Звезды для моей герцогини (СИ)

Глава 25

Лондон, июнь 1536 года

Моя жизнь напоминает золотистый гобелен, измазанный темной краской. Как будто кто-то хотел закрасить его полностью, но был слишком ленив, и вместо этого сделал лишь пару грубых мазков, которые испортили всю картину. И мне остается лишь вглядываться в то, что было раньше.

В лица, которые еще можно разглядеть.

Я живу на Стрэнде, хотя Гарри уже переехал ко двору. После казни Анны брат со мной почти не говорил. Только перед самым отъездом сказал, что всё еще надеется «блевануть на голову одного из Сеймуров».

Теперь я осталась одна, и слушаю шаги за дверью. Каждый раз я надеюсь, что это Генри, но он больше не приходит. Слишком занят. Он снова переехал в Сент-Джеймс и курсирует между ним и Уайтхоллом, занимаясь делами короля.

Все ведут себя так, словно Анны никогда не было. Словно всё идет так, как и должно. Как будто убивать людей за то, что они тебе надоели — безусловное право монарха.

Из майской бойни живым вышел только Томас Уайетт. Он видел казнь пятерых мужчин на рассвете, но я едва ли осмелюсь когда-нибудь прочитать стих, который он им посвятил.

В этот раз шаги застают меня вечером, пока я открываю окна настежь, чтобы впустить в свое жилище побольше воздуха. Запах реки ударяет мне в нос, когда служанка докладывает, что пришел отец.

— Чарльз Брэндон — наш новый лучший друг! — радостно кричит он вместо приветствия. — Тебе нужно подружиться с его дочуркой от первого брака, через нее ты станешь ближе к королеве.

Сегодня открылся парламент, и отец пришел навестить меня сразу же после заседания Тайного совета. Там приняли акт, согласно которому у короля больше нет законнорожденных детей. И Генри, и леди Мария, и малышка Элизабет теперь бастарды. Специальный статут позволяет королю самому выбирать преемника.

— Брэндон, как и я, считает, что раз уж все королевские дети теперь незаконны, сын должен быть первым в очереди на престол, — продолжает отец.

— Джейн разве не должна родить принца?

— Будем надеяться, что ее утроба так же пуста, как она сама, — усмехается отец. — Можешь начинать собирать вещи, ты переезжаешь ко двору.

— Я не хочу возвращаться.

— Ты бы знала, как много не хочу я, дорогая. Но королеве нужны дамы, а нам нужно напомнить королю, что его сын женат. Он ведь женат?

Отец смотрит на меня с хитрым прищуром, а я делаю вид, что смущаюсь. Он уже всё знает про нас с Генри? Я всё еще не призналась ему, что мы завершили брак.

— Конечно, он женат, — говорю я, стараясь улыбнуться и увести разговор в другое русло. — Он… Его Светлость навещал меня и выразил надежду, что осенью мы сможем переехать в одну из его резиденций.

— Глупости! — смеется отец. — Вы должны жить при дворе! Королю нужно почаще видеть своих прекрасных молодых детей, которые спасут династию.

— Есть еще Маргарет…

Улыбка пропадает с отцовского лица.

— Она не будет королевой.

— Но она же теперь единственная законная…

— Так, это уже не твоего ума дело. Просто собирай вещи и готовься пониже поклониться новой госпоже.

Он уже готов направиться к выходу, когда я делаю глубокий вдох и всё-таки произношу вслух то, что крутится у меня в голове.

— Я не вернусь ко двору, пока там Джейн. Я не хочу ей служить. Она мне не нравится.

Когда отец медленно поворачивается ко мне, гнев на его лице смешан с удивлением. Как будто с ним заговорила табуретка. Он подходит ко мне вплотную и нависает, выдыхая ярость мне в лицо. Точно так же он нависал над матерью, когда она говорила то, что ему не нравится.

Он заносит руку вперед, и мне кажется, что сейчас его ладонь с размаху ударит по моей щеке, но вместо этого отец впивается пальцами мне в плечо.

— Мне плевать, чего ты хочешь, — выплевывает он слова сквозь зубы. — Мы и так ходим по краю, король почти забыл, что шлюха была с нами в родстве. Ты вернешься ко двору и поцелуешь Сеймур в зад так искренне, как она прикажет, поняла?

Я смотрю на него и боюсь вздохнуть. Он встряхивает меня так, будто пытается привести в сознание.

— Ты меня поняла?!

Я киваю. Решимости с ним бороться во мне больше не осталось.

— У тебя есть время до конца июня, чтобы собрать барахло. Или будешь жить под мостом. Если, конечно, у тебя не появилась пара-тройка поместий, чтобы самой за себя платить, герцогиня.

Последнее слово он произнес с особой издевкой. Отец отпихивает меня от себя и уходит, оглушительно хлопнув дверью, а я пытаюсь отдышаться, будто пробежала сотню миль. Еще никогда мне не было так противно от того, что я должна вернуться в Уайтхолл.

Я провожу дни в одиночестве, вспоминая жизнь, которая у меня была, и старательно избегая мыслей о той, что теперь будет. Притворство. Любезности. Рубашки для Джейн Сеймур, которые она раздаст беднякам. Когда я узнаю, что она взяла себе девиз: «Готова подчиняться и служить» меня распирает от ее гнусного лицемерия и почти веселит, как точно Шелти однажды подметила ее натуру.

Джейн должна была служить королеве, но вместо этого она села на ее окровавленный трон. А я должна буду подчиниться той, что ненавижу всем сердцем. У меня впереди еще две недели, чтобы свыкнуться с тем, что я — не моя мать. Во мне нет столько воли, чтобы идти против отца, отстаивая свои принципы.

Я сижу у окна и ловлю солнечный свет в тиснении моей книги. Пытаюсь отвлечь себя чтением стихов, разглядываю каракули Шелти. Она заходила ко мне на днях, буквально на пять минут, чтобы сообщить, что сказала Клеру «да». Когда я спросила, как себя чувствует Мадж, подруга побледнела.

Ее сестре снятся кошмары, и она всерьез задумалась над тем, чтобы уйти в монастырь.

Быстрый стук в дверь застает меня вечером, за несколько часов до заката.

— Гарри!

Брат стоит на пороге и лукаво улыбается. Кажется, в нем стало больше спокойствия. От него не разит вином. Я подбегаю, чтобы обнять его. Ему девятнадцать, он пэр, поэт и отец, но, когда я смотрю на него, то все еще вижу мальчишку, у которого искала защиты, когда наша мать впадала в ярость.

— Давай, собирайся, у нас мало времени.

Во мне шевельнулось беспокойство. Легкий приступ паники. Что еще может с нами произойти?

— В чем дело?

— Скоро сама поймешь.

Его хитрый вид дарит мне надежду, что на этот раз всё хорошо. Никаких больше ужасов. Или тайных свадеб. Мы выходим, садимся в повозку, и он поплотнее задергивает шторы, чтобы я не видела, куда мы поедем. Но я всё-таки понимаю, что мы движемся в сторону Уайтхолла.

Я закрываю глаза и молюсь, чтобы это была не конечная точка.

— Да не бойся ты, я тебя не к Сеймурам везу, — смеется брат.

Когда мы выходим, мои губы расползаются в улыбке. Сент-Джеймс. Дворец из красного кирпича, узкие окна которого отражают солнечные блики. На сторожке висит герб со львом, оленями и серебряной лентой — символом незаконнорожденности его обладателя.

Слуга в сине-желтой ливрее ведет нас через двор, и мы заходим в обновленный дворец, который король облюбовал из-за парка неподалеку и перестроил по своему вкусу. Пока мы проходим по коридорам, я замечаю на оконных рамах золоченные монограммы «HA».

«Генрих и Анна».

Оплошность короля. Он старательно уничтожает следы присутствия Анны Болейн в его жизни, но я улыбаюсь, потому что знаю, что у него ничего не выйдет. Можно удалить монограммы, запретить петь песни, посвященные ей, но у него навсегда останется Элизабет. Король будет помнить о своей второй жене, пока не сляжет в могилу.

Мы заворачиваем за угол, проходим комнату отдыха и выходим в цветущий парк. Он окружен кирпичными стенами, чтобы удерживать оленей и не допускать городское зловоние и шум толпы.

Здесь царит мир. Покой. Птицы щебечут, деревья шуршат, пропуская янтарный свет и даря прохладу. Маленький Эдем, совершенный и прекрасный, отрезанный от зла и суеты.

Слуга остается во дворце, и мы с Гарри идем вперед по узкой тропинке.

— Еще немного, — говорит брат, и мое сердце начинает биться чаще.

Когда мы сворачиваем вправо и подходим к озеру, мне хочется перейти на бег. Брат берет меня за руку и ведет к Генри, который стоит на берегу спиной к закату. Позади него — широкая резная беседка, выкрашенная в белый цвет.

Он здесь. Ждет меня. Его волосы отливают медью, когда на них падают солнечные лучи. Он улыбается мне, и я улыбаюсь ему. Я уже подошла достаточно близко, чтобы заглянуть в его бледно-голубые глаза, и увидеть в них радость.

— Ты стал сентиментальным на старости лет, — смеется Гарри, когда подводит меня к мужу.

— Беру пример с тебя!

— Тебе бы спать побольше, выглядишь на все семьдесят.

— Ты тоже красавчик, Суррей.

Они жмут руки, порывисто обнимаются и хлопают друг друга по спинам.

— С днем рождения, Фиц!

Мои глаза округляются от удивления и неловкости. Хочется провалиться сквозь землю. В ужасе последних недель я потеряла счет дням и совсем забыла про его день рождения.

— Гарри! Почему ты не напомнил? Я бы хоть успела выбрать подарок.

Генри смеется.

— Ничего страшного. Зато я приготовил подарок для тебя.

Он отходит в сторону и указывает на небольшой стол, покрытый дамасской тканью. На нем два стеклянных кубка с уже разлитым вином. Рядом лежат клубника и марципан.

— Пойду готовиться к пиру, — говорит Гарри и оставляет нас одних.

Генри приглашает меня за стол, и я пристраиваюсь на небольшой скамье в беседке. Он садится рядом. Мы молчим, слушая редкие всплески воды и смотрим на алое солнце, которое готовится уйти за горизонт.

— Хотел позвать тебя утром, но вчерашняя охота меня доконала, — говорит Генри, глядя перед собой. — Поздно встал. Но закат может быть таким же красивым, как и рассвет, правда?

Я улыбаюсь и кладу голову ему на плечо. Вдыхаю поглубже его запах.

— Тут волшебно, Генри. Очень красиво.

— Тебе не помешает немного красоты после всего, что ты видела.

Озеро, наполненное красными блика, на мгновение напомнило мне о море крови. Я вздрагиваю и вплетаю пальцы в ладонь Генри.

— Мы. Мы видели. Всем нужно время, чтобы прийти в себя после такого.

Я перевожу взгляд на небо и изо всех сил стараюсь не думать о толпе на Тауэр-Грин, тусклом блеске меча и ящике для стрел, который мы оставили в часовне.

Генри отпускают мою руку и отпивает немного вина. Встает и подходит к другому краю беседки. Вглядывается в закат, потом поворачивается ко мне, но его глаза устремлены в пол. Я понимаю, что он хочет что-то сказать.

— Мэри, я… знаешь, я не собирался на тебе жениться, — он шумно выдыхает. — Всё решили еще до того, как я понял, что такое брак. Да и вообще хоть что-то понял.

Он хмурится, пытаясь подобрать слова.

— Гарри сказал, что мы будем братьями, настоящими. Мне вообще было не важно, какая ты, самым главным казалось, что мы с ним будем семьей.

Генри глубоко вздыхает, проводит рукой по волосам туда-сюда, и выглядит таким смущенным, что я чувствую, как уголки моих губ ползут наверх. Он поднимает на меня глаза и нервно улыбается.

— Черт, я всё-таки испортил момент. В моей голове это звучало лучше.

— Всё в порядке, Ваша Светлость, — улыбаюсь я и беру со стола клубнику. — Говорите прямо, как и всегда.

— Я к тому, что… Это был не мой выбор. И не твой. Мы не выбирали друг друга, но в итоге всё сложилось. Они все даже подумать не могли, как всё сложится.

Он подходит, садится рядом и заглядывает мне в глаза.

— Байнардс я тоже не просил, но вдруг это тоже правильно?

Меня сдавливает чувство вины, когда я слышу про этот замок. Ее замок.

— У меня не было возможности спросить тебя, — говорит Генри. — Дать сделать выбор, которого нас лишили.

Он спускается со скамьи и встает рядом со мной на колени, и впервые кажется, будто мы одного роста. Он берет мое лицо в свои руки и проводит пальцами по щекам.

— Мэри, ты хочешь быть моей женой? Жить со мной? Байнардс — не Франция, где до нас никто не доберется, но там мы сможем закрыть двери изнутри и просто быть вместе. Вдвоем.

Я смотрю на него и улыбаюсь.

— Я, ты и все наши слуги?

Он смеется, но не отпускает меня.

— Именно! Так даже лучше, чем во Франции, мы бы не смогли взять туда всех.

В его глазах отражаются тени деревьев и блики озера. Я вижу в них вопрос. И надежду, которую хочу впустить и в себя тоже. Надежду на то, что я делаю правильный выбор. Я поднимаю руку, чтобы покрепче прижать его ладонь к своей щеке.

— Я выбираю любовь, Генри. Тебя. Пусть будет Байнардс.

Он улыбается и целует меня, и этот поцелуй пропитан радостью. Счастьем. Его руки на моей шее и под моим капюшоном, а мои — в его волосах. Его губы такие мягкие.

Генри снова садится рядом, и я придвигаюсь поближе.

— Мой отец хочет, чтобы мы жили при дворе, — говорю я.

Он усмехается.

— Какая разница, ты же моя жена, а не его.

Он говорит это беззлобно, но твердо. Я кладу подбородок ему на плечо и шепчу на ухо:

— А нам не будет скучно в Байнардсе?

Он поворачивается и целует кончик моего носа.

— Думаю, я смогу тебя развлечь.

Я улыбаюсь и закусываю губу.

— А когда я буду занят, можешь играть в карты с призраком Анны Болейн.

— Будешь занят на уроках танцев? Я ведь буду учить тебя танцевать.

— Разве беременным можно танцевать? Ты же будешь постоянно беременна.

— Можно, если это не вольта.

— Ладно, тогда потопчусь по твоим ногам.

— Ну уж нет, я сделаю из тебя величайшего танцора в королевстве.

Он смеется. Мы смеемся. Пьем вино и кормим друг друга клубникой, пока солнце уходит за горизонт. Не задаем вопросов, которые потом всё равно придется задать. О преемственности. О моих и его родителях. О мертвых королевах, нерожденных принцах, заморских инфантах и дофинах. Сейчас есть только мы и наш Байнардс, где мы сможем жить свободно. Спрятаться ото всех, чтобы больше никогда не прятаться.

Когда на небе появляются первые звезды, Генри говорит, что нам пора идти.

— Суррея надо остановить, мои запасы вина не бесконечны.

— Ты позвал много людей?

— Нет, не хотелось сборища. Только самые верные рыцари моего Круглого стола.

— Точно! В Байнардсе закажем столько рыцарских романов, сколько влезет на полки, и будем только их читать.

Он улыбается. Протягивает свою руку, чтобы я могла за нее ухватиться, и ведет меня во дворец.

В небольшом зале, освещенном свечами и согретом камином, и правда не много людей. Не могу передать, как меня это радует. На «пиру» всего человек шесть, да еще один юный лютнист в углу. Когда он встряхнул своими черными кудрями, я вздрогнула. На мгновение увидела фантома. Призрака Марка Смитона.

Я стряхиваю с себя это видение и перевожу взгляд на гостей. Ричард Коттон терзает ножом оленину у себя в тарелке.

— Этот зверь вчера так брыкался, я думал, он сам нас в итоге подстрелит!

Уильям Парр, уже немного захмелевший, подсел поближе к Томасу Клеру и травит байки про Виндзор, хлопая его по плечу.

— Кроук чуть не лопнул от злости, когда я подбил Фица прогулять латынь! Он потом аж письмо кардиналу накатал, что мы вместо урока распевали «похабные баллады»! Ты бы видел, как старикашку распирало!

Гарри, как лис вокруг добычи, наворачивает круги рядом с незнакомой мне девушкой, которая сидит по правую руку от Парра. Тонкие черты лица, почти прозрачная кожа. Спину держит так прямо, будто восседает на троне. Мой брат медленно целует ее руку и сладко мурлычет:

— Ваши ручки, леди Латимер, достойны касаться скипетров и держав.

Девушка смущенно опускает глаза, но всё-таки не одергивает руку.

— А кто это? — шепотом спрашиваю я у Генри.

— Вторая сестра Парра, Кэтрин, проездом в Лондоне. Он ее сопровождает. Я сказал, чтобы приводил, если симпатичная.

— Э-эй! Ты в своем уме?

Я стукаю его по плечу, а он смеется. Брат, всё еще поглядывая на леди Латимер, по-хозяйски подливает всем вина и развлекает нас рассказами про их с Генри детство.

— О, Виндзор, где я был, словно вчера, в веселье большем, чем сыны Приама! По тайным рощам мы гуляли до утра со сладким плачем и хвалами дамам.

— Вот как раз про дам, Гарри, поподробнее! — говорю я и смеюсь, когда Генри краснеет.

— Это было раньше, — бормочет он, выразительно глядя на Гарри.

— А кое-что было позже, — подмигивает мне брат.

Играли в теннис мы, разоблачась, И забывались в страстности стыдливой. Порой теряли мяч, всё же стремясь Удерживать подольше взор любимой.

Я восхищаюсь, как ловко мой брат может обращать свои мысли в стихи. Гарри хочет продолжить, сказать что-то еще, но двери в зал с грохотом распахиваются, прерывая его.

— Я же сказала, что без нас веселье не начнется, и вы только посмотрите на их тухлые лица! — кричит Шелти.

Я встаю из-за стола и подбегаю к ней, чтобы задушить в объятиях.

— Пощадите, моя Светлость, — хрипит подруга.

Я не сразу замечаю, кто стоит за ней, но, когда отрываюсь от Шелти и вижу их, мое сердце переполняется еще большей радостью.

— Томас, ты вернулся!

Я встаю на цыпочки, чтобы обвить руками шею дяди, а потом тянусь, чтобы обнять Маргарет.

Шелти берет меня за руку и вовлекает в импровизированный танец. Она звонко хихикает, пока мы кружимся.

— Какой уютный вечер устроил твой муж, герцогиня! Как жаль, что ты его любишь, а то я бы непременно влюбилась в него сама!

Мы делаем еще несколько кругов, пока Шелти не налетает на руки Гарри. Она поднимает на него глаза, и веселье сходит с нее, сменяясь неловкостью. И печалью. Мой брат так же печально улыбается ей.

— Вас кое-кто ждет, госпожа Шелтон, — говорит он и отступает на шаг, чтобы дать ей взглянуть на Клера. — Кажется, он ждал дольше, чем заслуживает.

Шелти смотрит на Гарри, кладет руку ему на плечо и легонько сжимает его. А потом уходит к своему жениху. Брат смотрит на них со светлой грустью, подходит к столу, берет кубок и поднимает его в сторону Клера. И тот отвечает ему тем же.

Я подхожу к окну, чтобы немного освежиться и посмотреть со стороны на друзей Генри. И на своих друзей. Пока все смеются и выкрикивают тосты, муж подходит ко мне, и я благодарю его, что он позвал Шелти.

— Мне казалось, она тебе не нравится.

— Не нравится. Но так уж и быть, дело твое. Я подумал, что жизнь слишком коротка, чтобы отказываться от друзей, какими бы они не были.

Генри подходит ко мне ближе и обнимает за талию. Его глаза блестят, немного затуманенные вином. Впалые от усталости щеки горят румянцем. Он наклоняется к моему уху и шепчет:

— Давай сейчас?

Я вспыхиваю. Он смотрит на меня, и в его глазах озорство. И вопрос, хотя он прекрасно знает ответ. Я смотрю на его губы и борюсь с желанием поцеловать их у всех на виду. Он прячет лицо мне в шею, а я поднимаю глаза к выбеленному потолку, жалея, что не могу увидеть звезды.

— Этих голубков пора отправить наверх! — кричит Коттон.

Я чувствую, как Генри смеется. Но когда он поднимает голову, на его лице испуг. Он почти отпрыгивает в сторону и хрипло дышит. Воздух в его легких свистит на каждом вдохе и выдохе, но он продолжает себя сдерживать, пока не сгибается пополам.

В комнате вмиг стало тихо.

Не слышно ничего, кроме кашля. Протяжного, сухого, оглушительного кашля. Я делаю шаг, а Гарри вскакивает, отбрасывая от себя стул, но Генри выставляет ладонь вперед.

— Стоять, — выдавливает он.

Генри звучит, как его отец. И мы все молча смотрим, как он пытается подавить этот пугающий звук.

Когда он медленно выпрямляется, вытирая рот тыльной стороной ладони, его глаза горят от боли и проступивших слез. Он делает глубокий вдох и смотрит на Гарри. Потом на остальных.

— Вы окаменели? — его слова звучат из самой глубины его горла. — Мне уже подавиться нельзя? Суррей, налей лучше вина!

Гарри сметает со стола кубок и с размаху наливает в него вино, чтобы подать его Генри на согнутом колене. Все выдыхают и смеются. Тихая музыка снова звучит. И никто из нас больше не говорит об этом. Но я точно знаю, что Генри не подавился.

Мужчины хохочут и хлопают друг друга по спинам, вспоминая прошлое и обсуждая будущее. Я и Шелти кружимся и пробуем разговорить смущенную Кэтрин. Мы все наслаждаемся едой, вином и обществом друг друга, и мне кажется, что ничто не способно омрачить этот вечер.

Но, когда Маргарет отводит Генри в сторону и что-то говорит ему на ухо, я вижу, как он меняется в лице. Всё веселье будто смыло дождем. Он смотрит на меня в упор, и мне становится не по себе от его взгляда. Кажется, Маргарет хочет сказать ему что-то еще, но он срывается с места, подбегает ко мне, хватает за руку и тянет за собой. Прочь из зала.

— Генри, что случилось? Что сказала Маргарет? — спрашиваю я, пока мы почти бежим по коридорам и галереям.

Он молчит и просто ведет меня за собой. Мы поднимается наверх и подходим к самой дальней двери. Он разворачивается, берет мое лицо в ладони и хочет что-то сказать, но снова начинает кашлять.

Я встревоженно смотрю на него. Слава Богу, не такой сильный приступ, как был в зале.

— Генри, может все-таки пригласишь врача?

Он справляется с кашлем и смотрит мне прямо в глаза.

— Мэри, ты будешь со мной что бы не случилось?

Я удивленно хмурю брови.

— В смысле? Я и так уже…

— Что бы я не сделал, ты будешь со мной? На моей стороне?

— Генри, в чем…

Он сжимает мое лицо сильнее.

— Просто скажи, да или нет?

— Да, конечно, да. Генри, что…

Он целует меня так глубоко и жадно, что я забываю, как дышать. Ноги подкашиваются. Он открывает дверь, и мы заходим в темную маленькую комнату. Здесь не топили камин, не жги свечей. Из света только звезды и луна за окном, но нам этого достаточно.

Генри толкает дверь ногой, чтобы закрыть нас изнутри. Расстегивает дублет на ходу, не отрываясь от моих губ. Пока он ведет меня до кровати, я обхватываю руками его спину, и меня вдруг колет тревога, когда я понимаю, что сквозь рубашку могу нащупать его позвонки. Разве можно так похудеть от простой усталости?

Мы падаем на кровать, и он задирает мне юбки.

— Генри, может всё-таки пригласишь…

Не успеваю договорить. Он целует меня, а потом шепчет, что любит и никому не отдаст. И начинает двигаться так быстро, что у меня больше нет слов. Нет мыслей. Есть только чувства. И волны восторга, от которых хочется кричать на весь дворец. Я вплетаю пальцы в его волосы и понимаю, что это стоило всего. Ради этого стоило нарушить все существующие в мире правила.