо мир еще не видел более милостивого монарха. Он всегда был добр ко мне. А если кто-то из вас захочет разобраться в моем деле, то я прошу вас судить справедливо. И, покидая этот мир, я сердечно прошу вас молиться за меня.

Она поднимает свои темные глаза к небу.

— Господи, смилуйся надо мной, ибо тебе я вверяю душу свою.

Мадж изо всех сил сжимает рот рукой, чтобы не разрыдаться в голос. Палач опускается перед Анной на колени, прося у нее прощения, и она легонько касается его волос, отпуская его грех. Вручает ему мешочек с золотом. Плата за собственную смерть.

Мое сердце почти останавливается, а к горлу подступает ком, когда она встает на колени. Так она и умрет. Ей не придется опускать голову на плаху, как пятерым мужчинам до нее.

Я не верю в это. Это сон, постановка, дурной спектакль. Господи, Генри прав, мне здесь не место. Мне так страшно, будто это я должна стоять на месте Анны. Я цепляюсь пальцами за ладонь мужа и облегченно выдыхаю, когда он сжимает их в ответ.

Мадж подходит к Анне и помогает ей снять отороченный мехом плащ и головной убор. Королева остается в белом чепце и сером платье, обнажающем тонкую шею. Она притягивает Мадж к себе, шепчет ей что-то на ухо, жмет плечо и отпускает от себя.

Королева начинает молиться. А у меня кружится голова. Меня ведет в сторону, и я теряю равновесие. Сейчас она умрет. Сейчас, прямо сейчас не станет моей кузины, дорогой кузины Анны. Воздух вокруг становится густым и тяжелым.

Я пытаюсь ухватиться за плечо Генри, но все равно сползаю вниз. Ноги больше меня не держат, и я падаю на колени, совсем как она. Пытаюсь повернуть голову, чтобы поймать ртом ветер. Хотя бы самый маленький глоток свежего воздуха.

Толстый барон смотрит на меня сверху вниз и озадаченно хмурится. Качает головой. Потом шумно вздыхает и начинает опускаться на колени, отчего его рыхлые щеки становятся сине-красными.

За ним опускается пожилая дама. Мужчина с седой бородой и молодым лицом. Заплаканная женщина в черном атласном платье.

Я смотрю в другую сторону и едва могу поверить в то, что происходит. Один за другим люди опускаются вниз. Склоняют головы, начинают молиться. Я оглядываюсь назад и вижу, что эта волна идет дальше, в толпу. Леди и лорды, мужчины и женщины, юноши, девушки, взрослые, дети — сотни людей становятся на колени перед Анной, чтобы разделить с ней последнюю молитву.

Воздух больше ничего не сдерживает. Ветер может свободно летать над головами, а я могу наполнить легкие. Во мне поднимается восторг, когда я вижу, что в толпе больше нет ни ненависти, ни веселья. Только скорбь и печаль от того, что умирает королева.

На колени опустились все. Почти. Стоять остались двое. Чарльз Брэндон, герцог Саффолк, друг и зять короля. И мой муж. Генри возвышается надо мной, и одной рукой я держусь за его ногу.

Он удивленно оглядывается по сторонам, но продолжает стоять. Я поднимаю на него глаза и легонько трогаю за руку.

— Генри, она же сейчас умрет.

Он смотрит на меня, печально улыбается и качает головой. Потом снова устремляет взгляд на эшафот и пошире расправляет плечи. Я горько усмехаюсь. Ну конечно. Королевский сын не встанет на колени перед отцовской шлюхой.

— Принесите мой меч! — кричит палач в сторону лестницы.

Анна быстро поворачивает голову. Она не видит, как палач медленно извлекает меч из кучи соломы позади нее. Лезвие тускло блестит, отражая пестрое майское небо. Палач замахивается и крутит оружием над собой, чтобы набрать обороты.

Раз, два…

Генри со всей силы прижимает мою голову к своей ноге, и я утыкаюсь носом в его бедро. Когда он вздрагивает, я понимаю, что Анны больше нет. Крики толпы тонут в грохоте пушек и перезвоне тауэрской часовни.

Я уже готова заплакать, когда понимаю, что Генри начал странно дергаться. Его рука почти отпустила мою голову, и даже когда я поднимаю лицо к эшафоту, он меня не останавливает.

Кровь толчками вытекает из обрубка, который был шеей Анны. Залита ее кожа, ее платье, эшафот и трава под ним. Всё, всё вокруг залито кровью. Так много крови в одном человеке, Боже, настоящее море крови.

Меня мутит, я не могу дышать, всё тело онемело от ужаса. Взгляд мечется в поисках чистого места, где нет крови, но она везде, куда бы я не посмотрела. Голова Анны лежит в куче красной соломы, и ее бездонные глаза устремлены к небу. А ее губы продолжают шевелиться.

Губы шевелятся. На отрубленной голове.

Я хочу закричать, но получается только хрипеть. Я в ужасе поворачиваюсь к Генри, но он не смотрит на меня. Он тоже это видит. Он изо всех сил осеняет себя крестом и читает молитву, пытаясь понять, как такое возможно.

Тауэр-Грин почти опустел, а тело всё лежит. Море крови темнеет и становится густым, как остывающая смола. Четыре девушки не могут понять, что делать с Анной, как ее похоронить. Король не дал по этому поводу никаких указаний. Просто забыл. У него полно других дел, подготовка к свадьбе с Джейн Сеймур идет полным ходом.

Две девушки тащат на себе пустой деревянный ящик для стрел, пока две другие стаскивают окровавленное тело с эшафота. Королева тонкая, но им все-таки приходится сделать усилие, чтобы втиснуть ее в импровизированный гроб. Мадж Шелтон укладывает голову Анны к ее руке.

Когда Мадж подходит к нам, мы всё еще в оцепенении. Я сижу на траве, прислонившись к ноге Генри, потому что другой опоры нет.

— Ваша Светлость, — дрожащим голосом говорит она, обращаясь к моему мужу. — Герцогиня, — на этот раз она кивает мне. — Помогите нам, пожалуйста. Нужно отнести ее в часовню, но мы боимся уронить. Слишком тяжело.

Генри смотрит на Мадж и молчит. И я молчу. Я знаю, что он не хочет прикасаться к этому ящику, но не потому, что ненавидит Анну. А потому, что ему страшно. И мне страшно.

Этот страх не похож на узел в животе, и ни на что другое мире не похож. Это что-то гораздо более глубокое. Дикое. Древнее. То, что заставляет тебя бояться темноты. Бояться, что тень в углу наблюдает за тобой.

Бояться, что мертвецы умеют разговаривать.

— Пожалуйста, — шепчет Мадж. — Нужно же ее похоронить. Нельзя же так оставить.

Первым голос обретает Генри. Он проводит рукой по лицу и делает глубокий вдох.

— Да. Надо отнести.

Две девушки хватаются за ящик справа, еще две слева. Генри рывком поднимает ту часть, где должны быть ноги. Я делаю усилие и держусь за сторону, где должна была быть голова.

Пока мы идем до часовни, тишину нарушает лишь пение птиц и наше дыхание. Я прислушиваюсь к каждому шороху и молюсь, чтобы Анна умолкла навечно. Потому что мне кажется, что из-под крышки я слышу ее шепот.

Пока мы идем до Стрэнда, я ничего не чувствую. Не вижу оживленных улиц и толпящихся на них людей. Не могу посмотреть на облака, нависающие над домами. Мне всё равно, что мои ноги утопают в пыли и грязи.

Я не чувствую руку Генри, которая сжимает мою.

— Ты говорил, что она не умрет.

— Разве?

Я пытаюсь воскресить в памяти все наши последние разговоры. Нет, он не врет. Он и правда ничего не обещал. Это я сама себе придумала. Хотела верить, что король — не чудовище. Пыталась внушить себе, что королеву нельзя убить. Что титул защищает ее, как рыцарский доспех.

Когда мы заходим в апартаменты, Гарри уже там. Уже пьяный. Он накидывается на Генри и отчитывает так, словно тот его ученик.

— Фиц, какого дьявола? Я же сказал, что ее нужно увести! Ей нельзя на такое смотреть!

Генри поднимает глаза, но как будто не видит его.

— Она хотела остаться.

— И что?

— Не в моей власти было ее увести.

— Черт, а в чьей?!

Генри молчит и держит мою руку, а брат шумно отпивает вина.

— Мне жаль тебя, мой друг, — говорит он. — Я видел, как это заканчивается.

Гарри переводит гневный взгляд на меня, но я могу его выдержать. Потому что ничего не чувствую.

— Ты не помнишь, зато помню я, — говорит он, и я слышу в его голосе боль, но не могу ее разделить. — Думаешь, они не пытались? Родители? У них почти получилось! А потом началось: «Я думаю, у меня свое мнение», «Моя королева, ах, моя Екатерина». И что в итоге? Что в итоге, Мэри?!

— Суррей, хватит, — говорит Генри. — Не сейчас.

Лицо брата искажается. Он жадно пьет, и красные струйки стекают по его подбородку.

— А, и правда, чего я надрываюсь. Это твоя ответственность, Фиц. Твоя головная боль. Разбирайся сам, и не говори потом, что я не предупреждал.

В моей комнате Джоан уже поставила немного хлеба и сыра, но я не могу думать о еде. Я расставляю руки в стороны и падаю на кровать, как это делает Генри. Почти полет.

Когда я закрываю глаза, передо мной опять море крови, и я понимаю, что в ближайшие часы мне лучше уставиться в потолок.

Генри ложится рядом и притягивает меня к себе одной рукой, обхватывая мой живот. Мы лежим в тишине, пока ее не нарушает его протяжный сухой кашель, от которого потряхивает кровать.

Я почти вскрикиваю от неожиданности.

— Извини, не долечился. Мне советовали еще дня два-три полежать, но король так бился в истерике, что пришлось сделать вид, что всё прошло. А то он бы еще пару человек осудил.

Я морщусь, когда я слышу про короля. Он мне отвратителен, и у меня нет сил это скрывать.

— Он приглашает нас на свадьбу, — говорит Генри, и его голос слегка хрипит.

— Нет.

— Что нет?

— Я не пойду.

Не смогу делать вид, что рада за проклятую Джейн. Не смогу сыпать любезностями и желать им счастья. Не вынесу шутки ее наглого братца.

— Кто-то должен нести ее шлейф, — говорит Генри.

— Пусть Маргарет несет, у нее лучше получается притворяться.

— А если он прикажет прийти?

— Тогда пущусь в бега, меня банда Робин Гуда заждалась.

Генри тихо смеется и продолжает.

— А еще он предлагает мне Байнардс.

Мне хочется взвыть. Замок Байнардс прекрасен. Каждый раз, когда я видела его, то завидовала тем, кто может там жить. С востока его стены омывает Темза, с его башен видно весь Лондон, а его фундамент настолько древний, что, говорят, он еще помнит сандалии римлян.

Это замок Анны. Был ее, пока она не умерла этим утром.

— Я соглашусь, — говорит Генри, всё еще обнимая меня. — Мне нужна резиденция в Лондоне, я не могу всё время то разъезжать по стране, то жить в его дворцах.

— Это ее замок.

— Мы сможем жить там вместе. Переедем осенью.

— Я не буду там жить.

— Мэри…

— Я не буду там жить. Только не после всего, что случилось. Я не собираюсь получать выгоду из ее смерти.

— Мэри, ты вообще меня слышишь?

Он притягивает меня ближе и поворачивает мое лицо к себе, заставляя посмотреть ему в глаза.

— Ты поняла, что я сказал? Осенью. Мы сможем переехать. Вместе. Он почти разрешил.

Его большой палец гладит мои скулы. Я только сейчас заметила, каким уставшим Генри выглядит. Бледный, похудевший, под глазами серые круги. Должно быть, этот май вымотал его, как и всех нас.

Он улыбается, но это печальная улыбка. Я не вижу в нем корысти. Только усталость вперемешку с осторожной надеждой.

— В августе я буду на севере, а ты можешь готовиться к переезду, — говорит он, а потом усмехается. — Надеюсь, ты за это время не сведешь с ума Джейн.

Я снова морщусь и отворачиваюсь.

— Черта с два я буду перед ней приседать.

Генри смеется.

— Запрешься в покоях, чтобы ее не видеть?

— Да! Или поеду с тобой на север.

— А что, неплохая идея, познакомлю тебя с Бэт.

— Бэт?

— Моя сестра, по матери, на год меня младше. Она тебе понравится, посоревнуешься с ней в упрямстве.

Я легонько стукаю его по плечу, а он целует меня в щеку и прячет лицо в мои волосы. Мы оба знаем, что мне нельзя с ним на север. Пока нельзя. Но теперь я все-таки кое-что чувствую. Надежду. Маленькую точку света, которая загорелась во тьме внутри меня, и хочет превратиться в солнечный луч.